смотреть игры, которые давно потеряли прелесть новизны и смотреть на
которые не может моя супруга, как женщина, а только для того, чтобы видеть
Фидия и созданного им бога,  о  котором  рассказывают  чудеса.  Теперь  мы
явились посетить учителя и ты, Алкаменес, без сомнения,  охотно  проведешь
нас к нему.
     - Он теперь в  священной  роще,  -  отвечал  Алкаменес,  -  во  вновь
оконченном храме Зевса. Он  заперся  там  с  помощниками  и  не  дозволяет
входить никому, отчасти для того, чтобы не  показывать  свое  произведение
людям до тех пор, пока оно не будет вполне  окончено.  Храм  будет  открыт
только по окончании игр. Но как ни суров учитель, я попытаюсь проникнуть к
в запертый храм, чтобы сообщить о прибытии гостей,  которых  он,  конечно,
примет с восхищением.
     - Оставь его, Алкаменес, - сказал  Перикл,  -  мы  не  должны  мешать
Фидию. Даже нам он не захочет показать свое произведение до тех пор,  пока
оно не будет закончено! Мы немного подождем. Но мы с  Аспазией  не  думаем
ждать торжественного открытия храма, не хотим  наслаждаться  его  видом  в
толпе эллинов. Я надеюсь, что Фидий примет нас в храме, по  крайней  мере,
за день до торжественного открытия  и  дозволит  в  тишине  и  одиночестве
насладиться божественным образом.
     - Без сомнения, Перикл, - отвечал Алкаменес, - учитель будет доволен.
Если  вы  желаете  в  настоящую  минуту  не  мешать  Фидию  в  храме,   то
довольствуйтесь обществом моим и Поликлета, который здесь  свой  на  почве
Олимпии и статуи которого из бронзы и мрамора мелькают там между  листьями
платановых и масличных деревьев священной рощи.
     Перикл и Аспазия  с  благодарностью  приняли  предложение  знаменитых
мастеров и пришли вместе с ними к священной  роще,  где  возвышался  новый
храм олимпийского Зевса, окруженный  целым  лесом  мраморных  и  бронзовых
статуй.
     Они  прошли  мимо  здания,   предназначенного   для   многочисленного
персонала служащих храма, мимо гостиниц для приезжающих, мимо сараев,  где
хранились боевые колесницы, и конюшен, где помещались благородные  кони  и
вьючные животные.
     Большая часть собравшихся на празднество  расположились  на  открытом
воздухе в палатках.
     На каждом шагу они наталкивались то на роскошную палатку праздничного
посольства Сикиона, то, немного далее - посольства Коринфа, затем  Аргоса,
Самоса, Родоса и другие.
     Вокруг палаток  толпился  народ,  по  большей  части  родственники  и
знакомые членов посольства.
     Далее помещались  роскошные  палатки  богатого  Периандра  из  Хиоса,
Эвфорида - из Орхоменоса, Павзона - из Эректрии. Хозяева палаток стояли  у
входа,  разговаривали,  размахивая  руками,  здоровались  с   друзьями   и
приглашали их войти в тень пурпурных палаток.
     К ним приближались чужестранцы, загорелые от солнца юноши, называвшие
себя сыновьями и родственниками старых друзей.
     В этом пестром лагере не было недостатка в  палатках  торговцев.  Вся
эта  толпа  кишела,  как  муравейник.  Слышались  всевозможные   греческие
наречия. Разговаривающие не всегда понимали друг  друга.  Рядом  с  резким
выговором  пелопонесца  слышалась  протяжная  речь  фиванца,   в   которой
смешивались мягкие ионические и эолийские звуки.
     В толпе эллинов легко было узнать живых, веселых  афинян  и  суровых,
мрачных  спартанцев:  и  те  и  другие  часто   обменивались   враждебными
взглядами. Нередко в толпе виднелись атлетические фигуры, на них указывали
пальцами и называли имена и победы.
     Перед  палаткой  хиосского  посольства  Перикл  и   Аспазия   увидели
плачущего мальчика, которого старик, по всей  вероятности,  дед,  напрасно
старался утешить. Перикл спросил о причине этих слез и узнал, что  мальчик
был исключен из числа принимающих участие в состязании за то, что явился в
Олимпию с длинными волосами и в пурпурном платье.
     Полунасмешливо, полунедовольно порицала Аспазия,  не  боясь,  что  ее
могут услышать, мрачную строгость  надсмотрщиков  олимпийских  игр,  затем
погладила мальчика по длинным, вьющимся волосам и сказала:
     - Не плачь - Перикл из Афин замолвит за тебя слово.
