ждал момента,
чтобы можно было сказать ему  о  жалобе мужиков,  попросить за  них,  этих
несчастных людей.  Наконец речь хозяина подошла к  концу,  и Ушаков решил,
что наступило его время.
     - Возможно,  в  чем-то вы и  правы...  Но я приехал не за тем,  чтобы
спорить. Я приехал просить за ваших крестьян.
     Губы Титова скривились в усмешке:
     - Жаловаться, что ли, ходили?
     - Сделайте им облегчение. Непосильны им стали поборы...
     Титов не дал ему продолжать, перебил резко:
     - Вы,   сударь,   наших  мужиков  не  знаете,   они  побогаче  ваших,
алексеевских,  живут.  А то,  что берем у них столько,  сколько воле нашей
угодно,  на  то  права  имеем,  права  дворянина,  дарованные нам  Богом и
государями российскими.
     В  эту минуту в  комнату вошла сама хозяйка,  дородная,  но легкая на
ногах,  а  за  нею появились две девки с  подносами,  на  которых дымились
горячие блюда. Титов представил супруге своего гостя. Та сделала радостное
лицо, защебетала, расставляя тарелки:
     - Не побрезгуйте, батюшка, кушайте на здоровье. Огурчиков попробуйте.
Лучше наших огурчиков во всей округе не сыщете.  В  Москву возим,  так там
берут нарасхват. Коли попробуете, сами похвалите.
     "Игумен был прав,  - думал Ушаков, слушая ее певучий голос, - не надо
было сюда ездить..."
     Он не стал возобновлять прерванный разговор о  притеснениях крестьян,
понял: бесполезно, - с трудом дождался конца обеда, попрощался сдержанно и
уехал.


                                  * * *

     Портрет  Ушакова отец  Филарет писал  на  холсте  масляными красками.
Место для работы было выбрано на берегу Мокши -  тихое,  защищенное с двух
сторон высокими непролазными кустами.  Игумен решил  изобразить отставного
адмирала сидящим на  стуле таким образом,  чтобы сбоку от  него видны были
зеркальная гладь Мокши и  величественные строения Санаксарского монастыря.
Ушаков позировал ему в адмиральском мундире, при всех своих орденах.
     О  своей  поездке к  помещику Титову  Ушаков  игумену рассказывать не
стал,  да  тот его о  том и  не спрашивал.  Казалось,  что он вообще забыл
историю с аксельскими крестьянами.  Но однажды,  работая за мольбертом, он
сообщил как бы между прочим:
     - А  те,  что к  вам приходили,  так и  не убереглись от гнева барина
своего.  Титов каким-то образом выведал,  кто на него жаловался,  вызвал к
себе и прямо против дома своего устроил им порку.  Сам их кнутом порол, и,
говорят,  нещадно. Двоих потом на дрогах пришлось домой везти, сами уже не
могли идти.
     Ушаков почувствовал,  как у него загорелось лицо. В сообщении игумена
было нечто, унижавшее его достоинство. Состояние было такое, словно вместе
с крестьянами Титов высек и его тоже.
     - Я  ездил  к  нему,  -  чувствуя  необходимость объясниться,  сказал
Ушаков. - Для этого человека не существует понятия о чести.
     - Да,  в этом я с вами согласен,  - промолвил игумен. Он посмотрел на
небо и стал складывать в сундучок кисти и краски:  -  На сегодня довольно,
как бы дождь не закапал.
     Уложив свои вещи, Филарет позвал монаха, сидевшего поодаль с удочкой,
велел ему отнести сундучок с  мольбертом в  монастырь,  а сам сел на землю
рядом с Ушаковым.
     Порывы ветра морщили водную гладь, возбуждали шорохи в зелени кустов.
А на небе уже появились темные тучки. Погода портилась на глазах.
     - Вам лучше бы не впутываться в  это дело,  -  после долгого молчания
сказал Филарет, думая о своем.
     Ушакова взяло зло.
     - Вы не впутываетесь,  я не буду впутываться...  Кому же тогда на зло
сие указывать?
     - Бунтом правды не  добьетесь.  Покойный дядюшка ваш бунтовал,  да  в
темницу угодил.
     - А вы темницы боитесь... - с сарказмом заметил Ушаков.
     Игумен мог обидеться, но не обиделся.
     - Нет,  темницы я не боюсь,  за справедливость готов на любые муки...
