берегу.
Французы ввели в бой своих стрелков, подтащили новые орудия. Но им удалось
потопить только один баркас, остальные суда добрались до берега без особых
потерь.  Высадившись,  десантники сразу же пошли в  атаку.  И тут французы
надломились:  одни,  сдаваясь,  подняли  руки,  другие,  оставив  батареи,
побежали в глубь острова.
     Турки и албанцы,  казалось,  только и ждали этого момента.  Во  время
атаки их не было видно,  а тут появились, с ножами набросились на пленных.
Кто-то пустил слух,  что Али-паша дает по червонцу  за  каждую  срубленную
голову,  и они спешили воспользоваться случаем. Напрасно русские солдаты и
офицеры обращались к ним с увещеваниями - союзники не желали  их  слушать.
Чтобы спасти пленных от расправы,  пришлось выстраивать каре и укрывать их
внутри построения. Однако турки и албанцы не угомонились.
     - Бегите за турками,  -  кричали русские офицеры своим солдатам, - не
дайте торжествовать злодейству.
     Уже после сражения Ушакову доложили о  таком случае.  Один из русских
командиров,  майор Соколов, заметив турок, поймавших молодого французского
офицера,  поспешил к  ним,  чтобы  не  дать  совершиться преступлению.  Он
подоспел как раз в тот момент,  когда несчастный развязывал галстук, чтобы
обнажить шею.  Делал он это с покорностью обреченного человека, со страхом
глядя на открытый мешок с  еще дымившимися головами его соотечественников.
Мешок  держал  свирепого вида  турок,  нетерпеливо топавший  ногой.  Майор
протиснулся вперед,  положил руку на плечо пленного, чтобы увести с собой,
но турки угрожающе сомкнули круг.
     - Выкуп! Выкуп! - раздались требовательные голоса.
     - Сколько? - спросил майор.
     - Три червонца.
     Столько у майора не было,  но, на счастье, в кармане у него оказались
часы,  и он предложил их туркам вместо денег. Те согласились, приняли часы
и  выпустили обоих  из  круга.  Пленным  офицером  оказался некий  Вердье,
адъютант коменданта острова, кстати тоже сдавшегося в плен.
     Всего на острове было взято в плен 422 человека.  Примерно столько же
неприятельских солдат  и  офицеров полегло от  пуль  и  картечи.  Спастись
удалось  немногим -  лишь  тем,  которые смогли  вплавь  перейти пролив  и
укрыться на главном острове.
     К  двум часам дня на  Видо стихли наконец выстрелы,  над разрушенными
укреплениями поднялись русские и  турецкие флаги.  Теперь на  очереди были
крепостные  сооружения  Корфу.  Не  давая  противнику времени  опомниться,
Ушаков перебросил на главный остров все десантные отряды и  под прикрытием
артиллерийского огня повел штурм новой крепости.
     Защищаясь, французы палили из всех видов оружия. Но в них уже не было
прежнего упорства:  падение Видо надломило их.  Когда,  преодолев рвы, при
помощи   штурмовых  лестниц  наступавшие  ворвались  внутрь  первого  узла
укреплений,  французы,  взорвав пороховые погреба,  отступили к  следующей
крепостной системе в надежде,  что русские не пойдут дальше,  остановятся.
Но  русские не  останавливались.  На  их  плечах  они  ворвались и  в  эти
сооружения.  Завязалась рукопашная схватка.  И  тут французы не выдержали,
бросились бежать кто куда.
     К исходу дня уже ни у кого не было сомнения, что участь Корфу решена,
что наступающим достаточно сделать еще одно усилие,  и  в их руки перейдет
все.  Французские военачальники решили не  доводить дело до  такого конца,
направили   к   Ушакову   парламентеров  с   предложением  о   прекращении
кровопролития и сдаче крепости.
     На  другой  день  был  подписан договор  о  капитуляции,  после  чего
началась сдача крепостных сооружений и  всего,  что в них имелось.  В плен
сдалось  около  трех  тысяч  человек.  Победителям  достались  636  единиц
крепостной и  полевой артиллерии,  5,5 тысячи ружей,  более 37 тысяч бомб,
137  тысяч  чугунных ядер,  более трех  тысяч пудов пороха и  много других
трофеев.  Союзники  получили  также  в  качестве военной  добычи  линейный
корабль, фрегат и несколько мелких судов.