     Толпа прибывала, всюду собирались группы.
     Перикл и Аспазия, продолжая путь, натолкнулись на группу, собравшуюся
вокруг скульпторов, открыто выставлявших свои произведения.
     В   других   местах   толпа   останавливалась   вокруг   поэтов   или
импровизаторов,  поднимавшихся  на  наскоро  устроенные  подмостки.  Чтецы
читали эллинам рассказы о греческих городах и островах.  В  другой  группе
ораторствовали софисты, желавшие увеличить славу своего имени в Олимпии.
     Далее какой-нибудь астроном,  покрытый  потом,  под  горячими  лучами
южного солнца,  держал  в  руках  астрономические  таблички  -  плоды  его
проницательности и усердных вычислений, объясняя их собравшимся.
     Высокий старый спартанец мрачно и недовольно глядел на эту тщеславную
суету.
     - Я не могу забыть того времени, -  сказал  он,  обращаясь  к  своему
спутнику, - когда Олимпия была только ареной состязаний в мужестве и силе.
Теперь  она  сделалась  местом  выставки  женственного  и   расслабляющего
искусства. Когда  я  был  мальчиком,  здесь  не  продавали  ничего,  кроме
необходимых  жизненных  припасов  и  предметов,  имевших  непосредственное
отношение к празднеству - теперь же здесь целая толпа  продавцов  со  всей
Эллады, со всех городов и островов, точно так же, как и поэты,  музыканты,
скульпторы, софисты  и  тому  подобный  народ,  который  скоро  совершенно
изменит  цель  древних  священных  олимпийских  празднеств   всевозможными
представлениями и состязаниями, недостойными  мужчин,  которыми  стараются
отличиться афиняне и другие эллины из нижней Греции и островов. Тщеславные
глупцы! Каждый хочет  похвастаться  чем-нибудь.  Посмотри,  там  несколько
мегарцев вырезают свои имена на коре деревьев на берегу Алфея, чтобы  хоть
чем-нибудь увековечить себя.
     - Да, - отвечал сосед  спартанца.  -  Я  вижу,  на  берегу  некоторые
собирают пестрые камешки, мне нужно взять несколько, чтобы подарить  моему
мальчику...
     С этими словами он направился к берегу, а спартанец, покачав головой,
поглядел ему вслед.
     В эту минуту раздался громкий голос глашатая, на несколько  мгновений
привлекший внимание собравшихся. Это был общий язык эллинов.
     "Панермитанцы и леонидцы торжественно объявляют всем эллинам о  мире,
заключенном между ними."
     Затем далее:
     "Магнезийцы сообщают эллинам, что они  заключили  на  вечные  времена
союз с лариссцами и деметрианцами".
     Затем раздались громкие слова:
     "Лехеяне благодарят перед всем собравшимся народом лирнцев за помощь,
оказанную им в споре с кенхрейцами".
     - Нечего сказать, стоит труда! - сказал один присутствующий  кенхреец
с насмешливой улыбкой. - Неужели лехеяне  в  самом  деле  думают,  что  мы
испугались лирнцев! Клянусь Гераклом, на следующих  олимпийских  играх  вы
услышите совсем другое!
     - Какое хвастовство! -  насмешливо  сказал  один  лехеянин,  стоявший
недалеко. - Они всегда так! Но у нас еще достаточно стрел,  чтобы  покрыть
ими весь город кенхрейцев.
     - А у нас достаточно копий, - возразил кенхреец,  -  чтобы  проколоть
всех собравшихся вместе лехеян.
     - Дальше от меня, - с гневом вскричал лехеянин, - а то завтра  ты  не
узнаешь в зеркале своего лица!
     Говоря это он поднял кулак. Один афинянин схватил его за руку.
     - Что это значит? - вскричал он. -  Оставь  кенхрейца,  а  не  то  ты
будешь иметь дело со мной.
     - Посмотрите, - сказал один самосец, находившийся в  числе  зрителей,
собравшихся  вокруг  спорящих,  -  афиняне  хотят   расположить   к   себе
кенхрейцев, но всем известно куда ведет их лесть.
     - Конечно, всем известно! - вмешалось несколько спартанцев и аргивян.
     -  С  некоторого  времени,  -  прибавил  один  аргивянин,  -  афиняне
удивительно любезничают с народом, занимающим пелопонесский проход.
