милезианкой
нисколько не уменьшилось от этого, а напротив увеличивалось. Он чувствовал
постоянное влечение к Аспазии  и  навязывал  ей  роль  доверенной,  искать
которой она была далека  от  мысли.  Однажды,  в  Афинах  распространилось
известие о новой  проделке  Алкивиада,  которая  обратила  на  себя  более
внимания, чем какая-либо из прежних. Говорили, что  он  похитил  в  Мегаре
одну девушку, которую спрятал в Афинах  как  пленницу,  и  что  вследствие
этого раздражение мегарцев против  афинян  не  знает  границ.  Многие  уже
говорили об общественных недоразумениях, которые будут  последствием  этой
шутки афинского юноши.
     Когда Алкивиада стали расспрашивать, он не отрицал события и подробно
рассказал все приключение своей приятельнице Аспазии.
     - На днях, - говорил он, - я решил с моими  приятелями,  Каллиасом  и
Демосом, устроить маленькую морскую прогулку. У нас уже давно есть красиво
разукрашенная, довольно большая лодка, построенная на общий счет,  которую
мы часто употребляем для рыбной ловли.
     Мы сели в эту лодку, взяв с собой трех молоденьких  иониек,  которые,
кроме красоты славятся еще своими познаниями в музыке и пении, затем  двух
охотничьих собак и сети, так как мы имели намерение  ехать  вдоль  берега,
приставать там и сям, выходить на землю и охотиться.
     Мы переехали через Саламинский пролив. "Вакханка"  -  так  называется
наша лодка - весело прыгала по волнам. Ее нос, представляющий позолоченную
голову пантеры, на которой едет вакханка, сверкал на  солнце;  мачта  была
увита плющом и цветами,  внутренность  лодки  покрыта  коврами  и  мягкими
подушками. Мы болтали, шутили и пели. Из трех  красавиц,  одна  играла  на
флейте, другая на цитре, третья  на  цимбалах,  так  что  далеко  по  морю
разносились музыка, пение и веселый говор и мы должны  были  бить  веслами
любопытных дельфинов, если не желали, чтобы они опрокинули нашу лодку.
     Проезжая вдоль берега, мы миновали много деревенских  домиков.  Перед
одним из них мы остановились ненадолго, чтобы устроить серенаду, жившей  в
нем красавице. Услышав с моря пение и увидав наших разодетых спутниц,  она
была очень довольна. Смеясь стояла она на крыше дома; мы бросали ей  вверх
венки и посылали воздушные поцелуи.
     Затем мы отправились далее в море. Солнце палило, но  мы  знали,  как
защититься  от  него:  мы  развесили  над  нашими  головами  плащи   наших
приятельниц и наши собственные, что придало лодке  еще  более  красивый  и
оригинальный вид.
     Временами нам казалось, что мы  слышим  веселый,  гармонический  смех
сирен. На море было совершенно тихо.  Налево  от  нас  находился  Саламин,
направо - мегарский берег. С этого места  берега  сделались  уединеннее  и
однообразнее, только изредка доносились до нас звуки пастушеской флейты  с
горных вершин. Мы продолжали веселиться, ловили  рыбу  длинными  удочками;
кроме того нам попались на берегу несколько диких гусей.
     Когда мы снова хотели поднять паруса и продолжать путь по направлению
к Мегаре, нам встретилась другая лодка, нисколько не  уступавшая  нашей  в
красоте и роскошных  украшениях.  В  этой  красивой  лодке  сидел  пожилой
человек  рядом  с  очаровательной  молодой  девушкой.  Вид  этой   девушки
воспламенил меня, но встреча была  слишком  мимолетна:  обе  лодки  быстро
разъехались и мегарец вскоре скрылся за выступом скалы.
     Мы  снова  вышли  на  берег  в  одном  месте,  которое  нам  особенно
понравилось. Там было  несколько  одиноких  кустов,  которые  наши  собаки
сейчас же обыскали. Вскоре они выгнали зайца.  Мы  схватились  за  сети  в
надежде загнать его в них и побежали за зайцем, оставив наших  приятельниц
около лодки. Между тем собаки гнали зайца через поле и привлекли  внимание
пастуха, пасшего вблизи стадо.  Но  по  несчастью  одна  из  наших  собак,
бросившись в середину  стада,  испугала  баранов,  которые  разбежались  в
разные стороны; раздраженный этим пастух схватил довольно большой  камень,
попавшийся ему на глаза, и бросил в собаку,  которую  смертельно  ранил  в
голову.
