думает. Его  так и подмывало  сказать, что  сейчас имеет  значение лишь одна
истина!  Испания воюет  за освобождение  Иберии  от иноверцев.  Король ведет
войну умело и терпеливо, и он победит и  выгонит последних мавров из Иберии.
Королева  сейчас приступила к тому, что Англия предусмотрительно сделала еще
год  назад:  она изгоняет евреев из своего королевства, и дело не в том, что
евреи  опасны   своей  злонамеренностью  --  Талавера  отнюдь   не  разделял
фанатическую  убежденность Торквемады в  существование  еврейских заговоров.
Нет, евреев следует выслать потому, что  менее стойкие  христиане никогда не
укрепятся в своей вере, пока будут видеть, как живущие рядом с ними иноверцы
процветают, женятся, заводят детей и живут нормальной и достойной жизнью. До
тех пор они не укрепятся в своей вере и не поймут,  что счастье -- только во
Христе. Евреи должны уйти, точно так же, как и мавры.
     А какое отношение имеет Колон ко всему этому? Путешествие  на Запад. Ну
и  что  из  того? Если  даже он  прав,  то  что это  даст Испании? Окрестить
язычников в далекой стране, когда сама  Испания еще не объединилась  целиком
под знаменем Христа? Это было бы прекрасно и вполне оправдало бы затраченные
усилия, если бы это не мешало, так или иначе, войне с маврами. Поэтому, пока
остальные  спорили о размерах Земли  и возможности пройти под парусами через
Океан, Талавера все время размышлял над гораздо более важными вопросами. Как
скажутся  на  престиже  короны  известия  об этой  экспедиции?  Во  что  она
обойдется, и как  повлияет  на  ход  войны  затрата  таких  больших средств?
Приведет  ли  поддержка  Колона Арагоном  и  Кастилией к  их  более  тесному
сближению или еще больше разделит  их? Что в действительности хотят король и
королева?  Если Колону  ответить отказом,  то куда он отправится после этого
та. что предпримет?
     До  сегодняшнего дня ответы  на все  эти вопросы  были достаточно ясны.
Король не собирался тратить ни одного песо ни на что, кроме войны с маврами,
тогда как  королева была весьма настроена  поддержать экспедицию Колона. Это
означало, что ни  одно решение  по этому  вопросу не  будет единодушным. При
таком  неустойчивом равновесии между королем  и  королевой, между Арагоном и
Кастилией, какое  бы решение относительно экспедиции Колона не было принято,
один из них сочтет, что власть другого  опасно  усилилась, и  вместе  с этим
усилятся подозрительность и зависть.
     Поэтому  Талавера   решил,  что,  независимо  от  исхода  всех  споров,
окончательное  решение  будет  вынесено   лишь  после  того,   как  ситуация
изменится. Поначалу проводить такую политику не составляло труда, однако шли
годы, и  когда  стало  ясно, что  Колон  не может  предложить ничего нового,
оттягивать решение становилось  все труднее  и труднее. К счастью, Колон был
единственным участником процесса, кто, по-видимому, понимал это. А если и не
понимал, то,  по крайней мере, невольно  подыгрывал  Талавере:  он продолжал
намекать, что  знает  больше,  чем  говорит.  Туманные  ссылки  на сведения,
которые он получил в Лиссабоне или на Мадейре, упоминания о доказательствах,
пока  еще  не  предъявленных,  -- все это позволяло Талавере  не  прекращать
проверку.
     Когда  Мальдонадо (и  Деса, но по причинам  противоположного характера)
требовал, чтобы он заставил Колона выложить на стол  эти великие тайны, дабы
раз и навсегда  решить спор,  Талавера всегда соглашался, что и в самом деле
было  бы  весьма  полезно, если  бы Колон уступил  этому требованию;  однако
необходимо учитывать, что  он, наверняка, дал нерушимую клятву не разглашать
то, что узнал в Португалии. Если речь идет просто о страхе мести со  стороны
португальцев, то Колон,  несомненно, расскажет им все, что знает,  поскольку
он смелый  человек и  не боится никаких  козней со стороны короля  Жуана. Но
если это дело чести, то как они могут требовать от него нарушить клятву? Это
было бы  все  равно, что потребовать от Колона обречь себя  на вечные адские
муки лишь для того, чтобы  удовлетворить их  любопытство. Поэтому они должны
внимательно  слушать все,  что  говорит Колон,  надеясь,  что  такие  мудрые
ученые,  как они,  смогут  понять,  что  именно  он не может  им  сказать  в
открытую.
