мужей  и  милостиво
соглашается научить нас, в своей самоуверенной гордости, сравняться с  той
очаровательной милезианкой, с которой, по ее мнению, самая красивейшая  из
вас никогда не сравниться.
     Эти  слова  Эльпиники  произвели  громадное   впечатление   в   кругу
собравшихся женщин. Настроение быстро  изменилось,  даже  в  сердцах  тех,
которые до сих пор склонялись в сторону Аспазии.
     Эльпиника между тем продолжала:
     - Знаете ли вы, что ваши мужья, товарищи Перикла, говорят о вас и что
уже повторяют  друг  другу  афинские  мужчины?  Аспазия  очаровательнейшая
женщина в Афинах. Они говорят, что надо отправляться в Милет, если желаешь
найти красивую, прелестную жену.
     При этих словах, ловко  вызванное  в  женщинах  раздражение,  открыто
разразилось. К Аспазии начали приступать с  дикими  криками,  с  поднятыми
кулаками, она  же  стояла  спокойно  и,  бледная  от  гнева,  со  взглядом
невыразимого презрения, сказала:
     - Молчите! К чему вы бросаетесь на меня, или вы хотите  царапаться  и
кусаться?
     Между тем немногие, мужественно оставшиеся верными Аспазии, бросились
на ее противниц и поднялся дикий шум, почти драка. Некоторые из  сторонниц
Эльпиники собрались выцарапать Аспазии глаза ногтями,  некоторые  вынимали
из платьев острые булавки и с угрозами кидались с ними на Аспазию, которая
окруженная оставшимися верными ей сторонницами, поспешно оставила храм под
их прикрытием.
     Таким образом окончилась попытка Аспазии освободить  афинянок  из-под
власти мужей.



                                    4

     Так прошло несколько лет.
     Аспазия мужественно боролась, но не могла похвалиться,  что  одержала
победу.
     Сцена в храме Деметры сделалась  басней  города  и  Аспазии  пришлось
переносить  позор,  связанный  со  всяким  поражением.  Конечно,  не  было
недостатка в женщинах, которые стояли на ее стороне, но большая  часть  ее
пола, благодаря зависти и злым наговорам врагов Аспазии,  была  возбуждена
против нее.
     Печальное  настроение  часто  овладевало   Периклом.   Он   вспоминал
невозмутимое счастье, которым наслаждался с милезианкой  в  свое  короткое
пребывание в городе ионийцев. Ему часто казалось, что ему более никогда не
вырваться от постоянных ежедневных забот и казалось, что он должен  бежать
из шумных Афин, где его счастье страдало от болтовни злых языков.
     Когда в Афины пришло известие, что  Фидий  окончил  своего  Зевса  из
золота и слоновой кости, то Перикл  был  в  восторге  от  желания  Аспазии
ненадолго уехать в страну дорийцев. Но путешествие  через  горы  Аргоса  и
Аркадии было настолько затруднительно  для  женщины,  что  мысль  о  таком
путешествии, в первый раз была высказана ею, как шутка.
     В афинском народе между тем росло неудовольствие против жены  Перикла
- неудовольствие, которое  по  большей  части  бывает  уделом  красивых  и
влиятельных жен, высоко стоящих людей: ей приписывали  тайное  влияние  на
государственные планы  и  предприятия  Перикла  и  утверждали,  будто  она
старается заставить Перикла сделаться тираном всей Эллады.
     Избранные авторы комедий  и  во  главе  их  Кратинос,  друг  Перикла,
негодовавшие на милезианку со времени празднества у Гиппоникоса, не давали
ей покоя стрелами своего остроумия: аттическая муза походит на пчелу - она
производит мед, но у нее острое жало.
     Перикл негодовал и сделал попытку ограничить вольность  комедии.  Эта
попытка была приписана влиянию Аспазии.
     - Они, кажется, считают меня за старого льва, у которого выпали зубы,
- говорил Кратинос.
     И в следующей комедии он бесстрашно перед  всеми  афинянами  осмеивал
Аспазию.
     Насмешки  Кратиноса  были   чересчур   смелы,   в   них   соединялось
неудовольствие тайных и открытых преследователей Аспазии,  но  насмешливая
толпа ухватывалась за них  и  повторяла  повсюду.  Афинская  почва  начала
гореть под ногами милезианки.
     С этого  дня  путешествие  в  Илис  сделалось  решенным  делом  между
Периклом и Аспазией;  им  казалось  легче  вступить  на  каменистую  почву
полуострова Пелопса, чем оставаться на горящей почве Афин.