     Удар достался Филаксу, самой лучшей из моих охотничьих собак.  Увидав
происшедшее издали, мы бросили зайца и с негодованием поспешили к пастуху,
который между тем собрал несколько своих товарищей, приблизившись к  нему,
мы увидели перед собой целую угрожающую толпу.  Тем  не  менее  мы  хотели
броситься на них, как вдруг из стоявшего поблизости  деревенского  дома  к
нам поспешно подошел раб, спрашивая от имени своего господина, что  значит
все это.
     Узнав из слов раба, что пастух находится на службе у  его  господина,
мы потребовали говорить с ним, чтобы  получить  удовлетворение  за  убитое
животное. Мы последовали за рабом и, придя в деревенский дом, были  немало
удивлены, узнав в его хозяине того самого старика,  который  проехал  мимо
нас в сопровождении очаровательной девушки.
     Мы рассказали о случившемся и объявили, что желаем отомстить пастуху.
Старик, как мегарец и враг афинян, отвечал нам  довольно  резко.  Пастухи,
большая часть которых последовала за нами, с громкими  криками  жаловались
на беспорядок, произведенный нами в  их  стадах.  Соединившись  с  рабами,
служившими в доме, они принудили нас,  благодаря  большинству,  со  стыдом
отступить, не получив требуемого удовлетворения. Как  ни  раздражало  меня
все происшедшее, я все-таки  успел  бросить  несколько  взглядов  на  юную
красавицу, следившую из сада за ссорой со смесью любопытства и страха.
     Выйдя из дома с моими товарищами, я сейчас же сообщил им,  на  что  я
решился, чтобы отомстить недостойному мегарцу.  Очаровательную  девушку  я
счел купленной любимой рабыней, и решился, спрятавшись  недалеко,  выждать
минуту, когда за домом не будут наблюдать и девушка  будет  одна  в  саду,
тогда поспешно броситься на нее и похитить.
     Желанный случай встретился раньше, чем мы надеялись. Не прошло и двух
дней, как мы застали девушку одну, схватили  ее,  завязали  ей  рот  и  по
скрытой горной тропинке поспешно  перенесли  ее  на  лодку.  Под  покровом
наступивших сумерек нам удалось удалиться от мегарского берега.
     - А девушка? - спросила Аспазия.
     - Она у нас в руках, - отвечал Алкивиад, - и  оказалась  не  рабыней,
как мы думали, а племянницей проклятого мегарца.  Ее  зовут  Зимайта  и  я
называю ее очаровательнейшей эллинской девушкой.
     Мегара!  Это  имя  звучало  особенно  для  Аспазии.   Она   стала   с
любопытством расспрашивать о девушке. Алкивиад подробно описал  ее,  тогда
Аспазия пожелала непременно  видеть  Зимайту,  похититель  которой  охотно
согласился исполнить это желание и привел к Аспазии девушку.
     Она была так хороша, что даже Аспазия была изумлена. Но  эта  девушка
походила на необделанный драгоценный камень. Недаром она  воспитывалась  в
Мегаре  -  и  нужно  было  похитить  ее,  чтобы  этот  перл  не  погиб   в
неизвестности.
     Богатый мегарец взял ее к себе в дом маленькой девочкой. Он  содержал
ее лучше чем содержат рабынь, но не так, как дочь. По-видимому, вследствие
ее многообещающей красоты, он хотел воспитать из нее  слепую  игрушку  для
своего развлечения; старый мегарец  нисколько  не  походил  на  милетского
старца, на Филимона, воспитавшего Аспазию.
     Зимайта ненавидела его и объявила, что она готова лучше умереть,  чем
возвратиться обратно в дом своего воспитателя.
