мательно
следил. Он уже знал, как руководить погрузкой судна и как заключить выгодную
для себя сделку, не нажив врагов. Он  знал, как  разговаривать с  капитаном,
как,  не  роняя собственного  достоинства, поддерживать хорошие  отношения с
матросами, как по состоянию моря, неба, а также по направлению и  силе ветра
определить,  сколько  миль  они  пройдут.  Хотя  практически  он  не  служил
матросом,  но,  наблюдая  за тем, что делается на судне, Кристофоро знал все
обязанности членов экипажа и мог судить,  насколько хорошо  они выполняются.
Когда  он  был еще  совсем  мальчишкой,  моряки  не мешали  ему  внимательно
наблюдать  за  тем,  как  они  работают, не  опасаясь  того,  что  это может
причинить  им  какие-либо  неприятности. Он  даже научился плавать, чего  не
умели  большинство  моряков,  поскольку еще  ребенком  понял, что это умение
необходимо  каждому,  кто связал  свою  жизнь  с  морем. К моменту  отплытия
Кристофоро чувствовал себя вполне уверенно.
     Его даже звали "Синьор Коломбо". Раньше такого почти не случалось. Отец
его крайне редко  удостаивался подобного  обращения,  несмотря на  то что за
последние  годы   заработанные   Кристофоро  деньги   значительно   повысили
благосостояние семьи. Отец переехал  со  своей  ткацкой мастерской  в  более
просторное помещение, стал красиво одеваться, ездить верхом, как синьор,  и,
купив несколько  небольших домов за городской стеной, мог  уже считать  себя
землевладельцем.  Итак, этим почтительным  обращением Кристофоро  был обязан
только себе, а не своему происхождению. На этот раз  его так называли уже не
только  матросы,  но  и сам  капитан! Эта  почтительность  говорила  о  том,
насколько далеко он продвинулся однако куда важнее было доверие Спинолы.
     Уже с  самого  начала  плавание  оказалось  нелегким. Море, правда,  не
штормило,  но и  спокойным  его  назвать  было нельзя. Кристофоро  с  тайным
удовлетворением отметил  про  себя,  что он единственный  из  всех  торговых
агентов не страдает морской болезнью. Как и во всех предыдущих плаваниях, он
изучал вместе со штурманом карты и  беседовал с  капитаном, выуживая из  них
все, что те  знали, все, чему могли его научить.  Хотя он всегда помнил, что
предначертанная  ему дорога ведет на восток,  он  также знал,  что  рано или
поздно станет владельцем судна или даже флота,  которые  будут бороздить все
известные  на сегодняшний день моря.  Лигурийское  море Кристофоро уже  знал
хорошо: плавание  на Хиос, его первый  выход в открытое  море,  когда  берег
полностью скрылся  из виду, когда успех  плавания полностью зависел от опыта
капитана и точности штурманских расчетов, дало ему некоторое представление о
восточных  морях.  А  теперь  он увидит и  Запад, когда  суда пройдут  через
Гибралтарский  пролив,  а затем, повернув на север, поплывут  мимо побережья
Португалии и пересекут Бискайский залив.
     Пока же  все эти названия  он слышал  только из уст  моряков, когда они
хвастались своими  подвигами.  Благородные  господа  --  другие  благородные
господа --  пусть себе плавают по Средиземному морю. А Кристофоро использует
каждый момент, каждую  возможность, чтобы подготовить себя  к тому  великому
моменту,  когда  он,  наконец,  станет  достойным  слугой  Господа  Бога,  и
сможет...
     Он  старался  не  думать  об  этом,  опасаясь,  что Бог  узнает  о  его
непомерном честолюбии и гордыне, которые он скрывал глубоко в душе.
     Конечно, Бог уже и так  знал это. Но Он, по  крайней  мере, также знал,
что Кристофоро сделает все, чтобы не  дать гордыне обуять его. Да исполнится
Твоя воля, а не моя. Если мне предназначено возглавить Твои армии и  флот  в
крестовом  походе, чтобы освободить Константинополь,  изгнать  мусульман  из
Европы и вновь водрузить в Иерусалиме знамя Христово, да будет так.  Но если
нет, я  готов выполнить любое дело, которое Ты  возложишь на меня, будь  оно
великое или малое. Я всегда буду готов. Я Твой верный слуга.