     В  Афинах  жизнь  милезианки  делилась  на  многих   людей,   которые
согревались в лучах ее ума и красоты, тогда как на  идиллических  вершинах
Аркадии, даже в шумной Олимпии,  она  будет,  так  думал  Перикл  -  снова
принадлежать только ему одному.
     Приготовления к путешествию были быстро окончены и вскоре  всезнающая
сестра Кимона могла рассказывать  всем  афинянам,  что  Перикл  собирается
оставить Афины и что его  возлюбленная  Аспазия,  которая  впрочем  хорошо
делает, что скрывается от стыда,  преследующего  ее  в  Афинах,  не  хочет
расстаться с ним. Нашлись многие, которые смеялись над этой неразлучностью
обоих, но нашлись другие, которые втайне завидовали ей.
     Рабы и мулы  были  посланы  вперед  до  Коринфа,  чтобы  служить  для
путешествия оттуда по трудно проходимым тропинкам Пелопонеса.
     Как легко вздохнули  оба,  когда  оставили  за  собой  некогда  столь
любимые Афины!
     Они нашли широкую элевсинскую дорогу, наполненную  путниками.  Многие
сердобольные люди складывали в храмах богов дороги плоды и другие съестные
припасы, чтобы голодные путники могли подкрепиться.
     - Мы, эллины - народ любящий путешествия, - говорил Перикл Аспазии, -
щедрое гостеприимство и веселые празднества влекут нас из одного  места  в
другое и, как ты видишь, о путниках заботятся везде.
     Многие цветущие роскошные города привлекали взгляды  наших  путников:
сначала Элевсин - священный  город  мистерий,  где,  по  желанию  Перикла,
только что был построен Иктиносом новый  роскошный  храм  для  элевсинских
тайн; затем Мегара, город Дорийцев, вид которого пробудил  в  уме  Аспазии
неприятные воспоминания.
     Ее  прелестное  личико  омрачилось.  Она  молчала,  но   незабываемое
огорчение и незаслуженный позор вызвали на ее глазах слезы.
     Перикл понял и сказал:
     - Успокойся, твои враги -  также  и  мои:  Мегара  заплатит  за  свое
преступление.
     Приехав в многолюдный Коринф, Перикл остановился в доме своего друга,
Аминия, принявшего с большими почестями его и его супругу.
     Как Афины находились  под  покровительством  богини  Паллады,  так  и
Коринф имел свою покровительницу - Афродиту. Помещенный на высоком  холме,
ее  храм  был  виден  далеко  с  моря.  Тысячи  гиеродул  -  жриц  богини,
очаровательных дочерей веселья, жили в  ограде  храма,  на  вершине  горы,
которая  спускалась  к  долине  искусственными   террасами,   на   которых
помещались сады и жилища для приезжавших.
     С этой вершины - средоточия эллинских  земель  и  морей  -  Перикл  и
Аспазия осматривали  чудные  горные  вершины:  видели  на  севере  снежную
вершину Геликона; приветствовали горный  хребет  Аттики  и  с  не  меньшим
удовольствием видели вдали белеющую вершину  афинского  Акрополя.  На  юге
взгляды их останавливались на вершинах Аркадии.
     Это  созерцание  было  прервано  шумом,   производимым   гиеродулами,
прогуливавшимися невдалеке.
     - У вас в Афинах, - сказал хозяин, сопровождавший Перикла и  Аспазию,
бросив взгляд на красавицу, - у вас  в  Афинах  вы  не  увидите  подобного
служения богам и, может быть, вы даже не хотите  видеть  в  этих  женщинах
жриц, но у нас  они  с  давних  времен,  пользуются  большим  уважением  и
почестями.
     Эти веселые девушки, служащие Афродите, этой матери любви,  принимают
участие во всех городских  празднествах  и  поют  на  них  пэаны  в  честь
Афродиты.  К  ним   обращаются,   прося   их   быть   заступницами   перед
богиней-покровительницей нашего города... Вы улыбаетесь, а между тем,  вы,
афиняне, думаете же, что многим обязаны  Афине  Палладе;  у  вас  общество
богато  и  могущественно,  у  нас  же  -  отдельные  граждане.  Каждый   в
отдельности  Крез,  царь  у  себя  и  радуется  имуществу,  приобретенному
торговлей или путешествием.