     Проницательный взгляд Аспазии открыл в молодой девушке множество  еще
не развившихся достоинств,  тем  более,  что  девушке  только  что  минуло
пятнадцать лет. В глазах ее светилось столько же ума, сколько было красоты
в чертах ее лица - и Аспазия горела желанием способствовать развитию этого
прелестного цветка. Она  быстро  решилась  и  обратилась  к  Алкивиаду  со
словами:
     - Эта девушка твоя, не столько благодаря  твоему  похищению,  как  ее
собственному, твердому желанию не возвращаться более в дом мегарца, но  ты
еще не достоин ее. Для юноши твоих  лет  благородный  девственный  цветок,
даже такой, как дочь Гиппоникоса, слишком  хорош,  Для  тебя  и  для  тебе
подобных достаточно таких женщин, как  Теодота;  на  них  вы  можете,  что
называется, обломать рога вашей необузданности.  К  тому  же  в  настоящее
время ты был бы только наполовину доволен обладанием Зимайты -  она  скоро
надоела бы тебе, так как в ее душе еще находятся в зародыше  те  качества,
которые необходимы для того, чтобы  любовь  женщины  никогда  не  надоела.
Представь мне эту девушку на некоторое время,  оставь  у  меня  сокровище,
похищенное тобой, и, поверь, ты получишь  на  него  хорошие  проценты:  со
временем ты получишь его  из  моих  рук,  в  тысячу  раз  увеличившимся  в
ценности.
     Алкивиад был слишком молод и  слишком  непостоянен,  чтобы  для  него
могло быть тяжело оставить похищенную девушку на некоторое  время  в  доме
Аспазии.
     - Хорошо, - сказал он, - я готов оставить  у  тебя  на  проценты  мое
драгоценнейшее сокровище - и заранее знаю, что эти проценты будут велики и
щедро наградят меня за непродолжительное отречение, которое,  конечно,  не
будет полным, так как без сомнения, ты позволишь мне видеть у тебя в  доме
это прелестное дитя.
     - Почему же нет? - отвечала Аспазия,  -  ты  можешь  быть  постоянным
свидетелем ее успехов.
     Итак, Зимайта была оставлена  у  Аспазии.  Перикл  сначала  не  давал
своего согласия, но у него была  удивительно  мягкая  душа  и  настойчивые
просьбы Аспазии заставили его наконец уступить. Он, однако,  настаивал  на
том, чтобы девушка пробыла у него только до тех пор,  пока  будет  решено:
выдать ее обратно или нет.
     Если бы мегарцы не были так ненавистны афинянам, то согласие  Перикла
на просьбы Аспазии, оставить у нее похищенную  девушку,  конечно  было  бы
обсуждаемо гораздо более резко, чем это случилось в действительности.
     В Афинах уже давно начали говорить о так называемой школе  Аспазии  и
это  название  теперь  казалось   более   чем   когда-либо   справедливым:
действительно, в доме Аспазии под непосредственным  присмотром  милезианки
теперь находились уже четыре девушки в самом юном  возрасте,  так  как,  к
давно уже жившим в доме Аспазии  двум  племянницам  и  аркадской  девушке,
прибавилась еще девушка из Мегары.
     Кроме  того  название  школы   вполне   соответствовало   сокровенным
намерениям Аспазии,  ее  желанию  и  старанию  облагородить  и  освободить
афинских женщин, которое до сих пор имело весьма сомнительный  успех.  Она
думала, что то, что не удалось ей с вполне развившимися женщинами, удастся
с этими девушками, и решилась начать свое воспитание с  нежного  возраста.
Она желала воспитать не  гетер,  а  подруг  и  помощниц,  которые  умом  и
красотой, подобно тому, как она сама, старались бы добиться влияния.
     В  основанной  ей  школе  они  должны  были  получить  именно   такое
воспитание и затем продолжать распространять его  далее  и  таким  образом
доставить  победу  женской  красоте  и  женскому  уму.  Кроме   того,   ее
воспитанницы могли, как и сама их  наставница,  приобрести  себе  в  мужья
могущественных, выдающихся граждан, которые упрочили бы власть  Перикла  и
своим влиянием победили бы его противников.
     Но неужели супруга  Перикла  не  опасалась  влияния  на  мужа  такого
большого числа очаровательных девушек у себя в доме?
     Нет, ее гордая возвышенная душа  была  далека  от  подобных  мелочных
чувств. Она не походила на обыкновенных женщин.  Она  не  довольствовалась
личным успехом, а стремилась к осуществлению великой мысли, к тому же  она
знала, что все еще обладает поясом Афродиты, что он еще не  потерял  в  ее
руках ни одной капли своей прелести.
     Она  знала,  что  еще  долго  сумеет  остаться   учительницей   своих
воспитанниц и что они только еще со временем будут тем, что она уже  есть.