     Какой же я, однако,  лицемер, подумал Кристофоро. Утверждать,  что  мои
помыслы чисты... Я  вручил заработанные на Хиосе  деньги в  собственные руки
епископа, а  затем  использовал это,  чтобы  возвысить себя в глазах  Николо
Спинолы. Более того, ведь я отдал ему не все деньги. Я утаил из них довольно
кругленькую  сумму:  человек  благородного  происхождения  должен  одеваться
подобающим образом, иначе кто же назовет его синьором? Еще большую часть тех
денег я отдал отцу,  чтобы тот купил себе дома  и одел  мою мать как знатную
даму. Вряд ли  так мог поступить  бескорыстно  верующий человек.  Хочу  ли я
стать  богатым  и  влиятельным лишь  для того, чтобы служить Богу?  Или же я
служу Богу в надежде, что он сделает меня богатым и влиятельным?
     Мечтал ли он, строил ли планы на будущее, -- эти сомнения не давали ему
покоя. Однако  большую  часть времени  он проводил, расспрашивая капитана  и
штурмана или изучая карты, либо же просто рассматривая берега, мимо  которых
они проплывали, составляя при этом  собственные карты  и производя  расчеты,
как если бы он был первым человеком, увидевшим эти места.
     -- Существует множество карт побережья Андалузии, -- сказал штурман.
     -- Я знаю, -- ответил Кристофоро. -- Но когда я сам составляю карты, то
узнаю куда больше, чем если бы просто изучал  их. К тому же, я  могу сверять
свои карты с уже имеющимися.
     Правда же состояла в том, что карты были полны ошибок. Если  только  не
предположить, что  какая-то  сверхъестественная сила  передвинула на  другое
место мысы и заливы, отмели и выступы Иберийского побережья,  и то  тут,  то
там обнаруживалась не обозначенная ни на одной карте бухта.
     -- Не пираты ли  составляли эти карты? --  спросил он однажды капитана.
--  Похоже, они предназначены специально для  того, чтобы облегчить корсарам
возможность внезапно напасть на нас.
     Капитан рассмеялся.
     --  Эти  карты были  составлены  маврами,  во  всяком случае,  так  мне
говорили. Да и копировщики далеко не всегда идеально  выполняют свою работу.
Они то и дело пропускают какую-нибудь деталь. Что они понимают  в этом деле,
сидя  за  своими  столами,  так  никогда   и  не  увидев   моря?  Обычно  мы
руководствуемся этими картами  в общем и  исправляем их,  когда обнаруживаем
ошибки. Если бы мы постоянно плыли вдоль берега, как поступают испанцы, вряд
ли  нам  вообще  понадобились  эти карты. А  они и  не собираются  выпускать
исправленные карты, поскольку не желают, чтобы суда  других стран  могли без
опасений плавать  в этом районе. Каждая страна  держит свои  карты в  тайне,
поэтому продолжайте  свое  занятие, синьор  Коломбо. В один прекрасный  день
ваши  карты,  возможно, очень  пригодятся  Генуе.  Если  наша  миссия  будет
удачной, за нами последуют и другие.
     ...Пока все шло хорошо. Но через  два дня после  того,  как они  прошли
Гибралтарский пролив, вахтенный неожиданно крикнул:
     -- Паруса! Корсары!
     Кристофоро  бросился к борту  и вскоре  действительно разглядел паруса.
Пираты, судя по всему,  были не маврами, и  их не испугал  вид пяти торговых
судов,  плывших  вместе. Да  и чего  им  было бояться? У них  тоже было пять
судов.
     -- Не нравится мне это, -- заметил капитан.
     -- Разве у нас не равные силы? -- спросил Кристофоро.
     -- Боюсь, что нет, -- ответил капитан. -- Мы идем с грузом, а у пиратов
корабли пустые, и им легче маневрировать. Они знают эти воды, а мы -- нет. И
они привыкли к кровавым схваткам. А чем располагаем мы? Синьорами со шпагами
на перевязи, да матросами, которые до смерти боятся стычек в открытом море.
     -- И все-таки,  --  сказал  Кристофоро,  -- Господь  защитит  праведных
людей.
     Капитан взглянул на него с горькой усмешкой.
     -- Не думаю, что мы  намного праведнее тех, кому уже перерезали глотку.
Попытаемся уйти от них, если  удастся. А если нет, дадим им такой отпор, что
они отступятся и оставят нас в покое. Есть у вас опыт в таких делах?
     --  Не  очень-то  большой, --  ответил  Кристофоро. Было  бы  неразумно
обещать более того, на что он был способен. Капитан имеет право знать на что
он может рассчитывать.
