то я не понимаю  научные тонкости этого  вопроса, --
воскликнула она. -- Я знаю только, что ненавижу эту науку.
     --  Когда имеешь дело  с  чем-то,  противоречащим  твоей интуиции,  это
всегда вызывает страх, -- сказал Манджам.
     -- Вовсе нет,  --  возразила Тагири, вся дрожа.  -- Я не говорила,  что
напугана. Нет. Я выведена из себя и... расстроена. Я в ужасе.
     -- В ужасе от математики времени?
     --  В ужасе от того,  что делаем  мы,  и  от  того, что уже  фактически
сделали Вмешавшиеся. Мне кажется, будто я всегда чувствовала, что в каком-то
смысле  они  не исчезли бесследно.  Что они  отправили свою машину, а  затем
продолжали жить,  находя утешение в мысли о  том,  что  чем-то помогли своим
предкам.
     -- Но это совершенно невозможно, -- возразил Манджам.
     --  Я  знаю,  --  ответила  Тагири.  --  И  поэтому,  когда  я  всерьез
задумывалась над  этим, я представляла  себе, как они посылают  машину,  и в
этот момент как бы... исчезают. Чистая и безболезненная  смерть для всех. Но
они, по крайней мере, жили до этого момента.
     -- Ну  так  чем  же,  --  сказал  Манджам,  --  чистое,  безболезненное
несуществование хуже чистой, безболезненной смерти?
     -- Видите ли, -- ответила Тагири,-- оно не хуже. Нисколько не  хуже. Но
и нисколько не лучше для самих людей.
     -- Для каких людей? -- спросил Манджам, пожимая плечами.
     -- Для нас, Манджам. Ведь мы  говорим о том, что собираемся сделать это
с собой.
     --  Если вы сделаете это, тогда нас уже не  будет.  Какое-то  будущее и
прошедшее  будет  лишь  у тех  звеньев  причинной цепи,  которые  связаны  с
созданием физического тела и умственного состояния людей, которых вы пошлете
в прошлое.
     -- Как все это глупо, -- сказала Дико. -- Какая разница, что реально, а
что  --  нет? Разве не этого мы  ждали так долго? Прежде всего  сделать так,
чтобы  все ужасные  события в нашей  истории  никогда  не  произошли? А  что
касается нас и нашей собственной истории, тех частей, которые будут навсегда
утрачены,  разве  не  все равно,  если  математики обзовут нас,  к  примеру,
"нереальными"?  Они точно так  же  оскорбляют и корень квадратный  из  минус
двух.
     Все,  кроме Тагири, расхохотались. Они видели прошлое  не так, как она,
или, точнее, они не чувствовали его. Они не понимали, что для нее, когда она
смотрит через хроновизор и Трусайт  II,  оно живо  и  реально. То, что  люди
мертвы, не значит, что они уже не являются частью настоящего, ибо  она может
вернуться и оживить их. Увидеть их, услышать их. Узнать их, по крайней мере,
так же, как любое человеческое существо знает другое.  Но даже  до появления
Трусайта  и  хроновизора,  мертвые продолжали жить в памяти, в  каком-то  ее
уголке.  Но только,  если  они  не  изменят  прошлое.  Одно дело  спросить у
современного человечества, согласно ли  оно отказаться  от своего будущего в
надежде создать новую  реальность. Это уже нелегко. А каково вернуться назад
и убить мертвых, сделать  их  также несуществовавшими, -- а  ведь  у них нет
права голоса. Их не спросишь.
     Мы не должны  делать этого, подумала она.  Это несправедливо. Это будет
преступлением еще худшим, чем те, которые мы пытаемся предотвратить.
     Она встала и ушла. Дико и Хасан хотели пойти за ней, но она отмахнулась
от них.
     -- Мне  нужно  побыть  одной,  --  сказала  она,  и  они  вернулись  на
совещание,  порядок  которого, как она знала, был уже безнадежно нарушен. На
мгновение она почувствовала угрызения совести за  то, что столь отрицательно
реагировала на  триумф физиков, но,  пока шла  по улицам  Джубы, это чувство
исчезло, уступив место другому, куда более глубокому.