     Мы не стремимся к общему богатству или могуществу, мы не тратим наших
сокровищ на постройку крепостей и кораблей, но мы живем спокойно и думаем,
что удобно жить может только отдельный человек, а не все общество.
     Эти слова коринфянина  произвели  глубокое  впечатление  на  Перикла,
хотя, по-видимому, он не обратил на них  внимания.  Он  поглядел  на  горы
Пелопонеса и через некоторое время сказал, обращаясь с улыбкой к Аспазии:
     Какое большое значение имеет то, что нас здесь,  на  пороге  сурового
Пелопонеса, еще встречают образчики  эллинской  жизни,  достигшей  высшего
роскошного развития. Кто мог бы  подумать,  являясь  из  веселых,  ученых,
аристократических   Афин   или   из    веселого    Коринфа,    славящегося
очаровательными гиеродулами, что совсем недалеко  отсюда,  по  ту  сторону
перешейка, на вершинах Аркадии живет пастушеский народ в древней простоте;
что по ту сторону гор живут  спартанцы  или  мрачные  мессенийцы,  подобно
львам или волкам, скрывающиеся в глубоких оврагах или мрачных лесах. Какой
ареной дикой геройской силы служит с древних времен эта страна!
     По ту сторону гор, по тропинкам Пелопонеса, ходили Геракл  и  Персей,
на свои геройские подвиги, побеждали львов, боролись со  змеями  и  дикими
птицами. И до сих пор, в Нимее, физическая сила ценится выше всего.
     Со всей Эллады  сюда  стремятся  люди,  желающие  получить  геройские
лавры. Мрачен, угрожающ и суров кажется Пелопонес,  волны  Стикса  недаром
орошают подножие его мрачных гор; но мы желаем пренебречь  этими  ужасами,
желаем войти в логовище львов и,  если  мы  сделались  слишком  слабы,  то
приобретем новые силы и закалимся в этих суровых местах.
     - С каких пор, - улыбаясь спросила Аспазия, - Перикл стал восхищаться
и даже завидовать грубой и простой жизни  людей,  живущих  по  ту  сторону
перешейка? Но успокойся, друг мой, предоставь им бороться, как они  желают
- над  этими  мрачными  горными  вершинами  не  сияет,  как  над  афинским
Акрополем, победный свет Афины Паллады!
     Со своей большой свитой оставили на  следующий  день  путешественники
Коринф, весело стремясь в страну дорийцев через аргосские горы.
     Аспазия, по большей части, не  садилась  в  носилки,  которые  Перикл
приказал сделать для нее и которые  несли  через  горы  рабы  или  вьючные
животные, она предпочитала ехать на муле, рядом с супругом. Таким  образом
они путешествовали, весело разговаривая, мимо горных лесов, мимо ручьев.
     В наиболее мрачных  местах,  взгляд  Аспазии  почти  с  беспокойством
вглядывался в кусты - не скрывается ли в них мрачная фигура злодея.
     Тогда Перикл улыбался и весело говорил:
     - Не бойся ничего, Аспазия, уже давно дикие гиганты  исчезли  отсюда,
мы должны бояться в этих горах и долинах только змей, так  как  ты  должна
знать, что случилось недалеко отсюда, когда кормилица положила  маленького
мальчика на траву...
     После довольно продолжительного  путешествия,  путники  очутились  на
пологой  равнине  Инаха  и  увидали  между  двумя  серыми  вершинами  гор,
знаменитый по преданиям, город Агамемнона.
     Странное чувство овладело путниками  и  их  взгляды  остановились  на
серых вершинах Микен, как будто отыскивая следы царства гордых Пелопидов и
других неразрушенных остатков домов циклопов, их могил и древних пещер.
     Когда они приблизились к Микенам, стало уже смеркаться. Они стояли на
скалистой возвышенности, но не желали спускаться вниз к жилищам нескольких
микенцев, еще живших в давно разрушенном и опустелом городе Атридов.
     Однако Перикл и Аспазия решились провести ночь вблизи этих знаменитых
остатков прошлого.
     Взошедшая луна освещала горные вершины  Аргоса  и  долины  до  самого
залива своим серебристым светом. Хотя и утомленные, Перикл  и  Аспазия  не
могли устоять против привлекательности этого волшебного лунного света: они
черпали новую силу в своем возбуждении.
