н был старше Ушакова на
пять лет, но выглядел моложе. Широкоплеч, могуч. На гладком сытом лице его
играла самодовольная улыбка. Сегодня у него было отличное настроение.
     - Господа,  -  заговорил он своим густым баритоном, когда все наконец
уселись  и  в  зале  стало  тихо,  -  я  имею  удовольствие  сообщить  вам
радостнейшую весть. Наш несравненный монарх император Александр заключил в
Тильзите мир с  Наполеоном.  Отныне французы нам не враги,  отныне они нам
друзья и союзники. Виват, господа!
     Зал поднялся в едином верноподданническом порыве и прокричал:
     - Виват! Виват!
     Ушаков тоже поднялся (не оставаться же  одному!)  и  вместе со  всеми
тоже крикнул:
     - Виват!
     - Справедливейший мир,  заключенный в Тильзите, - с пафосом продолжал
фон Дезин, - есть победа мудрой политики нашего любимого императора. Ура!
     - Ура-а!
     - Отныне на земле нашей воцаряется мир.
     - А Турция? - выкрикнул кто-то.
     - Турция нам не страшна...
     Фон  Дезин жестом руки предложил всем сесть и  уже другим,  спокойным
голосом заговорил:
     - Есть  еще  одно событие,  господа.  Сегодня мы  провожаем...  -  Он
задержался на этом слове и  посмотрел на Ушакова,  словно не мог вспомнить
его фамилию.  -  Провожаем из  рядов наших адмирала Ушакова по личному его
прошению и  высочайшему дозволению.  -  Тут  фон  Дезин снова посмотрел на
Ушакова,  на этот раз взглядом,  предлагавшим ему подняться. Ушаков сделал
вид,  что не  понял значения его взгляда,  и  остался сидеть.  На лице фон
Дезина выразилось недовольство,  и ему понадобилось не менее минуты, чтобы
взять себя в руки и возобновить речь:  - Господа, на этом собрании вряд ли
понадобятся  слова   в   похвалу  заслуг   нашего  сослуживца.   Дозвольте
ограничиться прочтением указа  Адмиралтейств-коллегии,  подготовленного по
случаю увольнения от службы его высокопревосходительства.
     Положив перед собой бумагу,  поданную ему правителем канцелярии,  фон
Дезин надел очки, прокашлялся и начал:
     - "Из  Государственной адмиралтейств-коллегии  уволенному  от  службы
флота  господину адмиралу  и  разных  орденов  кавалеру Федору  Федоровичу
Ушакову,  который находился начальником в С.-Петербурге,  флотских команд:
от роду ему 62-й год, из российских дворян; крестьян за ним состоит мужска
полу  -  40  душ;  в  службе:  1761 -  кадетом в  Морском корпусе;  1763 -
гардемарином; 1764 - капралом; 1766 мая 1-го - мичманом; 1769 июля 30-го -
лейтенантом;  1775 -  капитан-лейтенантом;  1781 генваря 1-го -  капитаном
второго ранга; 1784 генваря 1-го - капитаном первого ранга; 1787 мая 16-го
- бригадирского ранга;  1789 апреля 14-го - контр-адмиралом; 1793 сентября
2-го  -  вице-адмиралом;  1799 марта 25-го -  адмиралом;  в  походах был в
Балтийском, Северном, Черном, Азовском, Атлантическом и Средиземном морях;
кампаний регламентных сделал до офицерства - одну, офицером под командою -
шесть, сам командовал - сорок шесть..."
     Указ оказался очень длинным.  Голос фон  Дезина стал ослабевать.  Ему
подали стакан воды. Он выпил немного и продолжал чтение:
     - "...Деяния в течение службы господина адмирала суть следующие:
     1772 года,   усердием  и  искусством,  снял  припасы  и  материалы  с
утопленных на реке Доне транспортов,  когда  оные  почитались  пропавшими,
доставя даже на места и самые суда,  за что изъявлена ему благодарность от
высшего начальства.
     1774 года,  был при защите от атаки Балаклавской гавани и крепости от
турецкого десанта во время возмущения в Крыму.
     1783 года,  способствовал  к  прекращению  свирепствовавшей в Херсоне
заразительной болезни.
     1788 года,  сражаясь  с  турецким  флотом,  обратил  оный в бегство с
важным поражением.
     1789 года, к удовольствию начальства и в усиление разделенного флота,
вышел  из Севастополя с изготовленным самим им флотом,  показался на водах
Очакова для соединения с Лиманской дивизией и тем  устранил  неприятеля  в
открытое море.