     И, милостью Божией, сам Колон поддерживал его игру. Уж, конечно, каждый
из них время от времени отводил Колона в сторонку и пытался выведать у него,
что  он так  упорно скрывает. И за все  эти  долгие  годы Колон ни  разу  не
намекнул, что таких сведений не существует.
     Уже долгое время Талаверу  доводы не интересовали -- он с самого начала
понял их суть, а  за прошедшие годы ничего важного  к  ним  не  прибавилось.
Вместо этого  Талавера изучал  самого  Колона. Поначалу он  предположил, что
Колон -- просто еще один придворный,  пытающийся укрепить свое положение при
дворе, но это впечатление быстро рассеялось. Колон был абсолютно,  фанатично
предан  идее путешествия на Запад, и ничто  в  мире не могло отвлечь его  от
этой идеи. Однако постепенно Талавера  понял,  что это  путешествие на Запад
само  по  себе не было конечной целью. У Колона были какие-то свои затаенные
мечты. Не о личном богатстве или славе, а скорее мечты о власти. Колон хотел
совершить что-то, и путешествие на  Запад было лишь отправным этапом. А  что
же он хотел совершить? Талавера ломал голову над этим месяцы, годы.
     Наконец сегодня ответ был найден. Отказавшись на время  от своих ученых
мудрствований,  Мальдонадо заметил  довольно запальчиво, что Колон поступает
эгоистично, пытаясь отвлечь  монархов  от войны  с  маврами.  На  что  Колон
внезапно разразился гневной отповедью:
     -- Война с маврами?  Ради того, чтобы изгнать их из Гранады, крошечного
уголка  этого  бесплодного полуострова?  Заполучив  в  свои  руки  богатства
Востока, мы могли бы изгнать турок из Константинополя,  после чего останется
лишь  один шаг до их полного уничтожения и освобождения  Святой Земли. И  вы
мне  говорите, что я  не должен этого  делать, потому  что  могу  тем  самым
помешать войне в Гранаде? Вы могли бы с  таким же  успехом убеждать матадора
не убивать быка, потому что это помешает ему раздавить мышь!
     Колон сразу же пожалел  о своей несдержанности, и начал убеждать  всех,
что он от всей души выступает за великую войну против Гранады.
     -- Простите меня за то,  что гнев затмил мне разум, -- сказал Колон. --
Никогда еще  я не  желал ничего  так  страстно, как победы  над иноверцами в
Гранаде.
     Талавера тут же простил его и запретил всем повторять где бы то ни было
то, что сказал Колон.
     -- Мы знаем, что вы сказали это, горя желанием послужить делу Христову,
желая лишь  того, чтобы  мы  одержали  еще большую  победу,  чем  победа над
Гранадой.
     Колон  явно  испытал облегчение, услышав  слова Талаверы. Если  бы  его
выступление было  сочтено  проявлением недостаточной преданности королевской
чете,  судьба его дела была бы решена тут же  на месте. Да  и в личном плане
последствия могли быть достаточно серьезными. Остальные присутствующие  тоже
многозначительно  покивали  головой.  У  них не  было  ни малейшего  желания
разоблачать Колона.  По одной лишь причине:  их авторитет  вряд ли повысился
бы, если бы  выяснилось, что им потребовалось столько  лет, дабы разоблачить
Колона как предателя.
     Одного лишь не знал Колон, как, впрочем, и все остальные: сколь глубоко
затронули  его  слова  сердце  Талаверы. Крестовый поход,  чтобы  освободить
Константинополь!  Сломать хребет Турции! Вонзить нож  в самое сердце ислама!