Что же касается в частности Перикла, то она была убеждена,  что  ничто  на
свете не разорвет и не ослабит силы соединявших их уз, которые  еще  более
окрепли от привычки.
     Каприз природы отказал Аспазии в радостях материнства и она без жалоб
переносила это. Если ей не дано было судьбой воспитать подобную себе дочь,
то эта же судьба дала ей в руки многообещающих  девушек,  на  которых  она
могла вдоволь совершенствовать свое воспитательное умение.
     Казалось, что музы и хариты сошли с Олимпа в школу Аспазии.
     Аспазия старалась развивать в своих ученицах красоту тела и  души  и,
кроме  того,  развивать  ум.  Все  искусства:  музыка,  танцы   и   поэзия
преподавались ученицам, было исключено только  все  серьезное  и  мрачное.
Радость считалась первым законом жизни.
     Прежде всего Аспазия учила своих учениц понимать, как глупо надеяться
добиться всего своими  прелестями.  Она  говорила  им,  что  красота  есть
добродетель,  которая,  как  всякая  другая,  должна   быть   изучаема   и
воспитываема. Она объясняла им, что ум есть корень красоты, который питает
и освежает ее. Глупая красота скоро исчезает,  говорила  она,  и  жизнь  с
глупой женщиной невыносима.  Ничто  так  не  убивает  любовь,  как  скука.
Красота, говорила она, не  есть  спокойное  состояние,  она  должна  уметь
влиять на других, должна внушать благороднейшие поступки и  заключается  в
гармоническом  соединении  красоты  тела  и  души.  Она  не  должна   быть
неподвижным светом, а должна походить на солнечный луч, разливающий вокруг
себя жизнь.
     Нельзя непосредственно придать себе красоту, часто говорила  она,  но
можно повсюду смягчать  и  скрывать  все  некрасивое.  Никогда  не  мешает
глядеться в зеркало, но  не  для  того,  чтобы  стараться  уничтожить  все
некрасивое. Только таким образом можете вы убедиться,  что  нет  человека,
который постоянно  был  бы  прекрасен,  или  постоянно  отвратителен,  что
красота может изменяться сто раз в день, что  она,  предоставленная  самой
себе, быстро погибает, что красота уверенная  в  самой  себе  и  сложившая
руки, есть мечта глупцов и что быть прекрасной - трудное  искусство,  даже
для  прекраснейшей.  Бесчисленны  образы,  которые  принимает  безобразие.
Безобразие есть демон, с которым мы должны бороться каждый день,  если  не
желаем быть им постыдно побежденными.
     Не только словами, а также и делом поддерживала Аспазия своих  учениц
в борьбе с хитрым, угрожающим демоном.  Как  школьный  учитель,  постоянно
носящий в руках плетку или хлыст, она носила маленькое серебряное  зеркало
и  показывала  его  виновной,  в  которой  замечала  искру  телесного  или
душевного безобразия. Таким образом она учила этих девушек  самообладанию,
уменью   подавлять   капризы,   спокойствию,   веселости   и   постоянному
благородному равновесию тела и души.
     Из двух  племянниц  Аспазии,  Дроза  выказывала  блестящий  талант  к
мимическим танцам, Празина же, напротив того, отличалась в пении и музыке,
но Аспазия не дозволяла,  чтобы  кто-нибудь  из  них  предавался  развитию
только с одной стороны, она  требовала  от  каждой,  чтобы  она  старалась
нравиться не развитием какой-нибудь  одной  способности,  а  гармоническим
соединением всех. Одностороннее художественное воспитание,  говорила  она,
всегда  влечет  за  собой  некоторую  небрежность  относительно  всеобщего
развития.
     Дроза от природы  очаровывала  своей  веселостью,  у  нее  прелестная
стройная фигура, настолько воздушная и легкая,  что  она,  подобно  нимфе,
казалось, на ходу не могла помять ни одного цветка, ни одной травинки.  Ее
стройная фигура была из тех, которые действуют на чувства  гораздо  более,
чем роскошно развитые формы.
     Празина была равна ей по красоте, но имела кроме того преимущество  в
серебристом голосе, которым она распевала песни Сафо, аккомпанируя себе на
лютне.
     Что может  быть  приятнее  звука  юного  шестнадцатилетнего  женского
голоса! Голос Празины мог сравниться своей очаровательностью  и  мягкостью
голосу соловья в долине Кефиса.