     После падения Корфу под  контроль русско-турецкого флота перешел весь
Ионический архипелаг. Главная задача, поставленная перед Ушаковым союзными
державами, была выполнена.
     Это  была  великая  победа.   А  где  победа,   там  и  поздравления.
Фельдмаршал Суворов прислал Ушакову такое письмо:
     "Великий Петр наш жив. Что он по разбитии в 1714 году шведского флота
при  Аландских островах,  произнес,  а  именно:  природа  произвела Россию
только одну:  она соперницы не имеет,  то и теперь мы видим. Ура! Русскому
флоту!..  Я  теперь говорю самому себе:  зачем не  был я  при Корфу,  хотя
мичманом!"
     Прислал свои  поздравления и  адмирал Нельсон,  которому все  еще  не
удавалось  взять  Мальту.   Адмирал  извещал  Ушакова  о  своем  намерении
осуществить блокаду Неаполя и  просил  его  поскорее прибыть с  флотом для
изгнания французов из королевства Обеих Сицилий.


                                    10

     Итак,   крепость  Корфу  пала...   Произошло  это  так  быстро,   так
неожиданно,  что  многим  местным  жителям даже  не  верилось в  пришедшее
освобождение:  не  маневр ли это со стороны французов?..  Но все было так,
как должно было быть.  И  сами французские генералы,  в  том числе главный
комиссар  Директории  Дюбуа,  еще  не  оправившиеся от  шока,  потрясенные
случившимся,   подтверждали  это.   Да,   многочисленный,  вооруженный  до
неприступности  гарнизон   был   покорен.   Сдавшись   на   условиях,   им
продиктованных,  потеряв все,  что  они  имели до  этого,  генералы теперь
желали  одного -  посмотреть на  своего победителя,  на  славного русского
адмирала, сумевшего невозможное превратить в возможное.
     Ушаков  согласился принять их  на  флагманском корабле.  По  условиям
договора  о  капитуляции генералы получили дозволение отправиться на  свою
родину  с  обязательством не  поднимать оружие против Российской империи и
Порты Оттоманской в течение 18 месяцев. Для главнокомандующего соединенной
эскадрой было далеко не все равно,  с  каким настроением они поедут к себе
во Францию и что они будут там рассказывать о русских.
     Встреча проходила  в  кают-компании.  Со  стороны победителей,  кроме
Ушакова,  присутствовали контр-адмирал Пустошкин,  капитан  первого  ранга
Сенявин  и  некоторые  другие  старшие  офицеры.  Приглашение посылалось и
турецкому адмиралу Кадыр-бею,  но тот  не  пришел,  и  Ушаков  догадывался
почему: обиделся, что русские не пустили солдат его в освобожденный город,
не дали им "поразгуляться".
     Начало  было  несколько церемониальным.  Главный  комиссар Директории
господин   Дюбуа   произнес  заранее   подготовленную  речь,   в   которой
поблагодарил адмирала,  его офицеров,  солдат и матросов,  всех русских за
великодушие и человечность,  за то,  что они не позволили учинить кровавую
расправу  над  пленными.  Его  спутники  при  этом  стояли,  вытянувшись в
струнку,  словно чувствовали себя на  приеме у  самого императора.  Но вот
Ушаков пригласил всех к столу,  из камбуза принесли кофе,  и встреча сразу
приняла  непринужденный характер.  Завязалась  оживленная  беседа.  Больше
говорили французы. Говорили о нанесенном им поражении. Восхищались умелыми
действиями русского командования,  героизмом русских  солдат  и  матросов.
Начальник гарнизона дивизионный генерал Шабо сказал Ушакову:
     - Должен  признаться,  ваше  превосходительство,  что  мы  никогда не
воображали себе,  что  сможете с  одними  кораблями подступить к  страшным
батареям Корфу и  Видо.  Подобная смелость едва ли  была еще  когда-нибудь
видана.
     К мнению дивизионного генерала присоединился комиссар Дюбуа:
     - Да,  да,  вы  совершили  неповторимый  подвиг,  и  отечество  ваше,
несомненно, воздаст вам должное.
     Ушаков скромно помалкивал, думая: "Не знаете вы, господа, России. При
нашей болезненной завистливости, при наших порядках может случиться, что и
худого   ордена  не   получим".   От   последнего  курьера,   доставившего
адмиралтейский пакет из Петербурга,  он узнал,  что в Адмиралтействе вновь
стали брать верх друзья Войновича и  Мордвинова.  А  от  этих господ ждать
добра не приходится.  Они наверняка постараются умалить величие победы при
Корфу.