     - Как! Разве у них есть  время  думать  о  битвах!  -  вскричал  один
спартанец.  -  Разве  великий  Перикл-Олимпиец,  уже  покончил  со  своими
роскошными храмами, пропилеями  и  золотыми  статуями  Паллады  или  Геры?
Афинский  олимпиец  желает  распространить  свое  царство  по  ту  сторону
пихтовых лесов Истма?
     - А его  друзья  и  сторонники  уже  прислали  их!  -  вскричал  один
аргивянин, указывая пальцем через плечо в направлении мастерской Фидия.
     Присутствующие афиняне не хотели оставить без  ответа  эту  насмешку.
Спор принимал угрожающий характер.
     - Какие эллины,  -  раздался  вдруг  громкий  голос,  -  осмеливаются
смеяться над храмом и божественным изображением Афины?  Все,  что  создано
славного в Афинах, создано в честь всего эллинского народа. Вспомните, что
в течение столетий наши отцы,  какому  бы  племени  они  не  принадлежали,
сохраняли мир  на  этом  месте,  омываемом  священными  водами  Алфея.  Мы
собрались  сюда  для  мирных  состязаний.  Здесь  священные  места,  здесь
царствует божественный мир! В ограде храма общего  бога  Зевса,  соединяет
нас общий эллинский праздник. Сохраняйте мир, эллины, в священной  долине!
Оружие не должно здесь  выниматься.  Здесь  не  должно  раздаваться  звона
бронзы, кроме звона на мирных состязаниях.
     Восклицание "Перикл!" разнеслось после этих слов во всей толпе.
     - Перикл из Афин.
     - Перикл Олимпиец!
     Отцы поднимали своих детей, чтобы показать им Перикла.
     До сих пор только немногие узнали его, теперь же, когда он заговорил,
когда загремела его олимпийская речь, его узнали все собравшиеся эллины и,
кроме того, сказанное им нашло эхо в живых сердцах эллинов.
     Одобрительные восклицания разнеслись со всех сторон, даже  с  другого
берега Алфея, и водный поток, казалось, присоединился к ним своим шумом.
     Выйдя из толпы, Перикл  с  Аспазией  и  сопровождавшими  их  друзьями
вступили в священную рощу Аполлона,  украшенную  храмами  и  всевозможными
святынями, статуями, треножниками, колоннами, увитыми листьями с масличных
деревьев, платанов  и  пальм.  На  вершине  нового  храма  Зевса  сверкала
позолоченная статуя Победы.
     Во внутреннем углублении они  увидели  произведение  Алкаменеса.  Это
была группа, представлявшая борьбу кентавров и лапифов, в  которой  более,
чем в афинском Акрополе, он дал свободу своему таланту.
     Сопровождаемые Поликлетом и Алкаменесом, Перикл и Аспазия осматривали
многочисленные чудеса священной рощи. Наконец, они вступили  на  лестницу,
которая вела из священной рощи на широкую, высокую террасу, помещавшуюся с
северной стороны. Эта каменная терраса шла по южному склону холма Кроноса.
На ней помещался  ряд,  так  называемых,  сокровищниц  разных  городов,  в
которых они хранили свои дары, присланные в Олимпию.
     После сокровищниц холма Кроноса Перикл  и  Аспазия  увидели  святыни,
украшавшие этот холм, с вершины которого представлялся очаровательный  вид
на всю Олимпию. Они увидели у себя под ногами священную рощу с ее  храмами
и статуями, за ней  катились  волны  Алфея,  направо  текла  река  Кладей,
впадавшая в  Алфей.  Далее  виднелся  гипподром,  на  котором  происходили
олимпийские игры и который ограничивался священной рощей.
     Направо от холма Кроноса вблизи северного выхода из  рощи  помещались
строения, составлявшие центр управления Олимпии, где участники  состязаний
выслушивали законы битвы и давали клятву  перед  статуей  Зевса  Крониона,
вооруженного  стрелами  молний.  Далее  виднелись  только   вершины   гор,
окружающих священную Олимпию.
     Взгляды мужчин с удовольствием остановились на этой картине,  Аспазия
же начала жаловаться на жар и множество комаров.
     - Как могло случиться, - сказала она, - что эллины выбрали для борьбы
атлетов жаркое летнее время и эту сырую долину Алфея?
     - Основатель олимпийских игр, Геракл, по все вероятности, не  подумал
о комарах, - улыбаясь сказал Алкаменес.
