вал  широкий
тряпичный пояс, концы которого с бахромой ниспадали до самого края подола.
     Степан  сказал  что-то   жене  по-мордовски,   и   она  ушла,   низко
поклонившись на прощание. Кроме слова "шумбрат", гости от нее так ничего и
не услышали.
     - Садитесь к  столу,  -  после ухода жены заметно оживился Степан.  -
Бражечки выпейте.  Брага  у  нас  особая,  -  стал  объяснять он  Ушакову,
которого видел у себя первый раз,  -  поза называется.  У русских такая не
получается.
     Наполнив  пенистым  бурым  напитком  оловянную кружку,  он  подал  ее
игумену,  но  тот  первым  пить  не  стал,  передал кружку Ушакову.  Брага
оказалась холодной,  ядреной  и  приятной на  вкус.  После  выпитой кружки
Ушаков почувствовал, как в жилах усилился ток крови.
     - Что ты,  Степан,  жену говорить по-русски не научишь, - выпив свое,
стал внушать хозяину игумен. - Сам вон как лопочешь, от коренного русского
не отличишь, а она - ни слова.
     - А куда ей? - отвечал Степан. - На людях все равно не бывает. Окромя
деревни ей  некуда,  разве что  в  церковь...  Так в  церковь она вместе с
народом ходит,  а народ наш в русской церкви не обижают, понимаем там друг
друга.  Она  там все понимает,  "Отче наш" по-русски знает.  Много русских
слов знает, только говорить стесняется. А в церкви не стесняется.
     - У всех у вас такие печи в избах? - спросил Ушаков, чтобы переменить
разговор.
     - Многие еще по-черному топят,  по старинке.  И в избах у них не так,
как у меня. Могу к соседу сводить, если желаете, у него все по-старому...
     Отец Филарет стал торопить на пойму:  время идет, а им надо еще ловли
посмотреть... Ушаков перечить ему не стал. Посмотреть, как живут крестьяне
- мордва, конечно же интересно, но это можно сделать и в другой раз.
     От  села  до  самого  монастырского  озера  тащились  шагом.   Тяжело
приходилось лошади.  Была бы дорога, а то сплошная трава - не разбежишься.
Иногда на пути попадались пропитанные водой низинки, и тогда лошадь совсем
выбивалась из  сил.  Желая дать ей облегчение,  кучер и  Степан каждый раз
спрыгивали с тележки и шли пешком.
     Озеро  показалось как-то  неожиданно:  объехали  кустарник  -  и  тут
блеснуло оно перед глазами своей тихой красой. Сравнительно неширокое, оно
тянулось дугой так  далеко,  что  другой его конец был не  виден,  терялся
где-то за кустами.
     Остановились у засохшей ветлы, у подножья которой горел костер. Худой
парень, без рубахи, в одних только посконных штанах, варил что-то в ведре.
     - Уха? - спросил Степан.
     - Уха.
     - А где рыбаки?
     - Там оне, счас придут, - показал на изгиб озера парень.
     В  нагретом воздухе звенело от комаров.  Когда ехали через пойму,  их
почти не было видно,  а  тут атаковали целыми полчищами.  Ушакову пришлось
наломать веток,  чтобы отмахиваться,  но  избежать укусов было невозможно.
"Удивительно, как только терпят рыболовы!" - думал он.
     За  изгибом  озера  четверо  мужиков  вытягивали на  веревках большой
бредень, пятый, в сухой одежде, стоял на берегу и подавал им советы.
     - Бог в помощь, дети мои! - приветствовал их игумен.
     - Бог помочь!.. - вразнобой ответили рыболовы.
     В мотне бредня оказалось несколько щук и до полпуда линей и карасей.
     - Мал нынче рыба,  -  завздыхал тот,  что был в сухом. - Раньше много
бывал.  Тянешь бредень, он так и ходи!.. Душа замирал. Нынче мал рыба. Мор
нашла, что ли...
     - Кто эти люди? - тихо спросил Ушаков игумена.
     - Из здешней деревни, мордва. Степанова артель.
     Рыболовы сложили рыбу в плетенную из прутьев корзину,  вынесли из-под
крутизны наверх,  на ровное место и  только тогда приблизились к игумену и
его спутникам.  Были они в  одних мокрых штанах,  на шее у  всех болтались
медные кресты.
     - Много наловили? - спросил Степан.