     Голые ребятишки, играющие в пыли и траве. Мужчины и женщины,  идущие по
своим делам. Из  глубины  души  она обращалась  к ним,  говоря: "Что  бы  вы
сказали, если бы вам предложили умереть? И не только вам, но и вашим детям и
внукам?  И  не  только им,  но и вашим  родителям?  Пойдемте  к их  могилам,
раскопаем их и убьем всех, лежащих  в них. А вместе  с ними  все то добро  и
зло, которое  они делали, все  их радости, все их  печали,  все то, что  они
выбрали  в жизни;  давайте объем их всех, сотрем их с лица  земли, уничтожим
без следа. Погружаясь в  прошлое все дальше, дальше и дальше, пока, наконец,
не дойдем до  того золотого мгновения, которое мы  выбрали,  решив, что  оно
заслуживает  дальнейшего существования, но уже в  другом, новом будущем.  Но
почему все  вы  и ваши предки  и потомки  должны  быть  убиты?  Потому  что,
по-нашему мнению, они сотворили  недостаточно  хороший мир. Ошибки,  которые
они совершили, настолько  непростительны, что сводят на нет  ценность  всего
хорошего, что  также  имело  место.  Все должно быть  уничтожено, стерто  из
памяти.
     Смею  ли  я?  Смеем  ли  мы?  Даже  если все  люди,  наши современники,
единодушно одобрят решение, то как опросить мертвых?"
     Она  осторожно  спустилась  по крутому  берегу  к  реке. В  наступающих
сумерках дневная  жара начала, наконец, спадать.  Вдали бегемоты купались  в
воде,  жевали водоросли, спали.  Птицы пронзительно перекликались,  готовясь
полакомиться  насекомыми на  закате.  Что происходит у  вас в голове, птицы,
бегемоты, вечерние  насекомые? Нравится  ли вам жизнь? Боитесь ли вы смерти?
Вы  убиваете, чтобы жить; вы  умираете, чтобы могли жить другие, таков путь,
уготованный  вам эволюцией, самой жизнью. Но если бы это было в ваших силах,
спасли бы вы самих себя?
     Когда темнота опустилась на землю, а на небе засверкали звезды, она все
еще  стояла  у  реки.  Бросив взгляд  на свет древних  звезд,  на  мгновение
подумала: с  какой  стати  мне беспокоиться  из-за того, что исчезнет  такой
большой  кусок  истории  человечества? Какое мне дело до  того,  что она  не
просто будет  забыта, а  так  и  останется  неизвестной? Почему мне  кажется
преступлением   то,   что   мы   намереваемся  сделать,  когда  вся  история
человечества  -- всего  лишь  мгновение  по  сравнению  с  миллиардами  лет,
прошедших с  тех  пор,  как на  небе засияли звезды? Мы все  будем забыты  с
последним  вздохом  нашей истории, и  что из того, если кто-то  будет  забыт
раньше другого или вообще никогда не будет существовать?
     Ох, до чего же мудро сравнивать человеческие жизни с жизнью звезд! Одно
только: такая постановка  вопроса  некорректна. Если с  этой точки зрения не
имеет  значения, что  мы  уничтожим  миллиарды  жизней,  чтобы  спасти наших
предков, то в конечном счете спасение  наших предков  тоже не имеет никакого
значения. И тогда зачем затевать все это? Зачем менять прошлое?
     Нет, этот вопрос надо рассматривать только с  точки зрения человеческой
жизни, поняла Тагири. Мы -- единственные, кому это небезразлично; мы  все --
и актеры, и публика. И критики. Мы ведь еще и критики.
     Она  услышала, как  кто-то  пробирается  к ней по траве,  и  в  темноте
запрыгал свет электрического фонарика.
     -- Свет только привлечет животных, а это нам ни к чему, -- сказала она.
     -- Пойдем домой, -- послышался голос Дико. -- Здесь  небезопасно,  да и
отец беспокоится.
     -- Ас чего ему беспокоиться?  Моя жизнь  не существует. Я  и  вообще не
жила.
     -- Но сейчас-то ты жива, и я тоже, да и крокодилы еще живы.
     --  Если  жизнь  отдельного человека  ничего не значит, то  к  чему нам
отправляться в прошлое, чтобы сделать  ее лучше? А если она  все-таки что-то
значит,  то какое право мы имеем отобрать  ее  у одних ради блага других? --
спросила Тагири.
     -- Жизнь отдельных людей  имеет значение, -- сказала Дико. -- Но просто
жизнь тоже имеет значение. Жизнь в целом. Об этом ты сегодня забыла. Об этом
забыл и Манджам  и другие ученые. Они рассуждают обо всех  этих моментах, --
отдельных,  никогда  не  соприкасающихся,  и  говорят,  что  они-то  и  есть
единственная реальность.  Но ведь  точно  так  же  единственной  реальностью
является  и  человеческая  личность,  отдельные  личности,  которые  никогда
по-настоящему не знают друг друга, никогда не соприкоснутся друг с другом ни
в  какой  точке.  Неважно, как близко к другим ты находишься, ты  --  всегда
находишься отдельно от других.
