адывает посредством созерцания). Поэтому удовлетворение, вытекающее из этой 
связи, — необходимо "галлюцинаторное" удовлетворение самого мыслящего субъекта, 
хотя галлюцинация нисколько не противоречит здесь эффективности связи. Во всех 
смыслах связь представляет собой чистый пассивньш синтез, Габитус, придающий 
удовольствию значимость принципа удовлетворения вообще; состав Оно — состав 
привычки. 
126 
Итак, пока привычку подчиняют удовольствию, проблема привычки ставится 
неправильно. Привычное повторение объясняют желанием воспроизвести полученное 
удовольствие; то относят к неприятным самим по себе напряжениям, которые 
преодолеваются ради получения удовольствия: идея полученного удовольствия, идея 
получения удовольствия действуют лишь согласно принципу и составляют два его 
применения — прошлое и будущее. Но привычка как пассивньш синтез связи, 
напротив, предшествует принципу удовольствия и делает его возможным. Как мы 
видели, идея удовольствия вытекает из нее, как прошлое и будущее — из синтеза 
живого настоящего. Результат связи — учреждение принципа удовольствия ее 
объектом — не может быть чем-либо, предполагающим этот принцип. Когда 
удовольствие обретает достоинство принципа, тогда и только тогда идея 
удовольствия действует, как предполагаемая принципом в воспоминании или проекте. 
Удовольствие в таком случае превосходит свою мгновенность, чтобы обрести облик 
удовлетворения вообще (попытки ввести вместо удовольствия, считаемого слишком 
субъективным, такие "объективные" понятия, как успех или удача, свидетельствуют 
о значимости, сообщаемой принципом; но это происходит, когда идея удовольствия 
на этот раз пришла в голову лишь экспериментатору). Возможно, что эмпирически мы 
переживаем повторение как подчиненное полученному или ожидаемому удовольствию. 
Но порядок условий как раз обратный. Синтез связи не может быть объяснен 
намерением или усилием обуздать возбуждение, хотя и обладает таким эффектом . 
Снова следует избегать смешения деятельности воспроизведения с заключенной в ней 
страстью к повторению. Подлинный объект повторения возбуждения — придание 
пассивному синтезу той силы, из которой вытекают принцип удовольствия и его 
будущие или прошлые применения. Привычное повторение или пассивный синтез связи 
находится, таким образом, "по ту сторону" принципа. 
Это первое "по ту сторону" уже образует род трансцендентальной Эстетики. Эта 
эстетика представляется нам более глубокой, чем эстетика Канта, по следующим 
причинам: определяя пассивный мыслящий субъект через простую восприимчивость, 
Кант пользовался готовыми ощущениями, связывая их только с априорной формой 
репрезентации, определенной как пространство и время. Тем самым он не только 
унифицировал пассивный мысля- 
_____________ 
15 Даниель Лагаш исследовал возможности приложения психологического понятая 
привычки к бессознательному и повторению в бессознательном (представляется, 
однако, что повторение рассматривалось бы тогда только в перспективе подавления 
напряжений). См.: Lagache D. Le problems du transfert //Revue francaise de 
psychanalyse. Janvier, 1952. P. 84—97. 
127 
щий субъект, воздерживаясь от составления пространства шаг за шагом; не только 
лишил этот пассивный мыслящий субъект всякой способности синтеза (синтез был 
зарезервирован за деятельностью), но и разделил две части Эстетики: объективную 
чувственную стихию, гарантированную формой пространства, и субъективный элемент, 
воплощенный в удовольствии и страдании. Целью предшествующего анализа было, 
напротив, показать, что восприимчивость должна определяться формированием 
локальных мыслящих субъектов, пассивными синтезами созерцания и сокращения, 
свидетельствующими одновременно о возможности испытывать ощущения, силе их 
воспроизведения и той значимости принципа, которую обрело удовольствие. 
Но, начиная с пассивного синтеза, появляется двойное развитие в двух очень 
разных направлениях. С одной стороны, активный синтез устанавливается на 
основании пассивных синтезов: он состоит в том, чтобы перенести связанное 
возбуждение на предмет, полагаемый как реальный и как цель наших действий 
(синтез узнавания, опирающийся на пассивный синтез воспроизведения). Испытание 
реальностью в так называемом объектном отношении определяет активный синтез. 