Всего несколькими фразами Колон  вынудил  увидеть в новом свете  работу всей
его жизни. Все  эти долгие годы  Талавера посвятил  служению Испании  во имя
Христа, а теперь он вдруг понял, что его собственная вера -- детская игра по
сравнению  с верой Колона. Колон  прав: если мы служим Христу,  то почему мы
гоняемся   за  мышью,  когда   сатана,  как  гигантский  бык,   самодовольно
расхаживает по улицам и площадям величайшего города христиан?
     Впервые  за  многие  годы  Талавера  осознал,  что  служение  королю  и
королеве, возможно, не одно и то же, что служение делу Христа. Он понял, что
впервые в жизни столкнулся с человеком, чья  преданность Христу вполне может
соперничать с его собственной. Какова  же была моя  гордыня, думал Талавера,
если мне потребовалось столько лет, чтобы осознать это.
     А что я  делал все  эти годы? Держал  здесь Колона, как пленника, водил
его за нос, год за годом оставляя открытым вопрос о его экспедиции, -- и все
потому,  что любое  мое  решение могло  ухудшить  отношения между Арагоном и
Кастилией. А что если Колон, а не Фердинанд с Изабеллой, понимает, что лучше
всего  послужит  делу  Христа?  Можно  ли  сравнивать  изгнание  из  Испании
иноверцев с  освобождением древних  христианских земель? А  когда  мы  лишим
ислам его силы, что помешает христианству распространиться по всему миру?
     Если бы только Колон пришел к нам с  планом  Крестового похода, а  не с
этой  странной  идеей путешествия на  Запад.  Этот человек  был красноречив,
энергичен и было в нем нечто такое, что привлекало на его  сторону. Талавера
представил себе, как  Колон  будет обращаться  к одному  королю, затем  -- к
другому.  Он вполне  мог бы убедить европейских монархов  объединиться  ради
общего дела борьбы с турками.
     Однако Колон был,  похоже, уверен, что единственный способ организовать
такой  крестовый  поход --  это  быстро установить  прямые  связи с великими
царствами Востока. А что если  он прав? Что  если  это Бог вложил такую идею
ему в душу? Несомненно, ни один образованный человек не мог бы сам придумать
такое, ведь наиболее рациональный план -- это отправиться вокруг Африки, как
делают  португальцы. Но  не  было  ли  это, с  другой  стороны,  проявлением
своеобразного  безумия?  Ведь  были  же  какие-то  древние  авторы,  которые
считали,  что  Африка простирается  до самого южного полюса,  что  исключает
возможность обогнуть ее. И тем не менее португальцы продолжали упорствовать,
и каждый раз обнаруживали, что  как бы далеко они ни заплывали на юг, Африка
не  кончалась. Правда,  в прошлом  году  Диас вернулся, наконец,  с  хорошей
вестью: они обогнули мыс  и увидели, что берег поворачивает на  восток, а не
на юг; а затем, через несколько  сотен  миль он, несомненно, простирался  на
северо-восток  и далее на  север. Они-таки  обогнули  Африку.  И  теперь все
убедились,    что    казавшееся   неразумным   упорство    португальцев    в
действительности вполне оправданно.
     А что если то  же самое произойдет и с безумным  планом Колона?  Только
его путь,  оказавшись короче,  позволит быстрее доставить в Европу богатства
Востока. И его план обогатит не крохотную и  слабую Португалию, а в конечном
счете приведет к распространению христианства во всем мире!
     Поэтому  теперь, вместо  того чтобы размышлять, как  затянуть  проверку
дела Колона  и ждать, пока  желания монархов  определятся, Талавера,  сидя в
своем  аскетически обставленном кабинете,  пытался придумать,  как  ускорить
решение вопроса. Конечно, он не мог, после всех этих лет  расследования  и в
отсутствие каких-либо новых доводов, внезапно  объявить,  что комитет принял
решение в пользу Колона. Мальдонадо  и его сторонники обратятся с  протестом
непосредственно к  приближенным короля, и тогда начнется борьба между  двумя
монархами. В таком открытом столкновении королева почти наверняка проиграет,
потому  что дворяне  поддерживали ее в  значительной степени за ее  "мужской
ум". Если она не поддержит  в  этом вопросе короля, это подорвет сложившееся
мнение. Таким  образом,  открытая  поддержка Колона  приведет к  расколу  и,
возможно, к провалу экспедиции.