     Когда,  высказав  все,  что  хотели,  французские  генералы  покинули
корабль, Ушаков предложил оставшимся в кают-компании офицерам еще по одной
чашке кофе. Сенявин в ответ хитровато сощурил глаза:
     - По  случаю такой  победы не  кофе  бы  надо.  Не  мешало бы,  Федор
Федорович, пир закатить.
     - Матросам есть нечего,  а ты пир,  - сказал Пустошкин и, обращаясь к
Ушакову,  продолжал: - Трудные дни наступают. Сухари кончаются, а круп уже
давно нет.
     - Знаю,  друзья мои,  знаю,  - помрачнел Ушаков. - Во все концы о том
пишу,  да никакого пока толку. Турки нас обманывают, обворовывают, дают не
то,  что  нужно.  От  наших  тоже  помощи  не  видно.  Обещали транспорт с
припасами прислать,  а транспорта  все  нет...  -  Отхлебнув  кофе,  обвел
взглядом  товарищей  и заговорил снова:  - Однако Дмитрий Николаевич прав,
победу следует отпраздновать.  При всей скудости  припасов  надо  устроить
людям  доброе  угощение.  Кое-что  найдем в трофейных магазейнах,  кое-что
можно купить у местных жителей.
     - Старшины Корфу, - вмешался в разговор Метакса, обращаясь к Ушакову,
- просили узнать,  когда  можете их  принять насчет самоуправления.  Новую
власть иметь желают.
     - Пусть не  спешат.  Сначала надо вывезти с  острова войска Али-паши.
Дмитрий Николаевич, - повернулся Ушаков к Сенявину, - извольте принять сие
дело на себя.  Предложите начальнику албанского отряда погрузиться на суда
и отбыть на материк.
     - А если начальник не согласится?
     - Тогда придется обратиться к самому Али-паше.
     Сенявин, засопев, покрутил головой, сказал негромко:
     - Чует мое сердце, не обойтись нам без скандала с этими головорезами.
     Предчувствие  не  обмануло  Сенявина.  Вопреки  требованиям  русского
командования,  албанцы  отказались покинуть остров.  Мало  того,  Али-паша
высадил на Видо в подкрепление своему воинству еще 300 солдат.
     Докладывая обо  всем  этом Ушакову,  Сенявин сообщил,  что  албанские
офицеры раздувают среди своих солдат вражду к  русским за  то,  что их  не
пустили в город похозяйничать.
     - А как к этому относится сам Али-паша? - спросил Ушаков.
     - Мне  стало известно,  что  сей  головорез послал в  Константинополь
жалобу на ваше превосходительство. Али-паша хочет убедить Порту, что-де не
русские взяли Видо,  а он со своими героями,  а ему за это даже отказали в
законной доле добычи...  Кстати, жалобу на вас настрочил и Кадыр-бей. Ему,
видите ли, тоже мало дали.
     Ушаков озабоченно поломал пальцы.
     - С Кадыр-беем уладим,  он и раньше писал жалобы...  А вот Али-паша -
это уже  серьезно.  С  ним  придется  повозиться.  Метакса,  -  позвал  он
переводчика,  - садись за стол,  будешь писать письмо Али-паше. Вырази ему
от нас решительный протест  и  требование,  чтобы  немедленно  вывел  свои
войска с острова.
     Письменный протест Анинскому повелителю Метакса повез сам. Из поездки
он  вернулся довольно быстро,  но  с  плохой вестью:  Али-паша протеста не
принял,  а в ответ на требование о выводе войск угрожающе заявил,  что-де,
поскольку русский адмирал Ушаков не желает делиться с ним военной добычей,
он  пошлет на  Корфу еще  десять тысяч солдат,  и  даже сам  возглавит это
войско, чтобы силой взять часть доставшейся от французов добычи.
     Дело приобретало опасный оборот. Остановить зарвавшегося "властелина"
могли только решительные противодействия.
     - Езжай к паше снова,  -  сказал Ушаков Метаксе, - езжай и скажи ему,
что,  если он предпримет такую дерзость, как посылку войск, я почту это за
бунт  против Блистательной Порты  и  против нас  и  прикажу кораблям своим
топить все его суда, на которых войско его переправляться будет.