     Тагири покачала головой.
     -- Это не имеет никакого отношения к тому, что меня тревожит.
     -- Еще как имеет, -- сказала Дико. -- Потому что ты знаешь, что все это
--  ложь. Ты знаешь, что математики  ошибаются  и в  отношении моментов. Они
соприкасаются.  Даже  если  мы  действительно  не   можем  соприкоснуться  с
причинностью,  со  связями между  моментами,  это  не  значит,  что  они  не
существуют.  И  точно так же,  рассматривая  род  человеческий,  сообщество,
семью, ты видишь только отдельные личности, но это не означает, что семья не
существует.  В  конце  концов,  если  достаточно  внимательно  вглядеться  в
молекулу, единственное, что мы увидим,  будут атомы. Между ними  нет никакой
видимой связи, и тем не менее  молекулы существуют,  они  реальны  благодаря
тому, что атомы воздействуют друг на друга.
     -- Ты ничем не лучше их, -- сказала Тагири, -- пытаешься успокоить меня
аналогиями.
     -- Но это -- единственное,  что у меня есть, --  ответила Дико. --  Еще
есть правда, но ею  никогда  не утешишь. Но ты научила меня понимать правду.
Так  вот  она,  эта  правда.  Что  есть  человеческая жизнь,  для  чего  она
существует,  что  мы  делаем  в этой жизни? Ответ:  мы  создаем  сообщества.
Некоторые из них -- хорошие, другие -- плохие, третьи  --  нечто среднее. Ты
учила меня этому, не  так ли?  А есть еще сообщества сообществ, группы групп
и...
     --  И что же  делает их хорошими или плохими?  --  нетерпеливо спросила
Тагири.  --  Качество  жизни  отдельных  личностей. Тех  самых,  которых  мы
собираемся уничтожить.
     -- Нет, --  возразила  Дико. --  Мы собираемся отправиться в прошлое  и
изменить конечное сообщество  сообществ,  человечество  в  целом, историю  в
целом  здесь,  на  нашей  планете.  Мы  намереваемся  создать  новый вариант
конечного  сообщества,  такой вариант, который обеспечит новым  индивидуумам
более  хорошую и счастливую жизнь, чем  старый вариант. Это реально,  и  это
хорошо, мама. И это стоит сделать. Стоит.
     --  Я  никогда не  знала никаких  групп, --  сказала Тагири. --  Просто
людей. Просто  отдельных людей.  С  какой стати я буду заставлять этих людей
расплачиваться  жизнью  за  то,  что некое  отвлеченное понятие,  называемое
"историей человечества" стало лучше? Лучше для кого?
     --  Но,  мама, отдельные личности всегда жертвуют  собой ради общества.
Когда  это необходимо,  люди  даже  добровольно  идут на смерть  ради  блага
общества, частью которого они себя считают. Не говоря уже о множестве других
жертв  иного  рода.  А  почему?  Почему мы  отказываемся от  наших  желаний,
оставляя  их неудовлетворенными, или  занимаемся  тяжелым трудом, который мы
ненавидим или которого боимся? Потому что это нужно другим? Почему ты прошла
через такие  муки, чтобы родить меня и  Аго?  Почему ты  не жалела  времени,
чтобы вырастить и воспитать нас?
     Тагири посмотрела на дочь.
     -- Не знаю, но когда  я  слушаю тебя, я начинаю думать,  что  дело того
стоит,  потому что  ты  знаешь  то, чего  не  знаю я.  Мне хотелось  создать
кого-то,  непохожего  на  меня, кто  был  бы  лучше меня, поэтому  я  охотно
посвятила  этому часть своей жизни. И вот у меня есть ты. И ты говоришь, что
мы, люди нашего  времени,  явимся  тем же для людей новой  истории,  которую
сотворим. Что мы пожертвуем собой, своей историей, чтобы создать их историю,
как родители идут на жертвы, чтобы вырастить здоровых и счастливых детей.
     --  Да, мама, -- сказала Дико.  --  Манджам ошибается. Люди,  пославшие
видение Колумбу,  существовали.  Они были  родителями нашего века; мы  -- их
дети. А теперь мы будем родителями другого века.