     - Все мужчины до сих пор - также, - прибавил Перикл, - но раз обратив
на это внимание, я должен отдать справедливость Аспазии, эти  бесчисленные
маленькие кровопийцы, конечно, порядком надоедают.
     На обратном пути Перикл и Аспазия снова остановились  перед  статуями
Поликлета. Между тем шум и движение в долине усиливались.  К  вечеру  было
принесено множество жертв на украшенном цветами жертвеннике.
     Атлеты наблюдали за предзнаменованиями, предсказывавшими им успех или
поражение.
     Наибольшая толпа зрителей  собралась  вокруг  праздничной  жертвы  на
древнем жертвеннике Зевса.
     Исполнение этих священных обрядов продолжалось далеко за сумерки  при
звуках музыки и лунном свете. Все происходило торжественно и  спокойно,  в
почтительном молчании. Только поздно  ночью  погасли  факелы  в  священной
роще, так же, как и последние искры на жертвеннике.  Но  почти  сейчас  же
после этого народ отправился занимать пораньше  места  в  ожидании  начала
игр.
     Утором Перикл и Аспазия снова поднялись на холм Кроноса.
     Взгляд Перикла не отрывался от толпы, прошедшей на  Стадион,  который
был виден издали, и только из любви к Аспазии он уклонился от удовольствия
непосредственно вмешаться в толпу зрителей на Стадионе.
     Далеко не с таким удовольствием был устремлен  взгляд  милезианки  на
арену, где оспаривали эллины первенство в физической силе.
     - Отчего ты глядишь презрительно на  эту  веселую  толпу?  -  спросил
Перикл.
     - Не кажется ли странным, - ответила Аспазия, -  что  великие  эллины
так превозносят Олимпийских атлетов?  Неужели  сила  рук  и  быстрота  ног
считается преимуществом на эллинской земле?
     - Я тебя понимаю, - сказал Перикл, - ты сторонница женственности, что
облагораживает и украшает жизнь - здесь празднует  свое  торжество  грубая
сила.
     - Настоящее дорическое зрелище, - сказала Аспазия, - борьба,  которая
кончается потоками крови. Ты прав,  я  ненавижу  эти  игры,  так  как  они
кажутся мне варварскими.  Я  боюсь,  что  грубая  прелесть  этого  зрелища
заставит людей одичать.
     - Ты заходишь слишком далеко, - улыбаясь возразил Перикл.
     Противоречие во мнениях Перикла и  Аспазии  должно  было  увеличиться
благодаря маленькой сцене, свидетелями которой они сделались.
     В тот же вечер, когда Перикл с Аспазией в сопровождении  Поликлета  и
Алкаменеса шли мимо стадиона и осматривали его,  Аспазия,  устав,  присела
отдохнуть на каменную  скамейку.  Толпа  атлетов,  принимавших  участие  в
играх, встретилась с группой своих противников. Между ними завязался живой
разговор: борьба продолжалась на словах, и любой успех подвергался  резкой
критике побежденных. Обсуждали, как случайно одолели  их  противники,  как
победа висела на волоске.  Обвиняли  своих  противников  в  том,  что  они
нарушили правила борьбы. Но все это мало помогало, и им часто  приходилось
переносить насмешки товарищей.
     -  Послушай,  Теаген,  -  говорили  одному,  -  со  своими  масляными
повязками на голове ты пахнешь точно фонарная светильня!
     - Смейтесь, - отвечал Теаген, еще молодой боец, которому в борьбе  не
повезло и у которого голова действительно была повязана пропитанной маслом
повязкой. - Смейтесь, - сказал он, -  я  теперь  узнал,  что  в  состоянии
вынести человеческое мясо и кости. Я получил в голову такой удар, который,
мне кажется, раздробил бы камень. Поверьте, что кроме  небольшого  жара  в
голове я ничего не чувствую, зато спина немного беспокоит и побаливает  от
сильного удара о землю.
     - Видно, что ты новичок, - сказали  ему,  -  ты  не  знаешь,  что  не
голова, а спина самая чувствительная часть человеческого тела.
     - Твоя спина поправится в три дня, - сказал один, -  но  посмотри  на
меня - кто возвратит обратно мои зубы?  Я  охотно  поменялся  бы  с  тобой
ролями: гораздо приятнее иметь зубы во рту, чем в желудке, так  как  я  их
проглотил после удара кулака мегарца.
     - Ты их переваришь, - сказал один беотиец, Кнемон.
     - Зато мне трудно приобрести столько мяса, сколько у тебя, - возразил
Теаген.