     1790 года,  с  четырьмя фрегатами и  одиннадцатью крейсерскими судами
обошел весь  анатолийский берег;  истребил и  сжег множество транспортов и
иных неприятельских судов,  а  паче при Синопе,  Анапе и Самсоне,  причиня
крепостям  великий  вред  и  распространяя  всюду  страх;   пленил  немало
разнородных судов и  до  200  человек;  потом,  командуя всем Черноморским
флотом,  сражался июля 8-го  числа против Еникальского пролива с  турецким
превосходным флотом,  который был  совершенно разбит и,  гонимый,  скрылся
ночною темнотою в сторону Константинополя;  после чего,  вторично сражаясь
августа 28-го  и  29-го,  разбил  совершенно неприятельский турецкий флот,
взял командовавшего пашу с  некоторыми чиновниками в  плен,  коего корабль
взорвало на  воздух;  один 74-пушечный корабль с  разными мелкими судами и
множеством людей достались победителю в плен; один такого же ранга корабль
с  многими судами  потоплены;  а  остатки разбитого и  поврежденного флота
спаслись бегством;  в  довершение сей  победы перехвачены еще  два судна с
чиновниками, бежавшими из устья Дуная с флотами, из укреплений и из Варны.
     1791 года,  сражаясь с турецким флотом, превосходным в числе линейных
кораблей  и  иных  судов,   более  пяти  часов,   разбил  оный,  загнал  к
Константинопольскому проливу.
     1798 года,  присоединяя  к  своему  флоту  многократно побеждаемый им
турецкий флот, ставший тогда союзным, действовал против французов..."
     "Средиземноморский  поход!..   -  вспомнилось  Ушакову  не  столь  уж
далекое, славное для русского оружия время. - Наш флот одерживал тогда над
французами победу  за  победой.  Армия  Суворова  наносила им  поражения в
Альпах.  А что теперь?  Теперь стоит выше Наполеон...  Не он,  а Александр
поехал к  нему  за  миром.  И  хотя  господин фон  Дезин  и  уверяет,  что
заключенный мир равный для сторон, что-то в это не верится..."
     Ушаков отогнал встревожившие его мысли и  вновь сосредоточил внимание
на читаемом указе. Фон Дезин продолжал:
     - "...За  ревностное усердие  его  к  службе,  искусство  в  делах  и
отличную деятельность в  военных подвигах,  храбрость и мужество награжден
он  знаками  отличий равноапостольного князя  Владимира 4-й  степени 1785,
сентября 22-го;  3-й степени генваря 1-го 1790; великомученика Победоносца
Георгия  4-го  класса  октября 22-го  1788;  Большого креста  2-го  класса
сентября 16-го 1790;  и при оном пожаловано ему в Могилевской губернии 500
душ крестьян; Св. Александра Невского - ноября 21-го 1791 года; потом того
же ордена бриллиантовыми знаками - декабря 21-го дня 1798 года..."
     Ушакову  было  видно,   как  некоторые  из  сидевших  в   зале  стали
перешептываться между собой,  и он подумал, что указ, как и само собрание,
есть всего лишь дань казенщине,  и  было бы  куда лучше тому же фон Дезину
пригласить его к  себе в кабинет и вручить ему то,  что положено.  Чичагов
обещал не устраивать спектакля, а спектакль все-таки состоялся.
     Наконец фон Дезин кончил,  не торопясь снял с носа очки, спрятал их в
футляр и протянул бумаги Ушакову:
     - Имею честь вручить вам  в  собственные руки.  И  прошу вас обратить
внимание на подписи, под указом поставленные.
     Ушаков,   не  желая  показаться  неучтивым,  посмотрел  на  последнюю
страницу указа.  Там синела большая Адмиралтейств-коллегии печать, а рядом
с печатью бросался в глаза столбик размашистых подписей. Столбик начинался
фамилией фон Дезина.
     Когда собрание закрылось,  люди не  сразу направились к  выходу,  как
того можно было ожидать.  Они остались в  зале,  оживленно переговариваясь
между собой и  устремляя в  сторону фон Дезина и Ушакова многозначительные
взгляды.  И по этим их взглядам не так уж трудно было догадаться, чего они
хотели.   Они  ждали  традиционного  приглашения  на  угощение.  Правитель
канцелярии приблизился к  фон Дезину и  что-то  сказал на  ухо.  Фон Дезин
вспыхнул:
     - Скажите всем:  ничего не будет и  пусть немедленно вернутся на свои
службы.