     -- Шпагу я ношу лишь из уважения к ней.
     --  Да-а,-а, но  пираты уважают клинок, только если он покрыт кровью. А
приходилось ли вам бросать что-нибудь в цель?
     -- Только камни, когда был еще мальчишкой.
     --  Годится. Если  дела примут плохой оборот,  то у нас  останется одна
надежда -- мы зальем в горшки масло, подожжем их и будем швырять в пиратские
корабли. Посмотрим, как они справятся с нами, если палубы их кораблей  будут
охвачены огнем.
     -- Но для этого они должны подойти очень близко, не так ли?
     -- Как я уже сказал, мы воспользуемся горшками, если дела примут плохой
оборот.
     -- А что мы будем делать, если пламя перекинется на наши суда?
     Капитан холодно взглянул на него.
     -- Я  уже говорил,  что в крайнем случае  мы  сделаем  так, что пиратам
нечем будет поживиться.
     Он  опять взглянул  на  паруса  корсаров. Их суда  были далеко позади и
дальше от побережья.
     -- Они хотят прижать нас к берегу, -- сказал он.  --  Если  нам удастся
добраться  до  мыса  Святого  Винсента  и  повернуть  на север,  мы  от  них
оторвемся. А пока что они  будут стараться перехватить нас, если мы повернем
дальше в море, или посадить на мель, если мы повернем к берегу.
     --  Так давайте  повернем сейчас же, --  сказал Кристофоро.  -- Давайте
отойдем от берега как можно дальше.
     Капитан вздохнул.
     -- Это было бы наиболее мудрым решением, друг мой, но матросы на это не
пойдут. Они не любят терять из виду землю, если предстоит схватка.
     -- Но почему?
     -- Потому что они не  умеют  плавать. Если дело кончится для нас плохо,
единственная надежда  для них -- это  ухватиться  за какой-нибудь  плавающий
обломок судна.
     -- Но  как  же  мы можем рассчитывать на благополучный исход,  если  не
уйдем далеко в море?
     -- В  подобной  ситуации нельзя ожидать,  что  матросы  проявят здравый
смысл, --  сказал капитан.  -- Одно несомненно:  нельзя  заставить  матросов
плыть туда, куда они не хотят.
     -- Но они же не поднимут бунт.
     -- Если они подумают, что я готов дать им утонуть, они направят судно к
берегу и бросят его, оставив  груз пиратам. Это лучше, чем  утонуть или быть
проданным в рабство.
     Кристофоро такое  даже  не приходило в  голову. Ни  в  одном  из  своих
прежних  плаваний он  не попадал в такую  ситуацию, а моряки, с  которыми он
беседовал в Генуе, никогда  не упоминали об этом. Напротив, сойдя  на берег,
все они были преисполнены отваги, готовности в любой момент вступить в бой с
врагом. И  сама  мысль  о том,  что капитан  не может  направить судно, куда
считает нужным... Кристофоро молчал, задумавшись об услышанном, а пираты тем
временем гнались за ними, прижимая все ближе и ближе к берегу.
     -- Французы,  -- сказал  штурман. Не  успел он закончить, как  стоявший
рядом с ним матрос произнес:
     -- Кулон.
     Кристофоро  вздрогнул,  услышав  это  имя.  Он   не  раз  встречался  с
французскими моряками, посещавшими  Геную, несмотря на враждебность, которую
испытывали  генуэзцы к  нации, не  раз нападавшей  на их гавани и пытавшейся
даже сжечь сам город.  И  знал, что слово "кулон" -- это французский вариант
произношения   его   фамилии:   Коломбо,  или  по-латыни  Колумбус.  Матрос,
произнесший это  имя,  видимо,  не догадывался, что  оно  что-то значит  для
Кристофоро.
     --  Может быть, и Кулон, -- согласился штурман.  -- Однако, если судить
по их наглому поведению, -- это скорее дьявол. Правда, говорят, что Кулон --
и есть сам дьявол.
     -- И все знают, что дьявол -- француз, -- поддержал его матрос.
     Все  стоявшие поблизости рассмеялись, но смех  этот  был  безрадостным.
Капитан решил непременно  показать Кристофоро, где будут  находиться горшки,
заполненные корабельным юнгой и готовые исполнить роль снарядов.
     --  Позаботьтесь,  чтобы  у  вас под  рукой  был  огонь,  --  велел  он
Кристофоро. --  Вот это  и будет вашим клинком, синьор Коломбо, и, поверьте,
они будут с вами считаться.