     Кнемон действительно был пожилой человек со множеством рубцов. Уши  у
него были сплющены ударами кулаков. Его широкая  грудь  и  спина  казались
вылитыми из стали. Он походил на кованное бронзовое  изображение.  Мускулы
на руках выступали как камни в русле реки, округленные постоянным течением
воды.
     - Неужели вы думаете, - вскричал он, - что я уступил  бы  кому-нибудь
из вас, хотя я немного тяжел и не так легок на ноги, как вы. Да,  конечно,
я не смогу состязаться в скорости бега, но меня также трудно сдвинуть, как
медную колонну - когда земля трепещет, я остаюсь на ногах.
     Сказав это Кнемон положил руку на камень и продолжал:
     - Попробуйте кто-нибудь сдвинуть меня.
     И напрасно испытывали атлеты один  за  другим  силу  -  Кнемон  стоял
неподвижно. Затем он протянул правую руку и, сжав ее в кулак, сказал:
     - Попробуйте разжать мизинец.
     Все пытались сделать это, но пальцы казались выкованными из бронзы.
     - Это ничего не значит! - хвастливо вскричал аргивянин Стенелос. -  Я
могу остановить на полном скаку четверку, схватив за гриву.
     - А я, - сказал  Термиос,  -  однажды  на  Пилосе  остановил  за  рог
взбесившегося быка. Когда последний вырвался, то оставил рог в руке.
     - Все это, конечно, подвиги силы, - сказал  фессалиец  Эвагор,  -  но
сделайте то, что я сделал  однажды  в  Ларисе:  я  украл  сандалии  с  ног
знаменитого скорохода Крезила, во время бега.
     -  Как!  -  вскричал  спартанец  Анактор.  -  Фессалийский   скороход
осмеливается хвастаться  перед  силачом?  К  чему  быстрые  ноги,  если  я
опрокину тебя лицом на землю?
     - Мои кулаки  не  менее  тяжелы,  чем  легки  мои  ноги,  -  вскричал
фессалиец. - Если я дотронусь до тебя, то тебе придется собирать  кости  с
песка.
     - Молчи! - вскричал спартанец. - А не то я  вырежу  тебе  глаза,  как
повар рыбе.
     - Вы воюете словами, - вскричал Кнемон, - не  таков  обычай  атлетов.
Докажите на деле.
     - С удовольствием! - вскричали оба.
     - Прекрасно, - сказал  толстый  фиванец,  -  но  чего  вы  собственно
хотите? Хотите ли вы состязаться в беге или  поработать  кулаками?  Но  вы
знаете какое самое лучшее испытание для  атлета,  на  котором  проверяется
физическая сила?
     - Какое? - спросили в один голос Анактор и Эвагор.
     - Лучшим испытанием атлета, - сказал фессалиец, - во  всяком  случае,
остается испытание силы желудка. Вспомните Геракла, он побеждал львов,  но
в тоже время он съедал за один присест быка. Прикажите  принести  -  я  не
говорю быка, потому что с Гераклом никто не может сравниться, но  толстого
здорового барана, разделите его на две равные  части  и  съешьте  за  один
присест - чей  желудок  раньше  откажется  служить,  тот  будет  считаться
слабейшим.
     - Совершенно верно! - раздалось со всех сторон. -  Анактор  и  Эвагор
должны на наших глазах  устроить  первое  состязание  атлетов.  Мы  сейчас
принесем барана и изжарим на вертеле.
     Анактор и Эвагор согласились. Несколько человек сейчас же  удалились,
чтобы принести самого большого барана, какой только найдется.
     Когда сцена дошла до этого, Аспазия встала, говоря:
     - Идем, Перикл,  я  не  в  состоянии  далее  присутствовать  на  этих
олимпийских играх.
     Мужчины  также  поднялись  и,  улыбаясь,  отправились  с  Аспазией  в
обратный путь.
     - Чувство, которое испытывает Аспазия при виде этих атлетов, - сказал
Поликлет, - кажется мне чувством женщины, здоровой телом и  душой,  вполне
естественным чувством. И, действительно, к чему нужны эти силачи? Разве  в
войне они более способны, чем другие?  Разве  они  побеждают  целые  толпы
врагов, как герои Гомера? Нет, опыт говорит другое.  Годятся  ли  они  для
того, чтобы улучшать человеческую породу? Тоже нет, против  этого  говорит
опыт. Они ни к чему не годятся,  кроме  борьбы  на  Стадионе  при  громких
криках зрителей.
     - Действительно, -