     Предупреждение Ушакова наконец-то отрезвило пашу,  и  он отказался от
своего авантюрного намерения, начал выводить войска с острова.
     Между тем в адрес Ушакова продолжали поступать поздравления по случаю
взятия Корфу.  Турецкий султан пожаловал ему за славную победу драгоценный
бриллиантовый челенг,  соболью шубу  и  1000 золотых червонцев.  Почему-то
ничего не  было только от  русского правительства.  Правда,  указом от  31
марта 1799  года его  произвели в  полные адмиралы,  но  сделано это  было
скорее всего  в  порядке выслуги лет:  время  пришло...  Что  же  касается
орденов,  то  их  не  было.  21  декабря 1798  года Павел I  пожаловал ему
бриллиантовые знаки к  уже  имевшемуся у  него ордену Александра Невского.
Так ведь это было еще до взятия Корфу!
     В  Петербурге,  по  сути  дела,  замолчали наиболее  значительный его
воинский подвиг.  Худо поступили.  Ушакову было обидно не столько за себя,
сколько за  своих  офицеров,  солдат  и  матросов,  показавших при  взятии
неприступной крепости неслыханный героизм и отвагу.
     Не сбылись пророчества французского комиссара!  Ушаков и  его люди не
получили того, чего они заслужили.
     Отношение к  героям Корфу было,  конечно,  несправедливо.  Но если бы
только  награды!  После  овладения  Ионическими островами русская  эскадра
вообще оказалась брошенной на  произвол судьбы.  Команды уже много месяцев
не  получали жалованья.  Обмундирование износилось,  людей не  во что было
одеть, обуть. Не хватало снаряжения, материалов для ремонта кораблей.
     Особенно трудно было с  провиантом.  Турки,  словно в отместку за то,
что  их  матросам  не  позволили  поживиться за  счет  мирного  населения,
доставляли на русские корабли припасы с  большими перебоями,  да и припасы
эти были такими,  что хоть за борт выбрасывай - совершенно не годились для
варева.  От  худой  пищи  появились болезни,  участились случаи  смерти...
Ушаков писал  во  все  концы жалобы,  обращался с  письмом даже  к  самому
верховному визирю, но изменить положение не смог.
     Ушаков  был  на  грани  отчаяния.  Надежда  оставалась на  посланника
Томару,  которого Ушаков подробно информировал о  состоянии дел в эскадре.
Посланник  мог  ему  помочь,   должен  был  помочь!   Но  каково  же  было
разочарование адмирала,  когда в  ответ на  мольбы о  помощи он получил от
него пространное письмо,  в  котором писалось о жалобах Кадыр-бея,  велись
рассуждения о  наградах и  совершенно не  затрагивалась проблема снабжения
эскадры.  Раздосадованный,  Ушаков написал посланнику еще одно письмо,  но
уже более резкое по тону, чем предыдущее. В числе прочего он писал:
     "Офицеры и  служители за  долгое время вовсе не  получают жалованья и
никакого  довольствия:  за  неимением  припасов  невозможно  приступить  к
исправлению кораблей.  Эти и прочие разные обстоятельства повергают меня в
великое уныние и  даже в  совершенную болезнь.  Из всей древней истории не
знаю  я  и  не  нахожу примеров,  чтобы когда какой флот мог  находиться в
отдаленности без всяких снабжений и  в такой крайности,  в какой мы теперь
находимся...  Мы не желаем никакого награждения,  лишь бы только служители
наши,  столь верно и ревностно служащие,  не были бы больны и не умирали с
голоду".
     Трудно сказать,  какое впечатление произвел на  господина Томару этот
крик души.  Но на этот раз отмахнуться от эскадры ему было уже нельзя.  Он
стал   действовать,   и   вскоре  к   Корфу  прибыл  русский  транспорт  с
продовольствием.  Солдаты и  матросы сразу  повеселели.  Что  же  касается
самого   Ушакова,   то   он   наконец   получил   возможность   переложить
"хозяйственные  заботы"  на  своих  помощников  и   целиком  отдаься  делу
устройства республики на освобожденных островах.