     - Не идет рыба, - стали жаловаться артельцы. - Пробовали леща в Мокше
взять -  не  идет.  Пуда два в  погреба на  засол отвезли,  да вот корзина
эта... А больше нету.
     Мужики  принялись  расстилать  под  солнцем  бредень,  чтобы  быстрее
просох.  По всему, они не намеревались продолжать ловлю. Там, у костра, их
поджидала уха, а после ухи кому захочется снова лезть в воду?
     Уху  ели  из  ведра,  черпая большими деревянными ложками.  Игумену и
Ушакову налили в отдельное блюдо.  В ухе было много дикого лука,  которого
хватало  на  этих  лугах,  и,  наверное,  поэтому  она  показалась Ушакову
необыкновенно вкусной.  Такой ухи у  Федора почему-то не получалось,  хотя
ему и доставляли для варева вдоволь всякой рыбы, пойманной в Мокше.
     После ухи игумен, Степан и еще один крестьянин пошли на другое озеро,
где  из-за  множества коряг  рыбу  ловили только неретами,  сплетенными из
прутьев.  Ушаков остался с  другими мужиками.  Разговорились.  Были они из
государственных крестьян,  имели земельные наделы, а на монастырь работали
потому,  что получали за  это деньги,  которые шли на уплату податей.  Без
денег этих им,  крестьянам,  просто беда.  Наделом одним не  прокормишься.
Земли здесь бедные,  с  песочком,  как и  в  Алексеевке.  Даже при хорошем
урожае хлеба своего едва до масленицы хватает.
     - Алексеевские крестьяне унавоживать землю стали,  и  вам бы надо,  -
сказал Ушаков.
     Его совет показался собеседникам несбыточным.  Конечно, если ежегодно
навозить землю,  она бы  больше стала родить.  Но  кто станет унавоживать,
когда землю чуть ли  не  каждый год переделяют:  то в  одном месте полоску
тебе нарежут,  то в другом.  Кому охота на такую землю навоз везти,  когда
знаешь,   что  в  следующем  году  она  не  твоя  будет?..  Вот  так-то  и
выпахивается земля,  и  без  того  уже  выпаханная.  У  местной мордвы вся
надежда на  лес,  на  Мокшу да пойменные озера.  Добычи да промыслы мордву
выручают. Чтобы не умереть с голоду, здешним мужикам все приходится делать
- лес валят, луб дерут, мочало мочат, смолу гонят... Мужики, что покрепче,
пеньки с пчелами держат, мед добывают. Рыба - это уже само собой, без рыбы
мордва не живет.  Только в  последние годы трудно стало с ловлями:  лучшие
озера монастырскими да откупными стали -  не сунешься, под кнут пойдешь...
Худо с рыбой стало.
     Из деревни подъехала подвода за пойманной рыбой и  бреднем.  В эту же
минуту вернулись игумен со старшим артели.
     - Домой? - спросил Филарет.
     - Пожалуй, пора.
     Мужики поднялись, стали тушить костер и укладываться.
     В  Алексеевку Ушаков вернулся уже в сумерках.  Поднявшись к себе,  он
позвал Федора,  с  его помощью снял сапоги и  с  наслаждением погрузился в
мягкое кресло. Федор, не спрашивая о поездке, ждал новых приказаний.
     - Вот что, друг мой, - сказал ему Ушаков, подумав. - Завтра поедешь в
Темников и  закажешь у  купца чайную посуду персон на десять,  фарфоровую,
дорогую.
     - Для себя?
     - Должен я игумена за портрет отблагодарить.
     - Понял, батюшка мой, понял.


                                    16

     В Вильно размещалась главная квартира Западной армии, коей командовал
сам военный министр Барклай-де-Толли.  Император Александр I выехал туда с
многочисленной свитой еще 9  апреля.  Кроме Барклая-де-Толли,  с  ним были
министр   иностранных  дел   граф   Румянцев,   принцы   Ольденбургский  и
Виртенбергский,  генералы  Беннигсен,  Фуль,  Вольцоген и  многие  другие.
Русский государь слыл непоседой,  любил дальние поездки,  но  нынешнее его
путешествие не походило на прежние.  Оно было вызвано угрозой нападения на
Россию наполеоновской армии.
     В отношениях между двумя монархами Александром и Наполеоном,  некогда
называвшими друг друга "сердечными" друзьями, никогда не было искренности.
Они  вечно хитрили,  стараясь выгадать из  этой "дружбы" что-то  для себя.