Только стоит ли  понапрасну душу  травить?  Благоразумие наше в  терпении.
Наступит время, и все само собой образуется...
     Что отец Филарет говорил после этих слов,  Ушаков уже не  слышал.  Он
полностью отключился от разговора, отдавшись своим мыслям. Он думал о том,
что  игумен ему  не  поддержка и  что  надо искать поддержки для обуздания
распоясавшегося самодура в  другом месте.  Нельзя было  прощать Титову его
гнусный поступок.  Расправившись с крестьянами,  за которых просил Ушаков,
Титов тем самым бросил вызов и ему,  их ходатаю. Нет, пусть игумен говорит
что   хочет,   а   он   завтра   же   поедет  в   Темников,   поговорит  с
капитаном-исправником,   если  понадобится,   и   с   другими  чиновниками
поговорит, но самоуправные действия Титова безнаказанными не останутся...
     - Вы, кажется, меня не слушаете?..
     Ушаков поднялся, сказал:
     - Пойдемте, что-то холодно стало.


     Несколько  месяцев   пришлось  простоять  русской   эскадре  у   стен
Лиссабона, и все это время Сенявин не давал себе покоя, одержимый желанием
сохранить вверенные ему  корабли.  Сначала  долго  и  мучительно боролся с
притязаниями французов, после захвата Лиссабона захотевших вовлечь русских
моряков в совместные боевые действия против англичан,  потом,  когда после
отступления французов над городом взвился британский флаг,  пришлось иметь
дело уже с англичанами,  находившимися с русскими в состоянии войны.  В ту
пору  среди  англичан было  немало дальновидных деятелей,  которые считали
союз  императоров  Александра  и  Наполеона  хрупким,   кратковременным  и
надеялись на скорое возрождение прежней дружбы между Англией и Россией.  К
таким  деятелям относился и  адмирал Коттон,  заблокировавший у  Лиссабона
русскую эскадру. Во всяком случае, Сенявин сумел найти дорогу в его каюту,
завязать с ним переговоры и добиться того, чего хотел, а именно: англичане
отказались от  первоначальных требований капитуляции русской  эскадры,  ее
разоружения,   согласились  признать  за  нею  право  сохранить  на  судах
российский флаг,  вместе  с  английской эскадрой отправиться в  Портсмут и
оставаться там до заключения мира между Англией и Россией. Отдельный пункт
договора давал русским офицерам,  солдатам и  матросам право по прибытии в
Портсмут   немедленно  возвратиться  в   Россию   на   выделенных  Англией
транспортах без каких-либо условий.
     Договор между двумя сторонами был подписан 4  сентября,  а  несколько
дней  спустя обе  эскадры покинули наконец воды  Португалии,  взяв  курс к
берегам Англии.  Один  из  участников похода,  офицер Панафидин,  по  сему
случаю  оставил следующую дошедшую до  нас  запись:  "Итак,  мы  оставляем
Лиссабон, идем вместе с английскими кораблями в Англию под своими флагами,
точно как в  мирное время.  Не хвала ли Сенявину,  сумевшему вывести нас с
такою славою из бедственного нашего положения?"
     В  Портсмут прибыли 27 сентября,  в тот самый день,  когда исполнился
год  после  отплытия  из  Средиземного моря.  Кто  думал  тогда,  что  так
затянется плавание?  Корфу покидали с  надеждой встретить осень на  родной
земле.   А  что  вышло?  Десять  месяцев  простояли  в  Лиссабоне,  и  еще
неизвестно,  сколько  придется  простоять  здесь,  в  этом  неприветливом,
холодном английском порту!.. Крепко не повезло эскадре.
     Осложнения в чужеземном порту начались довольно скоро. Однажды, когда
Сенявин в своей каюте пил чай,  к нему явился дежурный офицер с докладом о
прибытии на флагман помощника начальника порта адмирала Монтегю.
     - Чего от нас хочет этот человек? - спросил Сенявин.
     - Именем начальника порта он  требует,  чтобы мы  спустили российские
флаги.
     - А другого ничего не хочет?
     - Начальник порта требует также, чтобы ваше превосходительство вместе
со всеми офицерами сошли на берег.
     Сенявин резко отодвинул от себя чайную чашку.
     - Где этот адмирал, тащи его сюда!
     Помощник начальника порта имел раздраженный вид.  Предлагать ему  чай
было просто нелепо.