     Нет,  подумал  Талавера,  я никоим образом  не могу  поддержать Колона.
Тогда что же я могу сделать?
     Я могу отпустить  его. Я могу закончить  процесс, и не мешать ему, если
он  захочет отправиться к другому  королю, к  другому  двору.  Талавера  был
хорошо  осведомлен,  что  друзья Колона уже  осторожно наводили  справки при
дворах французского  и  английского королей. А португальцы,  найдя, наконец,
путь  к  востоку  вокруг  Африки,  теперь могли бы  позволить себе снарядить
небольшую  исследовательскую  экспедицию  на  запад.  Успехи португальцев  в
торговле с  Востоком, несомненно, вызовут  зависть  у  других королей. Колон
вполне  может добиться успеха у одного из  них. Таким образом, как бы там ни
было, я должен немедленно закончить его проверку.
     Но неужели нет способа закончить проверку и обернуть ее исход  в пользу
сторонников Колона?
     Еще не до  конца продумав свой план, Талавера послал королеве записку с
просьбой о тайной аудиенции по делу Колона.


     Тагири  не могла до конца понять свою реакцию на  сообщение об  успехе,
полученное от ученых, работающих над проблемой путешествия во времени. Ей бы
следовало чувствовать себя счастливой. Она должна была бы радоваться, узнав,
что  ее  великий  проект может  быть осуществлен на практике. И тем не менее
после  встречи с группой  физиков, математиков и инженеров,  работавших  над
проектом путешествия во времени,  она была расстроена, раздражена, напугана.
Она ожидала, что будет испытывать совершенно противоположные чувства.
     Да, сказали они, мы можем отправить живого человека в прошлое. Но, если
мы сделаем это, то нет  никакого, даже малейшего шанса, что наш нынешний мир
сохранится  в какой-либо  форме. Отправляя кого-то в прошлое, чтобы изменить
его, мы подписываем смертный приговор самим себе.
     Они так терпеливо старались объяснить историкам законы физики времени.
     --  Если  наше  время  будет уничтожено,  --  спросил Хасан, --  то  не
означает  ли  это,  что  будут уничтожены  также те самые  люди,  которых мы
отправляем в прошлое? Если никто из нас никогда не родится, то тогда и люди,
которых мы  посылаем, тоже не родятся, и,  значит,  их  вообще нельзя никуда
отправлять.
     Нет, объяснили физики, вы смешиваете причинность с временем. Само время
как явление линейно  и  однонаправленно.  Каждое  мгновение возникает только
один  раз  и  переходит  в  следующее  мгновение. В нашей памяти закрепилось
представление о таком однонаправленном потоке времени, а в уме  мы связываем
его с причинностью. Мы знаем, что если  А вызывает появление В,  то тогда  А
должно возникнуть до В. Но законы физики времени не требуют этого. Подумайте
о  том,  что сделали ваши  предшественники.  Машина, которую они отправили в
прошлое,  была результатом длинной  цепи  причинных  связей. Все эти причины
были реальны, и машина действительно существовала.  Отправка ее в прошлое не
ликвидировала ни одного из событий, которые привели  к созданию этой машины.
Однако в то мгновение,  когда  машина  сотворила  перед  глазами Колумба его
видение  на  том берегу, в Португалии, она начала трансформировать причинные
связи таким образом, что они уже не могли  привести к тому же месту. Все эти
причины  и  результаты происходили  в  действительности  --  одни  привели к
созданию машины, а другие явились следствием появления машины  в пятнадцатом
веке.
     -- Но таким образом  вы утверждаете, что их будущее все еще существует?
-- возразил Хунакпу.
     Это зависит от  того, что  понимать под существованием,  объяснили они.
Как часть причинной  связи,  ведущей  к данному моменту,  да, они продолжают
существовать  в  том  смысле,  что любая часть причинной связи, обусловившая
существование их машины в нашем времени, продолжает влиять в данном мире. Но
все  периферийное и не имеющее  к этому отношения  не оказывает ни малейшего
влияния  в нашем потоке времени. И все  то, что  не произошло в  их  истории
благодаря  введению этой машины в  нашу историю, окончательно и бесповоротно
утрачено. Мы не можем вернуться в наше прошлое и увидеть это, потому что оно
не произошло.