Пойдя на Тильзитский договор,  Александр надеялся с благоволения Наполеона
укрепить могущество своей империи, приобрести новые земли. При переговорах
Наполеон намекал что готов склонить к его ногам Турцию,  и Александр тешил
себя  надеждой уже  в  недалеком будущем присоединить к  России  Молдавию,
Валехию и,  может быть,  даже Константинополь.  Обещания, однако, остались
обещаниями,  мечты  мечтами.  Склонять Турцию к  ногам  России Наполеон не
стал.  Правда,  он позволил Александру отнять у  Швеции Финляндию,  но это
позволение исходило главным образом из  его желания покарать шведов за  их
союзничество с англичанами.  Если не считать этой "подачки",  Александр от
Наполеона ничего не  получил.  Хуже  того,  желая заставить Россию жить  в
вечном  страхе  за  свою  судьбу,  Наполеон  замыслил против  нее  подобие
дамоклова  меча  -  возрождение "великой"  Польши,  полностью зависимой от
Франции,  такой Польши, которая присоединила бы к себе Литву и Белоруссию,
после чего обратила бы внимание на земли, простиравшиеся до самого Черного
моря.
     Разлад между  двумя монархами в  европейских столицах заметили еще  в
начале 1810 года, когда Наполеону вздумалось подобрать себе подругу жизни.
Устрашителю Европы очень  хотелось сосватать сестру российского императора
Анну Павловну,  но с этим сватовством ничего не получилось, и ему пришлось
остановить свой  выбор  на  австрийской принцессе.  Злые  языки еще  тогда
сказали: "Наполеон Александру этого не простит, быть войне".
     Сплетни сплетнями,  но дело стало идти именно к тому,  о чем говорили
эти  языки.  Наполеон  сделался  агрессивнее,  стал  присоединять к  своей
империи новые земли,  все ближе продвигаясь к  границам России.  Вскоре он
захватил  Голландию,  перебросил к  Балтийскому морю  крупные  вооруженные
силы,  а  в  герцогство Варшавское отгрузил 50 тысяч ружей,  которые могли
быть  использованы против  русских.  Наполеон уже  не  называл  Александра
"сердечным" другом.  Россия  как  союзница ему  стала  не  нужна.  У  него
появилась более надежная опора в лице Венского двора.
     В Европе в это время пылали костры из английских товаров, бросаемых в
огонь  по  призыву  Наполеона.  Французский повелитель предложил  устроить
такие же костры и в России, но ему в этом отказали. В Петербурге понимали,
что  такие костры не  в  интересах России.  К  тому же  чувства российской
императорской фамилии к  этому моменту были сильно оскорблены.  В  декабре
1810   года  в   числе  прочих  территорий  Наполеон  захватил  герцогство
Ольденбургское -  владение герцога,  сын  которого был  женат  на  любимой
дочери русского императора Екатерине. Александр выразил резкий протест, но
ноты протеста Наполеоном даже не были приняты для ознакомления.  Вскоре со
стороны  русского  правительства  последовало  издание  нового  тарифа,  в
котором  были  значительно повышены пошлины на  вина  и  предметы роскоши,
которые  ввозились главным  образом из  Франции.  И  без  того  накаленная
обстановка накалилась еще больше.
     15  августа 1811 года по случаю своих именин Наполеон устроил большой
прием с  участием всех дипломатических представителей.  Император сидел на
троне  задумчивым.  Но  вот  он  увидел в  толпе русского посланника князя
Куракина,  подошел к нему и, завязав с ним разговор, стал открыто обвинять
русского императора в воинственных намерениях против Франции.
     - Мой государь не имеет таких намерений,  - возразил князь Куракин. -
Он может только питать некоторую обиду...
     - Я  не верю,  чтобы Александр мог обидеться на меня за присоединение
Ольденбурга, - не дал ему договорить Наполеон. - Дело в другом - в Польше.
Так знайте же, я не собираюсь восстанавливать Польшу, но если вы принудите
меня к войне, я воспользуюсь Польшей как средством против вас.
     Со  стороны  Наполеона  это  было  открытой  враждебной демонстрацией
против России.  После  сего  случая о  возможности войны  между Францией и
Россией стали поговаривать уже в открытую.
     ...О  политической обстановке в  Европе Арапову рассказал по дороге в
Вильно,  разумеется в рамках дозволенного,  государственный секретарь.  Да
Арапов и до этого уже кое-что слышал. Еще в Англии ему говорили, что войны
с Францией русским не миновать, что Наполеон уже начал собирать для похода
на Москву огромнейшую армию.