     После такого объявления в  зале поднялся недобрый шумок.  Послышались
недовольные голоса.  Некоторые были даже возмущены: как не будет угощения,
почему не  будет?..  Испокон веков  так  заведено.  Два  года  назад  граф
Войнович  тоже  увольнялся и  тоже  в  чине  адмирала.  Только  разве  так
увольнялся?   После  торжественной  части  граф  устроил  роскошный  обед.
Шампанского было -  море! Пей и веселись. На хорах военный оркестр гремел.
Мало оркестра,  граф еще танцовщиц откуда-то  притащил.  До  самого вечера
пили,  ели.  А  когда обед  кончился,  граф  пригласил всех на  яхту,  уже
стоявшую у берега.  А на яхте снова вино,  снова танцовщицы.  Только здесь
танцовщицы уже не танцевали,  гостей иными способами развлекали... Три дня
эдак гуляла адмиралтейская братия.  Вот как уходят со  службы настоящие-то
адмиралы!
     На Ушакова теперь уже смотрели без восхищения.
     Многие его просто презирали.
     Ушаков покинул зал вместе с фон Дезином, который ни на шаг не отходил
от него,  словно боялся,  как бы тот не соизволил сделать что-либо лишнее,
не предусмотренное программой собрания.  Прощаясь,  фон Дезин протянул ему
руку:
     - Прощайте,   ваше  высокопревосходительство,   желаю  вам  спокойной
старости.
     Он и  в эту минуту оставался человеком с казенной душой,  не нашедшим
сказать бывшему сослуживцу простое задушевное слово.
     Ушаков не стал задерживаться, откланялся и поспешил домой.


                                    10

     Федор  встретил своего хозяина с  такой  обрадованностью,  словно тот
вернулся из победного похода.  Помог ему быстренько переодеться, принес из
погреба холодного квасу.
     - Чинно проводили? - любопытствовал он, суетясь возле него.
     - Ничего... - рассеянно отвечал Ушаков.
     - А я стряпал. Думал, батюшка, гостей приведешь.
     - Готовился бы лучше в дорогу, - нахмурился Ушаков.
     - Куда в дорогу-то?
     - Сто раз говорить?  -  повысил голос Ушаков,  но тут же, одумавшись,
изменил тон: - В деревню поедем. Не забыл Алексеевку? Мокшу не забыл?
     - Нешто забудешь?.. Родная сторонушка не забывается. Постой, батюшка,
- вдруг стал прислушиваться Федор, - кажись, подъехал кто-то. - Заглянул в
окно. - Так и есть, экипаж. А говорил, батюшка, гостей не будет - гости-то
вона! Зря мы только мундир упрятали.
     Он побежал во двор, но вскоре вернулся, разочарованный:
     - Тот  самый  приехал,  который  в  прошлый  раз  был,  министр твой.
Встречать сам выйдешь?
     Чичагов вошел раньше,  чем Ушаков успел подойти к двери.  Как всегда,
он был один, без адъютанта.
     - Я на минуту,  -  предупредил он,  -  заехал извиниться, что не смог
быть на ваших проводах, а заодно и новость приятную сообщить.
     К столу приглашать его не стали, но Федор поднес ему кружку холодного
квасу, только что принесенного из погреба. Чичагов выпил почти всю кружку.
Квас ему понравился.
     - Какую же собирались сообщить новость,  - напомнил Ушаков, - уж не о
мире ли с Наполеоном?
     - Уже знаете?
     - Фон Дезин сообщил всему собранию.
     - Старик  вечно  торопится,  -  осуждающе покачал головой Чичагов.  -
Однако есть и  другая новость,  -  продолжал он  с  загадочной улыбкой.  -
Сенявин выиграл у турок крупное морское сражение.
     - Сражение? - оживился Ушаков. - Когда?
     - Почти месяц назад.  У  Афонской горы,  что  недалеко от  Дарданелл.
Турки потеряли несколько кораблей и вынуждены были бежать в пролив.
     Ушаков  в  возбуждении  заходил  по  комнате.   Он  радовался  успеху
Сенявина,  радовался тому,  что  не  ошибся,  рекомендовав его командующим
экспедиционной эскадрой. Не подвел. Молодец!
     - Рассказывают,  -  продолжал между тем Чичагов,  - будто командующий
турецким флотом Сеид-Али  был настолько озлоблен поражением,  что приказал
казнить без  суда своего помощника и  четырех командиров кораблей.  Султан
одобрил его действия.