     - Вы прибыли по поручению начальника порта? - уточнил Сенявин.
     - Я   представляю   как   начальника   порта,    так   и   британское
адмиралтейство,  -  надменно ответил тот и повторил требования, которые до
этого уже высказал дежурному офицеру.
     Сенявин спросил:
     - Известны  ли   вам  условия  Лиссабонской  конвенции,   подписанные
адмиралом Коттоном?
     - Я выполняю приказы адмирала Монтегю, а не Коттона.
     - Ежели так,  -  спокойно сказал Сенявин, - тогда передайте адмиралу,
которому служите,  что мы не примем ни одного его требования. Русский флаг
будет спущен,  как  обычно,  после захода солнца с  должными почестями.  И
сходить на берег мы тоже не будем,  потому что на кораблях своих чувствуем
себя уютнее.
     Выражение властности на лице английского адмирала исчезло.
     - Я  прошу,  -  сказал он,  -  чтобы вы  сообщили обо всем этом моему
адмиралу сами в письменном виде.
     - Я сделаю это с большим удовольствием.
     Сенявин  тут  же   при  нем  написал  начальнику  порта  письмо.   Он
категорически отверг все его требования и угрозы. Он писал: "Если же, ваше
превосходительство,  имеете право мне угрожать,  то,  нарушая сим святость
договора,  вынуждаете меня сказать вам,  что я здесь не пленник, никому не
сдавался,  не сдамся и теперь, флаг мой не спущу днем и не отдам оный, как
только с жизнью моею".
     Помощник начальника порта отбыл на  берег уже без прежней спесивости,
с какой поднялся на русский корабль.  Он понял,  что русский адмирал не из
робкого десятка и голыми руками его не возьмешь.
     Решительное поведение Сенявина отбило у  англичан охоту действовать с
открытым забралом.  Ему  более  не  угрожали и  не  предъявляли чрезмерных
требований. В то же время Сенявин не мог не чувствовать, что англичане еще
не отказались от мысли как-нибудь незаметно перевести русских на положение
военнопленных.
     Выполнение условий  конвенции английской стороной  осуществлялось под
руководством лорда Мэкензи.  Этот человек говорил о  себе,  что воспитан в
джентльменских традициях,  но  толковал эти традиции по-своему.  Во всяком
случае,  он  палец о  палец не  ударил,  чтобы дать ход выполнению условий
соглашения.
     Между тем наступила зима.  Припасы на русских судах кончились, пришел
голод,  а  с  голодом участились болезни,  на  корабли стала  наведываться
смерть.  Теперь уже ни одного дня не проходило без того, чтобы не хоронили
покойника. В иные дни умирало сразу по нескольку человек.
     Надеяться на  скорое заключение мира между Англией и  Россией пока не
приходилось.  Россия оставалась в союзе с наполеоновской Францией.  В этих
условиях  самым  разумным  было  добиваться  выполнения англичанами пункта
конвенции,  которым предусматривалась отправка команд эскадры в  Россию на
английских транспортах.
     Мэкензи вначале обещал  принять необходимые меры,  но  потом  ответил
отказом,  сославшись на то, что-де корабли Швеции, находящейся в состоянии
войны с  Россией,  "будут останавливать в  море  суда  и  требовать выдачи
русских".
     Вопрос об  отправке русских на  родину был решен только 14 марта 1809
года.  Арапов узнал об этом будучи в портовом госпитале, куда его положили
с  тяжелым  заболеванием,  узнал  от  самого  Сенявина,  зашедшего к  нему
попрощаться.
     - Транспорт получен? - спросил он адмирала.
     - Мы  уже закончили погрузку.  На судах аскадры не осталось ни одного
человека.
     После  этого  сообщения наступила тягостная пауза.  Арапов ждал,  что
скажет  командующий  о  его  дальнейшей  судьбе.  Но  командующий  молчал,
хмурился только... Арапов не выдержал и спросил о себе сам: возьмут его из
госпиталя  на  транспорт  или  не  возьмут?  Продолжая хмуриться,  Сенявин
объявил:
     - Тебе,   брат,  придется  пока  остаться.  Доктор  считает,  что  не
выдержишь качки.  Поправишься и прибудешь один.  Одному проще,  отдельного
транспорта просить не придется. Начальник порта тебя отправит.