Именно согласно принципу реальности мыслящий субъект стремится 
"активизироваться", активно воссоединиться, собрать все свои малые пассивные 
составляющие и созерцающие Я, чтобы топикой отличаться от Оно. Пассивные Я уже 
были интеграциями, но как говорят математики, интеграциями только локальными; 
активное Я — попытка глобальной интеграции. Было бы неправильно считать позицию 
реальности результатом воздействия внешнего мира или же неудач пассивного 
синтеза. Напротив, испытание реальностью мобилизует и оживляет, вдохновляет 
деятельность Я: не столько в виде негативного суждения, сколько в виде 
преодоления связи с "существительным", поддерживающим связь. Неправильно было бы 
также считать принцип реальности противостоящим принципу удовольствия, 
ограничивающим его или принуждающим от него отказаться. У обоих принципов 
одинаковая поступь, хоть один и обгоняет другой. Ведь роль принципа, в который 
возводится само удовольствие, та роль, которую играет идея удовольствия 
относительно прошлого или будущего, уже включает отказ от непосредственного 
удовольствия. Принципом не становятся, не имея обязанностей. Реальность и 
отказы, к которым она нас побуждает, лишь наполняют поле или широкое толкование 
принципа удовольствия, а принцип реальности только определяет активный синтез 
как основанный на предыдущих пассивных синтезах. 
Однако реальные объекты, объект, полагаемый как реальность или опора связи, не 
составляют единственные объекты мыслящего 
128 
субъекта, как не исчерпывают они и систему так называемых объектных связей. Мы 
различали два одновременно заданных параметра: так, пассивный синтез не 
переходит в активный синтез, не углубившись также в другом направлении, где он 
остается пассивным и созерцательным, используя вместе с тем связанное 
возбуждение для достижения иным, отличным от принципа реальности способом. Более 
того, представляется, что активный синтез никогда не смог бы строиться на 
пассивном, если бы последний не происходил одновременно, не развивался бы при 
этом сам по себе, не находил бы новой формулы одновременно диссимметричной и 
дополнительной деятельности. Ребенок, начинающий ходить, не довольствуется 
связыванием своих возбуждений в пассивном синтезе, даже если предположить, что 
эти возбуждения эндогенны и порождены его собственными движениями. Никогда не 
начинали ходить эндогенным способом. С одной стороны, ребенок преодолевает 
связанные возбуждения в направлении расположения или Интенциональности объекта, 
например, матери как цели усилия, активно достигаемого "в реальности" предела, с 
которым он соизмеряет свои неудачи и свои успехи. Но, с другой стороны и в то же 
время, ребенок конституирует другой объект, объект совсем другого типа — объект 
или виртуальный центр, регулирующий или компенсирующий успехи и неудачи его 
реальной деятельности: он кладет в рот сразу несколько пальцев, прикрывает этот 
центр другой рукой и оценивает ситуацию в целом с точки зрения этой виртуальной 
матери. То, что взгляд ребенка устремлен к реальной матери, и то, что 
виртуальный объект — цель внешней активности (например, сосания), может вызвать 
у наблюдателя неверное суждение. Сосание совершено только для того, чтобы 
направить виртуальный объект созерцания на углубление пассивного синтеза; и 
наоборот: созерцание реальной матери служит лишь достижению цели действия в 
качестве критерия оценки действия в активном синтезе. Несерьезно говорить об 
эгоцентризме ребенка. Ребенок, который начинает манипулировать с книгой из 
подражания, не умея читать, никогда не ошибается — он всегда переворачивает ее 
наоборот, как если бы он протягивал ее другому, реальной цели его деятельности, 
в то же время схватывая это "наоборот" как виртуальное средоточие своей страсти, 
своего углубленного созерцания. Очень разные явления, такие, как леворукость, 
зеркальное письмо, некоторые формы заикания и некоторые стереотипы поведения, 
можно было бы объяснить, исходя из такой двойственности центров детского мира. 