                                    11

     "Радость греков  была  неописанна и  непритворна.  Русские зашли  как
будто  на  свою  родину.  Все  казались братьями,  многие  дети,  влекомые
матерями  навстречу войск  наших,  целовали  руки  наших  солдат,  как  бы
отцовские.  Сии,  не зная греческого языка,  довольствовались кланяться на
все  стороны и  повторяли:  "Здравствуйте,  православные!",  на  что греки
отвечали громким "ура"..."
     Так описывает вступление русских войск в Корфу один из участников тех
далеких  событий.   Путь   освободителям  устилали  цветами.   Приходу  их
радовались. Ими восхищались.
     Но были не только цветы,  не только восторги, было и другое - вспышки
вражды  между  жителями,  беспорядки,  недовольство.  Некоторые из местных
греков,  пользуясь удобным моментом,  торопились свести счеты с теми, кого
они называли "якобинцами", и заодно проверить, что лежит у них в сундуках.
Особенно много таких объявилось на острове  Кефалония.  В  городе  Лискуры
один тип подговорил толпу напасть на своего давнего личного врага, обвинив
его в сочувствии якобинцам. Бедному "якобинцу" наверняка пришлось бы худо,
если  бы  не русский мичман,  случайно здесь оказавшийся.  Мичман задержал
зачинщика,  а толпе объявил, что отныне чинить самосуд никому дозволено не
будет,  что  если у жителей есть к кому-то какие-то претензии,  то пусть о
таковых донесут главнокомандующему адмиралу, а уж главнокомандующий решит,
как  быть.  Толпа  послушалась  его  и разошлась.  Но ненадолго.  Вскоре с
дубинками и ружьями появились "крикуны" из окрестных деревень,  и охота на
"якобинцев"   возобновилась.   Русские   пикеты   пытались   предотвратить
бесчинства,  но не смогли.  Пришлось вмешаться самому Ушакову. Он приказал
трем   фрегатам  приблизиться  к  городу  на  картечный  выстрел  и,  если
бесчинствующие толпы не внемлют предупреждениям,  будут буянить и  грабить
своих же граждан, коих подозревают в "якобинстве", открыть по ним стрельбу
сперва холостыми зарядами,  а затем,  если сие не  подействует,  картечью.
Решительные  меры быстро привели в чувство расходившихся погромщиков,  они
присмирели и разошлись по домам.
     Ушаков,  разумеется,  понимал,  что  поддерживать порядок под страхом
применения оружия  долго  нельзя.  Необходимы были  государственные органы
власти,  которые могли бы взять эту заботу на себя.  Однако создание таких
органов  оказалось  делом  совсем  не  простым.  Учрежденные  на  островах
временные  органы  самоуправления оказались малоэффективными.  В  них  шла
грызня между представителями слоев населения.  Дворяне, не желавшие сидеть
в    правлениях    рядом    с    "чернью",    истолковывали   рекомендации
главнокомандующего эскадрой по  осуществлению самоуправления на  свой лад,
как им было выгоднее. Всюду царило недовольство.
     24  марта Ушакову доставили петицию,  подписанную 259 жителями города
Занте.  В  петиции выражалась просьба вернуть населению те права,  которые
Ушаков дал им будучи на острове и  которые узурпировали с тех пор дворяне.
"Преимуществами,  дарованными вам  Богом,  -  писали они,  -  наставляли и
поучали вы нас в  первый день вашего прибытия на остров Занте,  тот же дух
да  благоволите превратить настоящее правление в  островах  имянным  вашим
подписанием".  Авторы письма считали справедливым выбирать судей не только
из  дворян,  которых на острове всего триста семейств,  но и  из "лекарей,
стряпчих,    законоистолкователей,    нотариусов,    купцов,    а    также
промышленников, заводчиков, мастеровых, художников, которых в одном только
городе считается несколько тысяч".
     - Старшины острова,  по  всему,  мутят воду,  -  сказал Ушаков своему
флаг-офицеру  лейтенанту  Головачеву.   -   Поезжай,   Павел   Богданович,
разберись,  и  пусть все будет так,  как раньше договорено было,  как того
требуют жители, подписавшие сие письмо.
     Не  успел флаг-офицер отбыть для разбора жалобы на остров Занте,  как
пришло письмо от  жителей Кефалонии.  И  опять о  том же -  о  бездействии
правления, фактически безвластии... Чтобы успокоить авторов письма, Ушаков
тотчас написал им ответ,  в котором убеждал их "соблюдать тишину и порядок
и  ожидать  окончательного решения те