     Вильно походил на осажденный город.  В его предместьях стояли войска.
Военные  палаточные  лагеря  виднелись  также  у   рощиц,   примыкавших  к
предместьям. По дорогам тащились тяжелые обозы, скакали конные разъезды, а
ближе  к  городу стояли полосатые будки  сторожевых постов,  непонятно для
чего здесь поставленные.
     Карету  государственного  секретаря  у  будок  не  задерживали.   Она
благополучно миновала все посты, въехала в город и остановилась у подъезда
большого кирпичного дома под черепицей, окруженного с трех сторон зелеными
насаждениями и такими же полосатыми будками, что стояли при дорогах. Здесь
была резиденция самого императора.
     - Вещи пока не трогать,  - приказал лакеям Шишков, Арапову же сказал:
- Я доложу о своем прибытии государю и вернусь. Подождите меня здесь.
     У подъезда,  кроме кареты государственного секретаря,  стоял еще один
экипаж -  открытый тарантас,  впряженный в  пару  лошадей.  Возле  экипажа
беседовали между собой два  генерала -  один среднего роста,  толстенький;
другой -  высокий, сухощавый, с крупным тонким носом на продолговатом лице
и длинными усами,  соединявшимися с темно-русыми пышными бакенбардами.  Во
всем  его  облике,  особенно во  взгляде  быстрых  веселых глаз,  сквозило
неуемное удальство,  столь знакомое многим русским.  Увидев Арапова в  его
непривычной для  здешнего  города  флотской  одежде,  генералы  прекратили
беседу и выжидательно уставились на него.
     - Не адъютант ли вы адмирала Чичагова?  - обратился к нему тот, что с
бакенбардами.
     Арапов понял, что ему следует подойти к ним и объясниться. Нет, он не
адъютант  товарища  министра,   он  морской  офицер  с  эскадры  Сенявина,
выполнявший поручение Чичагова и приехавший сюда,  чтобы доложить адмиралу
о выполнении его поручения. Генералы переглянулись.
     - Вы только что из Петербурга? Тогда вы еще ничего не знаете. Чичагов
здесь  жил  две  недели,   после  чего  государь  послал  его  в  Бухарест
командовать Дунайской армией.
     - Чичагов  -  морской  начальник,  не  может  быть,  чтобы  ему  дали
сухопутную армию, - усомнился Арапов.
     - В нашей матушке-России все может быть.
     - Но там же Кутузов!
     - Кутузов отозван и  сейчас,  говорят,  тоже  без  дела,  как  и  ваш
Сенявин.
     - Непонятно...  -  начал  было  выражать  свое  недоумение  Арапов  и
замолчал,  услышав  рядом  немецкую  речь.  Разговаривали проходившие мимо
сутуловатый генерал средних лет и его адъютант.
     - Не бойтесь,  -  засмеялся обладатель бакенбардов, - это барон Фуль,
он ни слова не знает по-русски.
     - А кто он такой?
     - Один из главных военных советников государя.  Говорят,  - обратился
генерал к  своему товарищу,  -  сей господин составил план ведения войны с
Наполеоном. Интересно, как отнесся к его плану государь?
     - Об  этом знают немногие,  -  отвечал его  собеседник,  -  мне лично
известно только, что государь приказал делать оборону в Дрисском лагере, а
идея сия принадлежит барону Фулю.
     - Где этот лагерь?
     - На Западной Двине.
     Арапов в недоумении покачал головой:
     - Не понимаю...  Это же отсюда на восток. Тогда зачем мы здесь, зачем
тащатся сюда военные обозы?  Если противник нападет на Вильно и  мы станем
отступать, он ворвется в самую Дриссу на наших же плечах!
     - Ого!  - со смехом воскликнул генерал с бакенбардами. - Оказывается,
морские чины разбираются в  делах инфантерии не  хуже нас.  Отныне я  буду
спокоен за  Дунайскую армию:  морской адмирал,  взявшийся ею  командовать,
непременно приведет ее к победе.
     На крыльце появился Шишков, и Арапов, оставив генералов, поспешил ему
навстречу.
     - Государь дозволил мне занять в доме две комнаты, - сообщил Шишков с
довольным видом.  -  Пока вы  не устроены,  можете временно занять одну из
них. Несите вещи на первый этаж, - крикнул он лакею, дежурившему у кареты.