     Похоже, что Кулон вел с ними хорошо продуманную игру. Наверное  поэтому
он  держался на некотором расстоянии, пока купеческие суда не приблизятся  к
спасительному мысу Сент-Винсент. Вот тогда-то Кулон легко захлопнет ловушку,
перерезав им путь, прежде чем они, обогнув  мыс, смогут прорваться на север,
в Атлантику.
     Теперь уже не оставалось никакой надежды как-то скоординировать оборону
флотилии. Каждый  капитан должен был сам  искать  путь  к  спасению. Капитан
судна, где находился Кристофоро, сразу же понял,  что  если будет  следовать
прежним курсом, то сядет на мель или будет тут же взят на абордаж.
     -- Поворачивайте, -- закричал он. -- Поставьте судно кормой к ветру.
     Это был дерзкий  план, но экипаж понял его смысл,  и все суда повторили
этот  маневр. Им предстояло пройти между  пиратских  кораблей,  но если  они
выполнят  все, как нужно,  то вскоре  окажутся в открытом  море,  с надутыми
ветром  парусами,  оставив  пиратов  позади.  Но   Кулон  был  не  дурак,  и
своевременно повернул свои  суда  так,  чтобы  его  матросы смогли забросить
абордажные крюки на проходящие мимо суда генуэзских купцов.
     К крюкам были привязаны канаты, и пираты стали натягивать их, передавая
из  рук в руки,  чтобы  подтянуть свои суда к купеческим.  И  тут Кристофоро
убедился, что  капитан был прав:  у  их  матросов  было  мало  шансов  выйти
победителями  в предстоящей  схватке.  Понимая, что  их  жизнь поставлена на
карту, они, конечно, будут драться  из последних сил,  но в глазах  у них он
видел  отчаяние,   и  они  буквально   съежились  в   ожидании  предстоящего
кровопролития. Он услышал, как один здоровенный матрос  говорит корабельному
юнге.
     -- Молись Богу, чтобы не остаться в живых. Вряд ли его слова подбодрили
мальчика. А  лица пиратов, горевшие желанием  поскорее вступить в бой,  лишь
усиливали трагичность ситуации.
     Кристофоро нагнулся, вытащил из жаровни пылающую головешку, сунул ее по
очереди в два  зажигательных горшка и затем, прижимая их к груди, хотя пламя
и опаляло ткань  его камзола,  поднялся на палубу полубака,  откуда  мог без
промаха метнуть их на ближайшее пиратское судно.
     -- Капитан, -- крикнул он, -- пора?
     Капитан не слышал его на корме, у руля, раздавались громкие крики. Будь
что будет. Кристофоро  понимал, что ситуация стала поистине отчаянной и, чем
ближе подтягивалось  пиратское  судно, тем больше была вероятность того, что
пламя охватит оба корабля. Он метнул горшок.
     Бросок  был сильным и метким. Горшок, ударившись  о палубу,  разлетелся
вдребезги, и языки пламени, как оранжевая краска, растекались по деревянному
настилу.  Прошло  всего  несколько секунд,  и огонь  охватил паруса.  Только
теперь  пираты  перестали  скалить  зубы  и  улюлюкать. Сейчас  они молча, с
удвоенной   силой,   тянули   канаты,  зная,  что   теперь  у  них  остается
один-единственный шанс перебраться  со своего пылающего  судна на купеческий
корабль.
     Обернувшись,  Кристофоро  увидел,   что  еще  один  пиратский  корабль,
сцепившись с генуэзским судном, приблизился настолько, что он может  метнуть
горшок  с горящей смесью и в него.  Но на этот раз бросок оказался неудачным
-- горшок плюхнулся  в море. Но к  этому  времени юнга уже стал сам зажигать
горшки и передавать их ему. В следующий раз Кристофоро удалось точно бросить
два  горшка  на палубу  дальнего  корсара и  еще два -- на палубу  ближнего,
пираты которого уже собирались перепрыгивать к ним на борт.
     -- Синьор Спинола, -- промолвил  он, -- простите, что я не  сберег  ваш
груз.
     Он знал,  что  Спинола  не услышит его.  Да это было и неважно  -- ведь
сейчас речь шла не о его карьере купца, а о спасении собственной жизни.
     --  Боже  милостивый,  --  взмолился он,  --  достоин  ли я стать твоим
слугой? Если ты сейчас сохранишь мне  жизнь, я посвящу  ее служению Тебе.  Я
освобожу  Константинополь.  Айя-София  вновь  услышит  музыку  торжественной
мессы. Только сохрани мне жизнь. О, Боже!