     -- И все это доказывает лишь  одно,  --  сказала Тагири.  -- Что всегда
можно  найти слова,  благодаря  которым самые  ужасные вещи будут  выглядеть
благородно и красиво. И ты можешь делать их с легким сердцем.
     Дико долго молча смотрела на Тагири. Затем она бросила фонарик на землю
к ногам матери и зашагала прочь, в темноту ночи.


     Изабелла  почувствовала,  что  страшится  встречи  с  Талаверой.  Речь,
конечно,  пойдет  о Кристобале  Колоне.  Это скорее всего  означает,  что он
принял окончательное решение.
     -- Не кажется ли вам, что это глупо с моей стороны? -- сказала Изабелла
донье Фелисии.  -- Но тем не менее я волнуюсь по поводу его  приговора,  как
будто судили меня.
     Донья Фелисия пробормотала нечто невразумительное.
     -- А может, и действительно судят меня.
     --  Какой суд в  мире осмелится судить  королеву,  Ваше  Величество? --
спросила донья Фелисия.
     -- В том-то и  дело, -- сказала Изабелла. --  Когда много  лет назад  в
первый день суда Кристобаль заговорил,  мне почудилось, что Пресвятая Матерь
Божия предлагает мне что-то сладкое  и вкусное, плод из ее сада, ягоду из ее
виноградника.
     --Он обаятельный мужчина. Ваше Величество.
     --  Нет,  я не  имею в виду его, хотя  и  считаю его  приятным и пылким
мужчиной.
     Одного  никогда не  позволяла себе Изабелла -- чтобы у кого-то осталось
впечатление, что она посмотрела на какого-то  мужчину, кроме своего  мужа, с
чувством, хотя бы отдаленно похожим на плотское желание.
     -- Нет, я  хотела сказать,  что Матерь  Божия  давала  мне  возможность
отворить огромную дверь, закрытую давным-давно. -- Она вздохнула. -- Но даже
власть королевы не безгранична. У  меня нет свободных кораблей, и, если бы я
не раздумывая  сказала  "да", это обошлось  бы  мне  слишком  дорого. Теперь
Талавера принял решение, и я боюсь, что он готов  захлопнуть дверь, ключ  от
которой  мне, возможно, могут дать  один  лишь  раз.  А  теперь его  отдадут
другому, и я буду жалеть об этом до конца дней своих.
     -- Небеса не  могут осудить  Ваше Величество, что вы не сделали то, что
было выше ваших силах, -- сказала донья Фелисия.
     --  В  настоящий  момент осуждение небес  меня не волнует. Это касается
лишь меня и моих духовников.
     -- О, Ваше Величество, я вовсе не имела в виду, что вам грозит какое-то
осуждение со стороны...
     -- Нет, нет, донья Фелисия, не беспокойтесь. Я не восприняла ваши слова
не иначе, как стремление утешить меня.
     Раздался осторожный стук в дверь, и Фелисия, все еще смущенная, встала,
чтобы отворить ее. Это был отец Талавера.
     --  Не подождете  ли  вы  за  дверью,  сеньора  Фелисия?  --  попросила
Изабелла.
     Талавера наклонил голову, чтобы поцеловать ей руку.
     --  Ваше  Величество, я намерен попросить отца Мальдонадо изложить наше
решение в письменной форме.
     Наихудший  из всех возможных исходов. Она услышала, как небесные  врата
со звоном захлопнулись перед ней.
     -- Почему именно сегодня? -- спросила она его. --  Вы потратили столько
лет,  разбираясь  в  деле Колона, а  сегодня вдруг оказывается,  что решение
следует вынести безотлагательно?
     -- Думаю, что да, -- ответил он.
     -- Но почему же?
     -- Потому что победа в Гранаде близка.
     -- Не сам ли Господь сообщил вам об этом?
     --  Вы  тоже  это  чувствуете. Конечно,  не  Господь,  а Его Величество
король. У него появились новые  силы. Он готовит окончательное наступление и
знает,  что оно увенчается  успехом. Этим  летом. К концу 1491 года во  всей
Испании не останется ни одного мавра.
     -- И это  означает, что  вы должны теперь ускорить  решение  вопроса об
экспедиции Колона?
     -- Это означает, --  ответил Талавера,  -- что тот, кто хочет совершить
что-то отчаянно смелое, должен  иногда проявлять  осмотрительность. Сделайте
милость,   представьте   себе,  что  получилось  бы,  если  бы  мы   вынесли
положительное решение. Вперед, Ваше Величество, говорим мы. Это  путешествие
сулит успех. Что тогда? Мальдонадо и  его друзья начнут  нашептывать королю,
критикуя  эту экспедицию.  Они разболтают  это такому множеству  людей,  что
вскоре  все будут считать  эту затею  пустым капризом. И, заметьте, капризом
Изабеллы.