- Две комнаты слева от двери.  Ящики с бумагами поставите в углу.  - Отдав
необходимые распоряжения лакею,  он снова обратился к Арапову:  -  Кто эти
господа, с которыми так мило беседовали?
     - Скорее всего, штабные генералы, - отвечал Арапов. - Кстати, они мне
сказали, что адмирала Чичагова здесь уже нет.
     - Это правда,  - вздохнул Шишков, - государь назначил его командующим
Дунайской армией. Я узнал об этом только сейчас от графа Румянцева.
     - Как же мне теперь быть?
     - Я думаю, все устроится. Наберитесь терпения.
     Комнаты,  отведенные государственному секретарю,  оказались не  очень
большими,  но  довольно  уютными,  с  мебелью  из  мореного  дуба.  Шишков
облюбовал себе побольше размерами,  где,  кроме кровати, стояли письменный
стол и шкаф с книгами. Арапов разместился в смежной.
     Шишков предупредил Арапова,  что  идет  к  графу  Румянцеву на  обед,
вечером же он будет на балу, устраиваемом в честь государя.
     - Располагайте своим временем как желаете, - сказал он на прощание. -
И не стесняйтесь, пожалуйста, будьте как дома.
     Арапов проводил его с  грустной улыбкой.  Государственному секретарю,
конечно, хорошо. Пообедает отменно, да и бал у него впереди. А он, Арапов,
сегодня довольствовался одним только легким дорожным завтраком. Было бы не
худо и  ему тоже пообедать.  Он со вздохом пощупал в кармане кошелек:  там
оставалось всего около двух рублей. Богатство, что у нищего... Впрочем, на
обед хватит и еще останется.  Арапов посмотрел на себя в зеркало,  оправил
мундир и пошел в город искать харчевню.
     Экипажа,  возле  которого беседовали генералы,  и  самих  генералов у
подъезда уже не было,  должно быть,  уехали.  Не было и кареты,  в которой
Арапов прибыл вместе с государственным секретарем.  Пусто было у подъезда.
Только караульные солдаты оставались рядом со своими полосатыми будочками.
     Выйдя за  ворота,  Арапов медленно зашагал по  улице,  посматривая по
сторонам.  Улица была  тихая,  застроенная в  основном деревянными домами,
напоминавшими постройки  в  русских  провинциальных городах.  Многие  дома
утопали в зелени.
     Возле  одного  такого домика Арапов увидел группу солдат,  которые по
очереди, держа гусиный шаг, с ружьем на плече проходили по тропке - туда и
обратно.  Необычное зрелище настолько заинтересовало его, что он подошел к
изгороди,  где  стояло  несколько  зевак  из  военных,  и  стал  смотреть.
Оказалось,  солдаты  вышагивали по  тропке  не  просто  ради  забавы.  Они
показывали  свое  умение  маршировать  длинноволосому  молодому  человеку,
стоявшему у окон домика.
     - Кто это?  -  поинтересовался Арапов у унтер-офицера, оказавшегося с
ним рядом.
     - Великий князь Константин Павлович, - последовал ответ.
     Между  тем  экзамен  на  марширование кончился.  Великий князь  велел
солдатам выстроиться в одну шеренгу, после чего начал речь:
     - Маршировать вы  умеете,  но  вам и  в  другом надобно умение иметь.
Неприятель,  который на нас идет,  дерзостен.  Его ничем иным не возьмешь,
кроме как умением и храбростью.  Будьте храбрыми, стойте твердо, в баталии
не разрывайте рядов.  А ружья заряжаете проворно или нет?  - вдруг спросил
он,  вспомнив,  очевидно,  что этого еще не проверял. - Ну-ка ты, крайний,
покажи свое умение.
     Солдат,  стоявший на правом фланге,  исполнил прием,  который от него
требовали.
     - Хорошо,  -  остался доволен великий князь.  -  А  теперь  ложись  и
покажи,  как целиться умеешь.  - Солдат сделал и этот прием. - Не худо, но
можно лучше.  Смотри,  как надо. - Великий князь взял у солдата ружье, лег
на  траву и  стал  показывать,  в  каком положении следует держать голову,
грудь, где быть при прицеливании правой руке и пальцу.
     Арапов пошел прочь.  "И  это  брат  императора,  надежда трона!  -  с
досадой думал  он.  -  Неужели он  притащился за  столько верст  для  того
только, чтобы заниматься таким пустым делом?"