     Но и прелестную Дрозу и страстную Празину вскоре превзошла Зимайта. В
фигуре Зимайты, в чертах ее лица воплотился благороднейший эллинский  тип.
О такой тонкости черт  мог  разве  только  мечтать  знаменитый  скульптор.
Трудно было  придумать  что-нибудь  очаровательнее  матового,  задумчивого
блеска ее глаз.
     Но не только наружность, но и внутренние качества Зимайты  стояли  на
одинаковой  высоте.  Она  обещала  быть  таким  же  воплощением  истинного
эллинского  духа,  каким  была   сама   милезианка.   Она   со   страстным
воодушевлением схватывала мысли Аспазии и ее  умственное  развитие  далеко
превзошло развитие ее  подруг.  Она  любила  искусства,  что  же  касается
скульптуры, то в ней ее понимание равнялось пониманию ее учительницы.  Она
походила на свою наставницу также и в том, что не предпочитала  ни  одного
из искусств, напротив того, все ее способности были  развиты  в  одинаково
прекрасной гармонии. Таким образом,  она  была  перлом  школы  милезианки,
которая любила ее почти с материнской нежностью и возлагала  на  нее  свои
лучшие надежды.
     А Кора, девушка из Аркадии?
     Трудно было сказать, следует ли ее также причислить к школе  Аспазии.
Когда Аспазия похитила ее  из  ее  аркадской  родины,  ей  нравилась  сама
первобытность  и  необделанность  материала,  над   которым   она   хотела
попробовать свое воспитательное и творческое искусство,  но  первобытность
материала скоро стала  казаться  сильнее,  чем  образовательное  искусство
Аспазии.
     Кора подвергалась  постоянным  насмешкам  своих  подруг  и  скоро  ее
унизили почти до степени служанки. Но девушка  из  Аркадии  имела  в  себе
что-то такое, что не дозволяло ей вполне спуститься до рабыни. Она не была
ни весела, ни красива, ни  очаровательна,  но  серьезна  и  задумчива.  То
странное, что она привезла с собой в Афины  в  своем  характере,  осталось
неизменным, но иногда она поражала проблесками ума, которые всегда имели в
себе что-то необычное и возбуждали к ней особенное внимание. Она  казалась
каким-то существом из чуждого, неизвестного мира.
     Аспазия  сочла  нужным,  противно  афинским  обычаям,   несмотря   на
молодость своих воспитанниц, поставить их в непосредственные  отношения  с
мужчинами и постоянные разговоры с  выдающимися  людьми,  посещавшими  дом
Перикла, должны были рано развить ум  девушек.  Но  и  женские  знакомства
также не были исключены из круга Аспазии; кто из  мужчин,  посещавших  дом
Перикла,  желал  ввести   прелестную   приятельницу,   тому   это   охотно
дозволялось.
     К числу тех, кто пользовался этой свободой принадлежал юный скульптор
и архитектор Каллимах, привезший в Афины  из  Коринфа  молодую  сирену  по
имени Филандра. Он нежно любил девушку и, по-видимому, решился сделать  ее
своей супругой. Но будучи  низкого  происхождения  и,  кроме  того,  очень
молода, Филандра  еще  нуждалась  в  воспитании,  которое  сделало  бы  ее
достойной ее друга. Каким образом она  могла  приобрести  это  воспитание,
лучше, чем вращаясь в кружке Аспазии?
     Что касается Аспазии, то она была очень рада увеличить таким  образом
свою школу.
     Красота Филандры заключалась в  роскошном,  но  благородном  развитии
форм. У нее был страстный сильный характер и она казалась старше, чем была
в действительности.
     Таким образом, можно было сказать, что в доме Аспазии находится целый
женский Олимп. Юный Алкивиад постоянно называл девушек именами богинь,  на
которых они походили. Художники воодушевлялись на этом Олимпе  прекрасными
образами, поэтам они внушали их лучшие песни.
     Ничто неблагородное не допускалось в этот круг; взгляд  Аспазии  умел
держать в границах даже смелого, порывистого Алкивиада. Эта жрица  красоты
умела держать в руках узду благородной соразмерности. Аспазия  никогда  не
забывала, что она обязана поддерживать честь дома своего супруга.
     Однажды, юный Алкивиад пригласил Аспазию и ее воспитанниц  покататься
по морю в его лодке. Аспазия приняла приглашение юноши под  тем  условием,
чтобы он не брал с