     Еще немного дней тому назад они были среди шума Афин, а теперь стояли
на развалинах Микен, окруженные блеском лунной ночи  и  мертвым  молчанием
пустынных аргосских гор. Дух Гомера веял над ними; в  дуновении  ветра,  в
шелесте вершин  деревьев  они  как  будто  слышали  легкий  отголосок  его
бессмертных песнопений героев.
     Полная луна, освещавшая вершины гор,  напоминала  им  огонь,  некогда
зажженный на этих вершинах, на одной за другой, чтобы дать знать о  победе
эллинов над Илионом и донести это известие до города Агамемнона, где дикая
Клитемнестра, вместе с Эгистом, ожидали возвращения победителя, готовя ему
тайную смерть. И среди этих опустевших  развалин  города,  лежавших  перед
ними в гробовом  молчании,  было  осуществлено  это  убийство.  Эти  стены
заглушили   предсмертное   хрипение   возвратившегося   домой   повелителя
народов...
     Перикл  и  Аспазия  шли  по  обрывистому  краю  городского  холма  со
множеством выступающих и вдающихся углов и  дошли  до  знаменитых  Львиных
ворот города Атридов. Через эти же ворота вошли они в город и стояли перед
стенами  дворца,  в  котором  жили  Атриды,  но  теперь  только  развалины
указывали им, где помещались царские покои.
     Они продолжали прогулку и на склоне  горы  увидели  перед  собой  еще
неразрушенное,  круглое  здание,   служившее   в   одно   и   тоже   время
казнохранилищем и склепом для Пелопидов.
     Когда Перикл  с  Аспазией  приблизились  к  этому  зданию,  они  были
испуганы   громадной   человеческой   фигурой,   лежавшей   у   ворот    и
полуприподнявшейся при приближении  посторонних.  Этот  человек  напоминал
фигуры героев Гомера, вооружившихся  обломками  скал,  которые  позднейшие
потомки не могли приподнять с земли.
     Перикл заговорил с ним и заметил после  нескольких  слов,  что  имеет
дело с одним из множества бродящих в горах Аргоса нищих.  Он  был  одет  в
жалкие лохмотья, его смуглое лицо загорело от  ветра  и  непогоды:  такой,
может  быть,   вид   имел   много   вытерпевший   Одиссей,   когда   после
кораблекрушения был, наконец, выброшен на берег.
     Старый седой нищий говорил, что он хранит сокровища Атрея и  что  без
его позволения, никто не должен приближаться  к  дверям  сокровищницы.  Он
начал говорить о неслыханных богатствах, до сих  пор  еще  скрывающихся  в
тайниках  этой  сокровищницы,  которые  сделают  нашедшего  их  богатейшим
смертным, предводителем и царем  всей  Эллады,  наследником  и  приемником
Агамемнона.
     - Конечно, в древние времена,  -  смеясь  сказал  Перикл  Аспазии,  -
Микены  славились,  как  богатейший  эллинский  город,  но  я  думаю,  что
микенское золото давно перешло в Афины и нам нечего  его  искать,  тем  не
менее этот горный  склеп  Атридов  непреодолимо  влечет  меня.  Веди  нас,
сегодня  же,  в  сокровищницу,  которую  ты  охраняешь,  -  продолжал  он,
обращаясь к нищему. - Мы -  афиняне,  и  приехали  в  горы  Аргоса,  чтобы
почтить прах божественных Атридов.
     Затем он приказал нескольким рабам зажечь факелы.
     Нищий, на которого обращение Перикла, видимо, произвело  впечатление,
молча изъявил готовность быть  проводником.  Сильной  рукой  он  отодвинул
громадный камень, лежавший перед входом и совершенно  загромождавший  его.
Но нелегко было пробраться через  развалины  под  глубоко  спускавшиеся  в
землю своды.
     Через большие двери Перикл и Аспазия вошли в высокое мрачное круглое,
со сводами, помещение, стены  которого  были  возведены  совсем  особенным
образом: камни  были  положены  все  уменьшающимися  кругами  и  сходились
наверху в круглый свод. Они нашли следы  прежней  бронзовой  обивки  стен,
любимого украшения тех времен, о которой говорил сам  Гомер:  "как  должны
были сверкать такие стены при свете  факелов!"  но  бронзовая  обивка,  по
большей части, была отодрана и каменные стены оставлены непокрытыми.
     Из этой круглой комнаты Перикл и Аспазия через узкую дверцу прошли  в
комнату, высеченную в скале и представлявшую многоугольник.
     - Смелая мысль, - сказал Перикл, - была проникнуть под этот  каменный
свод, посещаемый тенями прошлого.