     Она приподняла бровь.
     --  Я сказал  вам лишь то, что, наверняка, будет сказано злыми языками.
Теперь  представьте  себе, что  это  решение будет  принято  после окончания
войны,  и  Его Величество сможет уделить все  свое внимание  этому  вопросу.
Судьба    путешествия   вполне   может    стать   камнем   преткновения   во
взаимоотношениях между королевствами.
     -- Я  понимаю,  что, с вашей  точки зрения, поддержать  Колона было  бы
ужасной ошибкой, -- сказала она.
     -- Теперь представьте себе. Ваше Величество, что  решение отрицательно.
Более того,  Мальдонадо  сам пишет его, и  теперь  ему уже не  о  чем  будет
сплетничать. Не будет никаких слухов.
     -- Но не будет и путешествия.
     --  Вы  так думаете? --  спросил Талавера.  -- Я  предвижу  день, когда
королева, возможно, скажет своему мужу: "Отец Талавера приходил ко мне, и мы
с ним согласились, что отец Мальдонадо должен написать решение".
     -- Но я не согласна.
     -- Я слышу, как королева  говорит мужу: "Мы согласились, что Мальдонадо
должен  написать решение, потому что знаем, -- что война с Гранадой наиболее
важная забота  нашего королевства.  Мы  не хотим, чтобы что-то отвлекало вас
или любого  другого от этого священного крестового похода  против мавров. Мы
совершенно не хотим дать  королю Жуану Португальскому повод  думать, что  мы
планируем  совершить  какое-то  путешествие через воды, которые  он  считает
своими. Мы нуждаемся в его прочной дружбе во  время этой окончательной битвы
с  Гранадой.  Таким  образом, хотя  в  душе  мне  больше всего  хотелось  бы
воспользоваться этой возможностью  и послать Колона на Запад, чтобы он понес
Святой Крест в великие царства Востока, я отказалась от этой мечты".
     --  До  чего  же  красноречива,  как вы  полагаете,  ваша королева,  --
промолвила Изабелла.
     --  Все  споры и противоречия умирают  сами  собой.  Королева предстает
перед  королем, как мудрый государственный деятель. Он  также  видит,  какую
жертву  она  принесла во  благо  их королевств  и  дела  Христова.  А теперь
представьте  себе,  что время идет. Война  победоносно  завершена. Озаренная
сиянием  победы,  королева  приходит к королю и  говорит: "А теперь  давайте
узнаем, хочет ли еще этот Колон отправиться на Запад".
     -- А  он  скажет: "А  я думал, что с этим делом покончено. Я думал, что
люди Талавера положили конец всей этой чепухе".
     -- Да  неужели он скажет так? --  спросил  Талавера. -- Но, к  счастью,
королева умная женщина и она отвечает: "Но  вы же знаете, что мы с Талаверой
договорились, чтобы  Мальдонадо составил то  решение ради победы  в войне. В
действительности вопрос  так  и  не  был решен.  Многие  из  людей  Талаверы
считали, что проект  Колона  заслуживает внимания и имеет приличные шансы на
успех, хотя  кто  может судить об этом  наверняка? Мы узнаем  правду, только
отправив туда Колона. Если он  вернется,  добившись  успеха, мы будем знать,
что он был прав, и тут же пошлем  большие экспедиции по его пути. Если же он
вернется с пустыми  руками, мы посадим его в тюрьму за  обман короны. А если
он вообще не вернется, мы не будем больше тратить сил на подобные проекты".
     --  Королева, которую вы  себе  вообразили, очень сухая, --  промолвила
Изабелла. -- Она говорит, как святоша.
     -- Это моя  вина, -- сказал Талавера, -- мне редко приходилось слышать,
как дамы из общества разговаривают со своими супругами наедине.
     -- Мне кажется,  эта королева  должна сказать своему мужу примерно так:
"Если он  отправится  в  путь  и не  вернется, мы  лишимся всего  нескольких
каравелл.  Каждый год мы теряем куда больше от нападений пиратов. Но если он
отправится  и  вернется с удачей,  то тогда  всего  с тремя  каравеллами  мы
добьемся большего,  чем  удалось  Португалии  за целый  век  дорогостоящих и
опасных путешествий вд