     Арапов промолчал.  Он не мог говорить. Глаза его наполнились слезами.
Сенявин теперь уже рассердился совсем:
     - Ну это ты брось!..  Говорю тебе: поправишься - сам доберешься. Меня
найдешь в Петербурге или Ревеле. Прощай, брат!
     - Прощай!.. - с трудом выдавил из себя Арапов.
     Команды  эскадры,  переведенные  на  транспортные суда,  отчалили  от
Портсмута 5 августа,  а 9 сентября они были уже в Риге. Так закончилось их
долгое трудное плавание.


                                    11

     Осень  1809  года  выдалась в  Темниковском округе сухой,  тихой.  Ни
дождей,  ни ветров.  В октябре случались дни,  когда солнце припекало так,
что впору снимай рубаху и  беги на Мокшу купаться.  Но увы,  лето было уже
позади.  Багряность и чернота лесов, жухлость лугов и жнивья, прозрачность
воздуха  и  его  настоянность  терпкими  запахами  являли  собой  признаки
приближающихся холодов.  Да и  сама Мокша была уже не такой,  чтобы в  ней
купаться. Водоросли в затонах опустились на дно, вода выстоялась до полной
прозрачности,  сделалась даже какой-то сонливой - только и осталось ледком
ее прикрыть.
     Так  продолжалось почти  до  самого  Михайлова  дня.  А  потом  вдруг
появились мохнатые тучи, пошел мокрый снег. Прощай, теплые денечки! Прячь,
мужик, под навес телеги, готовь под упряжь сани.
     В  тот день,  когда погода резко повернула на зиму,  в  Темникове,  в
Спасо-Преображенском соборе,  служили  благодарственный молебен по  случаю
заключения  выгодного  России   мирного   договора   со   Швецией.   Война
продолжалась полтора года,  и шла она с переменным успехом - верх брали то
русские,  то шведы.  Но после того как русские войска были удвоены числом,
положение  противника стало  безнадежным.  А  тут  как  раз  в  Стокгольме
произошел государственный переворот, король Густав IV был свергнут, власть
перешла   к   герцогу  Зюдерманландскому,   которому  ничего   другого  не
оставалось,  как просить у России мира.  По заключенному договору к России
отходили   Финляндия   и   Аландские  острова.   Швеция   обязалась  также
присоединиться к  континентальной блокаде,  имевшей  целью  лишить  Англию
возможности вести торговлю с другими странами и таким образом сокрушить ее
сопротивление союзным державам.
     На  торжественную службу собрались многие помещики,  в  том  числе  и
дворянский предводитель Никифоров. Ушаков тоже приехал.
     О  мире со Швецией Ушаков узнал еще до того,  как в  Темников дошли с
сим известием газеты.  Ему написал о том племянник, продолжавший служить в
Петербурге в  чине капитан-лейтенанта.  Но  Ушаков почти ничего не  знал о
ходе  войны с  Турцией,  которая возобновилась минувшей весной.  Племянник
ничего не написал также о судьбе Сенявинской эскадры. Где она, дошла ли до
своих берегов?.. Обо всем этом он надеялся узнать здесь, в Темникове.
     Появление  в   соборе  отставного  адмирала  вызвало  среди  прихожан
заметное оживление. Еще до начала службы к нему подошел Никифоров, и между
ними  завязалась дружеская беседа.  Никифоров сообщил:  по  случаю славной
победы  над  Швецией дворянское собрание устраивает торжественный обед,  и
выразил надежду, что Ушаков тоже примет в нем участие.
     - На  обеде  будет  отставной генерал от  инфантерии Николай Петрович
Архаров,  -  сказал Никифоров таким тоном,  словно это  было  самым важным
событием.  - Смею заметить, весьма богатый человек. Несколько тысяч душ за
ним.  У нас проездом из Петербурга.  Массу новостей везет. Пойдемте, я ему
вас представлю. Он там, у входа.
     Об Архарове Ушаков много слышал еще до этого. С Темниковом отставного
генерал-аншефа  связывали  давние  события,  имевшие  прямое  отношение  к
подавлению восстания пугачевцев в  здешней  округе.  Архаров  в  то  время
возглавлял карательный отряд  правительственных войск,  который должен был
подавить     сопротивление    плохо     вооруженных    крестьян,     коими
предводительствовал дворовый крепостной Петр Евстафьев. Ему удалось это не
сразу,  в  некоторых стычках отряд его терпел даже поражения,  но в  конце
концов покорил восставших.  Над  повстанцами учинили жестокую расправу.  О
том,  как  Архаров  на  базарной  площади  казнил  провинившихся крестьян,
Ушакову писал еще покойный родитель...