     - Это  в  турецком стиле,  -  промолвил Ушаков и,  желая  подчеркнуть
значимость победы Сенявина,  добавил:  - Я думаю, государь воздаст должное
победителям. Они этого заслужили.
     При последних его словах Чичагов как-то  сразу стушевался,  заговорил
сбивчиво:
     - Сенявин,   конечно,  заслуживает  наград,  но,  видите  ли...  Хотя
государь наш  очень милостив и  справедлив,  в  данном случае его  решение
может оказаться иным. Победа Сенявина государя не очень обрадовала...
     - Почему?
     - Видите  ли,  государь  надеется  с  помощью  Наполеона восстановить
добрые отношения с Портой,  а нанесенное туркам поражение может их надолго
озлобить. Они могут не пойти на мир.
     - Изволите шутить,  Павел Васильевич,  -  усмехнулся Ушаков. - Турция
пожинает плоды своей политики.  Ведь не мы,  а  она первая объявила войну.
Как  же   можно  при  таких  обстоятельствах  искать  мира  ценой  жалкого
угодничества?  Раньше мы  добивались ее  согласия на  мир силой оружия.  А
разве с тех пор оружие наше притупилось? После победы Сенявина соотношение
сил на море сделалось явно в  нашу пользу,  а  не в пользу Порты.  Имея за
собой  надежные базы,  Сенявин теперь на  Средиземном море  полный хозяин.
Теперь   он   может   надолго   запереть   Дарданеллы  и   даже   угрожать
Константинополю.
     Чичагов не спускал с него глаз.
     - Если бы  все было так,  как вы говорите!  Но у  Сенявина баз больше
нет.
     - Как нет, а Ионические острова?
     - Вы не все знаете,  Федор Федорович, - насупился Чичагов. - Хотя это
еще секрет,  вам-то могу сказать...  По договору, подписанному в Тильзите,
Ионические острова передаются Франции.
     Ушаков почувствовал слабость в ногах и опустился в кресло.
     - Как... передаются?
     - Вот  так и  передаются...  Сенявину уже послан высочайший рескрипт:
ему приказано вернуться в Балтийское море.
     Ушаков вначале почувствовал слабость в  ногах,  а  теперь и  в голове
зашумело.  Такое  с  ним  бывало  только в  минуты сильных потрясений.  Он
смотрел  на  Чичагова,  почти  не  улавливая слов,  которыми тот  старался
объяснить ему,  почему  Сенявину нельзя  больше  оставаться в  Средиземном
море.  Острова передаются Наполеону...  Но почему передаются?  Неужели то,
что вырвано из  рук алчных захватчиков ценой огромных усилий,  ценой крови
русских солдат и матросов -  форты,  крепости,  мирные города и селения, -
неужели все  это будет отдано обратно тем же  захватчикам?  А  как жителям
освобожденных островов? Снова - в кабалу?..
     Ему вспомнилось сегодняшнее собрание. С каким восторгом встретили там
сообщение о  заключении мира с  Наполеоном!  Как громко кричали "Виват!" и
"Ура!".  Обманутые люди!  "А ведь я тоже кричал",  -  уловил себя на мысли
Ушаков и почувствовал, как кровь ударила в лицо.
     - Мне  говорили,  что  собираетесь покинуть  Петербург,  -  переменил
разговор Чичагов.
     Ушакову пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы ответить:
     - Я еду в деревню.
     - Почему в деревню? Разве здесь хуже?
     - Там моя родина.
     Он все еще находился во власти мыслей,  вызванных сообщением о  сдаче
Наполеоном  Ионических  островов,   и  отвечал  рассеянно.   Чичагов  стал
прощаться.
     - Можно бы  продолжить беседу,  но у  меня совершенно нет времени,  -
говорил он, как бы оправдываясь. - Прощайте, адмирал!
     Ушаков хотел встать, чтобы проводить гостя, но гость предупредил его:
     - Не надо, Федор Федорович, сидите. Меня проводит ваш слуга.
     Товарища министра Федор проводил до ворот.  Вернувшись в кабинет,  он
сочувственно посмотрел на  своего хозяина,  все  еще  сидевшего в  кресле,
покряхтел,  потом налил из  склянки,  что стояла в  шкафу,  какой-то бурой
настойки и протянул ему с умоляющим видом:
     - Выпей, батюшка, авось полегчает.
     Ушаков отвел его руку:
     - Не надо.  Лучше займись укладкой вещей. Не могу я тут больше. Домой
поедем. В деревню.