     -- Но оно произошло, потому что машина существует.
     Нет, повторили они. Причинность может быть рекурсивной, а время -- нет.
Все,  что  не произошло благодаря введению их машины  в действительности, не
произошло  и во времени. Нет  такого  момента времени, в котором эти события
существовали  бы.  Поэтому  их  нельзя  увидеть  или  посетить,  потому  что
временная ниша, которую они занимали,  теперь занята другими  моментами. Два
взаимно  противоречащих  набора  событий не  могут  занимать  один  и тот же
момент. Вас  смущает  все  это только  потому,  что  вы  не можете  отделить
причинность  от  времени.  И  это  совершенно естественно,  поскольку  время
рационально, а причинность иррациональна. Мы уже на протяжении многих  веков
пытаемся разобраться в математике времени, но мы и сами никогда бы не поняли
различие между  временем  и  причинностью,  если бы нам  сейчас не  пришлось
объяснять последствия появления той машины.
     -- То есть  вы хотите  сказать, --  вмешалась Дико,  -- что та,  другая
история, все еще  существует,  но  мы просто  не  можем увидеть ее с помощью
наших машин.
     Нет, мы говорим совершенно другое, отвечали они терпеливо.  Все то, что
не имело причинной  связи с  созданием той  машины, можно сказать, вообще не
существовало. А все, что привело к созданию этой машины и введению ее в наше
время, существует только в том же смысле, что и мнимые числа.
     -- Но ведь они  же существовали, -- вскричала  Тагири  со страстностью,
которой сама от себя не ожидала. -- Они же существовали!
     --  Они  не   существовали,  --  сказал  старик  Манджам,  до  сих  пор
позволявший  своим молодым коллегам  говорить за него. --  Нас, математиков,
это  вполне  устраивает. Мы  никогда  не  живем  в мире реальностей.  Но ваш
рассудок, естественно, восстает  против этого, потому что  он  существует во
времени. Что вам  нужно понять, так это то, что  причинность не реальна. Она
не  существует  во  времени.  Момент  А  фактически  не создает  момент В  в
реальности. Существует момент А, а затем  существует момент В, и  между ними
существуют моменты А. а сквозь A. z,  и между А. а. и А. b. существуют А. аа
сквозь A. az.  Ни один  из  этих  моментов фактически не соприкасается  ни с
каким  другим  моментом.  Вот  это  и  есть реальность  -- бесконечный набор
дискретных моментов, не  соединенных с любым  другим  моментом,  потому  что
каждый момент  во  времени  не имеет линейного размера.  Когда  машина  была
введена в нашу историю, то,  начиная с этой точки, новый  бесконечный  набор
моментов полностью заменил  старый  бесконечный  набор моментов. Для  старых
моментов  не оставалось свободных ниш,  чтобы они могли там  разместиться. А
поскольку для них  не было времени, они и не возникли. Но на причинность это
не  влияет.  Она  не  имеет  геометрической формы.  Она  подчиняется  закону
совершенно  другой  математики,  той,  которая не очень  хорошо подходит для
таких  понятий, как  пространство и  время,  и, несомненно,  к тому,  что вы
называете  "реальный". Не существует пространства  и  времени, в котором эти
события происходят.
     -- Так что же это значит? -- спросил Хасан. --  Значит, если  мы пошлем
людей в прошлое, они внезапно забудут все  о том времени, откуда они пришли,
потому что это время более не существует?
     -- Человек, которого  вы  пошлете  в  прошлое,  --  сказал Манджам,  --
представляет собой дискретное событие. У него будет головной мозг,  и в этом
мозгу будут храниться  воспоминания, которые, если  он оценит их, дадут  ему
определенную информацию.  Эта информация  заставит его думать, что он помнит
всю  реальность, мир и историю, но все, что  существует в реальности, -- это
он и его мозг. Причинная цепочка включает в себя только  те причинные связи,
которые привели к созданию его физического тела, в том числе и его головного
мозга. Однако о  любой части этой причинной цепи, не являющейся частью новой
реальности, можно сказать, что она не существует ни в какой форме.
     Тагири была потрясена.
     -- Мне наплевать, ч