     Представить друг  другу отставных военачальников Никифоров не  успел:
началась служба. Надо было ждать, когда она кончится.
     Службу  справлял  соборный  иерей,   степенно,  с  сознанием  великой
значимости сей  церемонии.  Певчие на  хорах  не  жалели голосов,  славили
"установителя мира", Божьего помазанника императора Александра.
     - Императору всероссийскому,  государю  Александру многие  лета-а!  -
неслось под сводами собора.
     Когда служба наконец кончилась,  Никифоров взял  Ушакова за  локоть и
повел к  выходу.  Архарова на  предполагаемом месте не  оказалось,  и  они
вместе пошли к  ресторации,  где должны были собраться все приглашенные на
обед.
     Архаров  был  уже  там.  Высокий,  узкоплечий,  увешанный орденами  и
лентами,  он стоял в  центре толпы с видом столичного светилы,  сознающего
свое полное превосходство над провинциалами.  Ушакову стало очень неловко,
когда Никифоров,  раздвигая толпу,  потащил его к этому человеку, поставил
лицом к лицу, сказав:
     - Позвольте   представить:   знаменитый  боярин   Российского  флота,
отставной адмирал Федор Федорович Ушаков.
     Архаров скользнул взглядом по наградам Ушакова,  улыбнулся и протянул
ему руку:
     - Очень рад.  Я  слышал о  вас.  Впрочем,  обо  мне,  наверное,  тоже
слышали.   Мне   довелось  служить  под  рукою  самого  светлейшего  князя
Потемкина.
     Ушаков  отвечал,  что  он,  конечно,  слышал  его  имя,  но  должен с
сожалением признать,  что почти не посвящен в его военные заслуги, которых
не   может   не   иметь   такой   славный  генерал,   каким  является  его
превосходительство. Архаров, не уловив его иронии, рассмеялся:
     - Это потому,  милостивый государь,  что не имели должного интереса к
инфантерии.
     Сказав  это,  Архаров  вернулся к  прерванному рассказу,  которым  до
прихода Ушакова и Никифорова были увлечены окружавшие его помещики:
     - Так  вот,  господа,  этот самый Сперанский,  пользуясь тем,  что  у
любимого нами государя доброе сердце и  государь во  имя счастья подданных
готов  лишиться личного благополучия,  осмелился представить сенату и  его
императорскому величеству проект государственного преобразования. И как вы
думаете,  что изобразил в сем проекте сей господин?  -  Архаров интригующе
посмотрел вокруг себя,  как бы отыскивая охотника ответить на поставленный
им  вопрос.  -  Ни  за что не догадаетесь,  господа.  Сперанский предложил
государю республику!
     Вокруг сразу задвигались, раздались возгласы удивления.
     - Да,   да,   господа,  республику,  -  повторил  Архаров,  довольный
произведенным  им  впечатлением,   -   именно  республику,  хотя  господин
Сперанский и не употребляет сие вредное слово.
     - А  как же  он  эту самую...  республику учинять желает?  -  спросил
кто-то.
     - Весьма  хитро,  -  оживился  Архаров.  -  Господин Сперанский имеет
предложение  разделить  власти   на   законодательную,   исполнительную  и
судебную,   учредить   Государственную  думу   и   Государственный  совет,
приравнять к дворянам людей среднего состояния,  иными словами,  торговцев
разных,   промышленников.  И  что  самое  возмутительное  -  сей  господин
замышляет меры к лишению нас,  дворян, права иметь крепостных крестьян, он
желает дать крестьянам полную волю.
     Теперь уже возмущались все:
     - Не может быть! А как же тогда мы?
     - Ну и времена!.. Страх!
     - Не вижу ничего страшного, - достаточно громко промолвил Ушаков.
     Архарову это замечание пришлось не по нраву.
     - Вам, милостивый государь, хорошо так говорить, потому что у вас нет
своих крестьян, разве что несколько человек дворовых...
     При  этих  словах раздался хохот.  Ушаков оглянулся и  увидел Титова.
Оказывается,  аксельский помещик тоже  был  здесь,  тоже