     Аспазия слегка вздрогнула, но почти сейчас же улыбнулась и ей  пришла
в голову мысль провести ночь в тысячелетнем  склепе  Пелопидов,  отдохнуть
над прахом Атрея и Агамемнона.
     Против этого было сделано много возражений, но, наконец, приступили к
исполнению этой смелой мысли:  на  каменном  полу  маленькой  пещеры  были
разостланы ковры и на них приготовлены постели; в круглой большой  комнате
расположился нищий, рабы поместились у внутреннего входа.
     Наконец Перикл и Аспазия остались одни во внушающем страх  высеченном
в скале покое. Свет факела, укрепленного  в  землю,  мрачно  отражался  от
сплошных каменных  стен;  вокруг  царствовало  молчание  смерти,  истинное
молчание склепа.
     - В эту ночь, - сказал Перикл, - здесь, мысль о смерти и  уничтожении
является передо  мной,  как  бы  в  живом  образе,  в  своем  титаническом
могуществе. Как нежно, изменчиво кажется все живое, и как грубо и  прочно,
несмотря на руку времени, кажется нам то, что мы называем бездушным; Атрей
и Агамемнон давно исчезли и мы, может быть, вдыхаем в себя невидимые атомы
их праха, но эти мертвые стены, воздвигнутые теми людьми, окружают нас еще
сегодня и, может быть, будут существовать еще и тогда, когда другие  будут
вдыхать в себя атомы нашего тысячелетнего праха.
     - Я не совсем согласна с тобой, о, Перикл, - возразила Аспазия,  -  я
нахожу, что мимолетное, но живое человеческое существование  имеет  полное
основание считаться завидным, сравнительно с бессознательной жизнью  того,
что мы считаем бездушным. Падающая скала  погребет  под  собой  цветы,  но
цветы снова оживают каждую весну и, наконец,  по  прошествии  тысячи  лет,
камень превращается в пыль, а цветы продолжают цвести. Точно  также  жизнь
погребенных лежит под городскими развалинами, но среди них же возрождается
новая  жизнь  и   то,   что   кажется   первоначально   мимолетным   -   в
действительности вечно.
     - Ты права, - согласился Перикл, - жизнь скоро бы утомилась и надоела
бы самой себе, если бы ей дали неизменяемость смерти. Неизменяемость  есть
то же, что смерть, только перемена есть жизнь.
     -  Разве  геройский  дух  Агамемнона,  -  продолжала  Аспазия,  -  не
возрождается в тысячах героев? Разве любовь Париса и Елены не вечно  живет
в бесчисленном множестве влюбленных пар?
     - Жизнь вечно приходит и уходит, -  отвечал  Перикл,  -  и  в  вечных
изменениях снова возрождается, но уверены ли мы, что при этом исчезновении
и возвращении она не теряет части своей древней силы?  Может  быть  все  в
мире  похоже  на  ряд  камней  в  своде  этого  склепа,  которые,  хотя  и
повторяются, но круг становится все  уже.  Геройский  дух  Агамемнона  как
будто возвратился и мы покорили персов, но мне  кажется,  что  мы  немного
уступаем героям Гомера.
     - Многое, - отвечала Аспазия, - возвращаясь  может  быть  слабее,  но
разве ты не знаешь, что многое напротив,  развивается  сильнее  и  полнее.
Искусство, исчезнувшее вместе с этими развалинами, возвратилось и  создало
чудные стены Парфенона.
     - Но уверена ли  ты,  -  возразил  Перикл,  -  что  когда  разрушится
Парфенон и статуя Паллады разлетится в куски, то искусство возродится  еще
лучше?
     - Об этом пусть заботятся позднейшие поколения, - ответила Аспазия.
     - Ты говорила также о любви Париса и Елены, - продолжал Перикл, - и о
том, что она возрождается в тысячах влюбленных...
     - Разве ты в этом сомневаешься? - спросила Аспазия.
     - Нет, но я думаю, что любовь и только любовь не потеряла своей силы,
своей свежести и прелести.
     - Любовь и преданность, - весело добавила Аспазия.
     - Да, - повторил Перикл. - Конечно, я может быть недостоин  отдохнуть
даже одну ночь над прахом героев  Гомера,  но  если  я  должен  завидовать
геройским почестям Ахилла, то, во всяком случае, я  делю  счастье  Париса,
обладая прелестнейшей эллинской женщиной.
     Тон, которым гово