     -- Это тот момент, когда он принял решение? -- спросил Кемаль.
     -- Нет, что вы, -- ответила Дико, -- я просто хотела  показать вам, чем
я занималась. Эту сцену просматривали уже тысячу  раз и  назвали  ее "Колумб
против Колумба", поскольку он и пират оказались  тезками. Но все  эти записи
были сделаны  во времена хроновизора, не так ли? Мы видим, как шевелятся его
губы,  но не было никакой надежды расслышать в хаосе битвы,  что он говорит.
Он говорил слишком тихо, губы его едва шевелились. И никто не обратил на это
внимания, потому что,  в  конце концов, какое имеет значение, о  чем молится
человек в пылу сражения?
     -- Однако я полагаю, что имеет, -- заметил Хасан. -- Айя-София?
     --   Главный   храм   в  Константинополе.   Возможно,   самый  красивый
христианский храм  во  всем  мире,  --  в те  времена,  когда  еще  не  было
Сикстинской капеллы. И  когда Колумб  молил Бога сохранить  ему жизнь, какой
обет  он  давал?  Совершить  крестовый поход на  восток.  Я  обнаружила  это
несколько дней тому назад, и это открытие не давало мне спать  по ночам. Все
постоянно искали истоки  его путешествия на запад в более раннем периоде, во
время его пребывания на Хиосе, или, возможно, в Генуе. Но сейчас он  покинул
Геную в последний раз. Он  уже  больше не вернется туда. Остается всего лишь
неделя до  того,  как он  окажется в Лиссабоне  и  станет  ясно,  что он уже
решительно  и бесповоротно обратил свой взор на запад. Однако  здесь, в этот
момент, он дает обет освободить Константинополь.
     -- Невероятно! -- воскликнул Кемаль.
     -- Вот почему,  -- сказала Дико, -- я поняла, что  причиной, побудившей
его  отправиться на  запад, было какое-то событие  или эпизод, случившийся в
промежуток времени  между тем моментом, когда он находился  на борту судна с
уже горящими парусами, и его прибытием в Лиссабон, неделю спустя.
     --  Превосходно,  --  сказал  Хасан,  --  отличная  работа.  Дико.  Это
значительно сужает диапазон поисков.
     --  Отец, --  отозвалась  Дико, -- я  обнаружила это  уже давно. Я ведь
говорила  тебе,  что установила  момент  решения,  а не  неделю,  когда  это
произошло.
     -- Тогда покажи нам, -- потребовала Тагири.
     -- Я боюсь, -- ответила Дико.
     -- Но почему?
     --  Потому что  в  это  невозможно поверить.  Потому что... потому что,
насколько я могу судить, с ним говорил сам Бог.
     -- Покажи нам, -- попросил  Кемаль.  -- Я  всегда хотел  услышать голос
Бога. Все рассмеялись. Кроме Дико. Она не смеялась.
     -- Сейчас услышите, Смех прекратился.
     сказала она.


     Пираты  уже перебрались  к  ним на  судно,  а  вместе  с ними и  огонь,
перескакивавший  с  паруса  на парус.  Было  ясно, что  даже если  им как-то
удастся справиться с пиратами, оба судна обречены. Матросы, не участвовавшие
непосредственно в кровопролитной схватке,  начали бросать за борт бочонки  и
деревянные крышки люков, а некоторые даже ухитрились спустить на воду шлюпку
с противоположного от пиратского судна борта. Кристофоро видел,  что капитан
не собирается покидать свое судно. Он отважно сражался, и его меч то и  дело
мелькал в воздухе. А затем меч исчез  из виду, а дым, клубившийся по палубе,
скрыл от глаз Кристофоро и самого капитана.
     Матросы прыгали  в воду,  пытаясь ухватиться за плавающие куски дерева.
Кристофоро  мельком заметил,  как один матрос отталкивает другого от  крышки
люка; он увидел, как тот, другой, ушел под воду, так и не  найдя, за  что бы
ухватиться. Пираты пока не добрались до самого Кристофоро, но только потому,
что пытались  срубить  горящие  мачты генуэзского  судна,  прежде чем  огонь
дойдет  до  палубы.  На  какой-то  момент  Кристофоро  показалось,  что  они
преуспеют в  этом  и спасут себя и товары ценой гибели всех генуэзцев. Мысль
о