                               Часть вторая

                         ПАМЯТЬ О СЛАВНОМ ПОХОДЕ


                                    1

     Ушаков выехал из  Петербурга на  ямских лошадях.  Вещей  взял  совсем
немного -  все  уложилось в  двух сундуках.  Дом свой с  мебелью и  всякой
утварью оставил на попечение племянника, хотя и знал, что никогда уже сюда
не вернется и дом более не понадобится.
     Ехал не торопясь.  От села к  селу,  от станции к  станции.  Длинная,
унылая дорога. Раньше, когда ехал в обратном направлении, из Севастополя в
Петербург,  она представлялась иной. Он многое тогда не замечал, наверное,
потому,  что спешил, - не замечал черных провалов на прогнивших соломенных
крышах,   тряпичных  заглушек  в  низких  оконцах,  как  и  других  примет
запустения и  нищеты.  "Боже,  как же ты бедна,  Россия!"  -  ужасался он,
проезжая  через  деревеньки,  сплошь  состоявшие из  изб-развалюх.  Россия
теперь открывалась ему как бы  заново.  И,  открываясь,  тоской сдавливала
душу.
     Чтобы не привлекать к себе внимания,  Ушаков ехал в партикулярном.  В
дороге всем распоряжался Федор. Станционных смотрителей Федор тоже брал на
себя.  И тут он прямо-таки преуспевал.  Во всяком случае, отказа в лошадях
не  бывало.  Один смотритель заартачился было,  уверяя,  что не может дать
подставы раньше чем через день, так Федор быстро осадил его:
     - Сунь нос в подорожную. Видишь, кто едет?
     Смотритель,   прочитав  против   фамилии  Ушакова  слово   "адмирал",
преобразился на глазах, сам побежал в конюшню за свежими лошадьми.
     Ехали без  происшествий.  Но  перед самой Москвой,  не  доезжая верст
тридцати,  неожиданно лопнул  обод  заднего колеса.  Пришлось в  первой же
деревушке остановиться и искать кузнеца.
     Кузнец жил в центре деревни, хотя и не в новом, но довольно исправном
доме с настоящими стеклами.  Это был мускулистый,  уже немолодой человек с
деревянным  костылем-опорой  вместо  правой  ноги.  Осмотрев  поломку,  он
предложил Ушакову,  все  еще  сидевшему в  экипаже,  пройти покуда в  избу
попить холодного молочка и, когда тот согласился, сам пошел проводить его.
Вернувшись  к  экипажу,  кузнец  распорядился распрячь  лошадей,  снять  с
тарантаса сундуки, после чего обратился к Федору:
     - Барин твой кто?
     - Барин он и есть барин, - не проявил особого желания к откровенности
Федор.
     - Ты не юли. Личность его знакома. Может, генерал?
     - Генералы инфантерией командуют, а барин мой во флоте служил.
     - Подожди... Уж не Ушаков ли? Федор Федорович?
     Не  дожидаясь  ответа,  кузнец  заковылял  к  дому,  приник  к  окну,
всматриваясь  в   глубину  помещения,   потом  вернулся  обратно,   сильно
взволнованный.
     - Ну,  чего рты разинули?  - закричал он на своих подручных. - Снимай
колесо, разжигай угли!
     Ушаков,  конечно,  ничего этого не видел и не слышал.  Он сидел в это
время в избе за столом перед покрывшимся капельками влаги глиняным горшком
и пил пахнувшее сырым погребом молоко.  Хозяйка, принесшая молоко, куда-то
ушла, и во всем доме он остался один.
     Изба  гудела  от  мух,  носившихся в  теплом жилом  воздухе,  с  лету
садившихся на свежевыскобленный дощатый стол,  ему на руки,  на голову. Он
невольно отмахивался, боясь, как бы они не угодили в горшок или кружку, из
которой пил.  А вообще-то,  если не принимать во внимание мух, в избе было
чистенько.  Никакого мусора.  Пол  подметен.  Даже  тряпье  на  конике  не
валялось как  попало,  было  сложено  в  стопку  и  покрыто  сверху  серым
солдатским одеялом.  По всему,  здесь любили порядок. Вот только от мух не
могли избавиться.  Так ведь на то и  деревня,  чтобы мухам царствовать.  В
господских домах и то этой живности хватает.
     Вдруг Ушаков,  сидевший лицом к двери,  почувствовал, что окна что-то
заслонило.  Он оглянулся и  увидел прильнувшие к  стеклам лица -  мужские,
женские,  ребячьи...  В  деревнях обычно так  облепляют окна на  свадьбах,
когда всем хочется на жениха да на невесту взглянуть.  Однако в  настоящий
момент предметом