Но важно, что ни один из двух Центров не является мыслящим субъектом. Одно и то 
же непонимание ведет к тому, что поведение ребенка истолковывается как Результат 
пресловутого "эгоцентризма", а детский нарциссизм — 
129 
как исключающий созерцание других вещей. В действительности, начиная с 
пассивного синтеза связи, начиная со связанных возбуждений, ребенок строит себя 
в двойном ряду. Оба ряда объектны: ряд реальных объектов как коррелят активного 
синтеза, и ряд виртуальных объектов — как коррелят углубления пассивного 
синтеза. Созерцая виртуальные центры, углубленный пассивный мыслящий субъект 
наполняется нарциссическим образом. Один ряд не существовал бы без другого; и 
тем не менее они не похожи друг на друга. Поэтому Анри Малдиней, анализируя, 
например, походку ребенка, имеет основание говорить, что мир детства вовсе не 
циркулярный или эгоцентричный, а эллиптический с сущностно отличающимся двойным 
центром; тем не менее оба объективны или объектны16. Возможно, даже между 
центрами в силу их несхожести образуются пересечение, скручивание, спираль в 
форме восьмерки. И что такое Я, где находится Я в топическом отличии от Оно, 
если не в пересечении 8, в точке стыка двух диссимметричных пересекающихся 
кругов, круга реальных объектов и круга виртуальных объектов или центров? 
С такой двойственностью двух коррелятивных рядов следует связать дифференсиацию 
консервативных, сексуальных пульсаций. Ибо первые неотделимы от состава принципа 
реальности, от обоснования активного синтеза и глобального активного мыслящего 
субъекта, от связей с реальным объектом, оцениваемым как удовлетворительный или 
угрожающий. Вторые также неотделимы от создания виртуальных центров или 
углубления пассивного синтеза и соответствующего им пассивного Я: в 
догенитальной сексуальности действия всегда являются наблюдениями, созерцаниями; 
но созерцаемым, наблюдаемым всегда является виртуальный объект. То, что оба ряда 
не существуют друг без друга, означает, что они не только дополнительны, но и 
заимствуют, питаются друг другом в силу несходства или сущностного различия. При 
этом можно констатировать, что виртуальные ряды выделяются из реальных, включены 
в них. Такое выделение предполагает вычленение или прерывание, останавливающее 
реальное ради извлечения из него положения, аспекта, части. Но такое выделение 
качественно; оно состоит не просто в изымании части реального объекта; изъятая 
часть обретает новую сущность, функционируя как виртуальный объект. Виртуальный 
объект — частичный не просто потому, что ему недостает оставшейся в реальном 
части, но в себе и для себя, поскольку он расщепляется, разделяется на две 
виртуальные части, одной из которых всегда недостает другой. Одним словом, 
виртуальное не подчинено глобальному характеру 
__________ 
16 См., Maldiney H. Le Moi, cours resume // Bulletin Faculte de Lyon, 1967. 
130 
реальных объектов. Оно не только по происхождению, но сущностно — клочок, 
фрагмент, оболочка. Ему недостает идентичности. Хорошая или плохая мать, 
серьезный или веселый отец— согласно родительской двойственности — не два 
частичных, но один и тот же объект, утративший идентичность в двойнике. Тогда 
как активный синтез преодолевает пассивный синтез в пользу глобальной интеграции 
и утверждения тождественных обобщенных объектов, пассивный синтез, углубляясь, 
преодолевает себя в пользу созерцания необобщаемых частичных предметов. Эти 
частичные или виртуальные объекты обнаруживаются также в разных отношениях в 
хорошем и плохом объекте Мелани Клейн, в "транзитном" объекте, объекте-фетише, и 
особенно в объекте а у Лакана. Фрейд окончательно показал, что догинетальная 
сексуальность состоит из частичных пульсаций, выделенных из действия пульсации 
сохранения; такое выделение предполагает создание также частичных объектов, 
функционирующих в качестве виртуальных центров, вечно раздвоенных полюсов 
сексуальности. 
И наоборот, эти виртуальные объекты включены в реальные объекты. В этом смысле 
они могут соответствовать частям тела субъекта или другого лица, или даже особым 
предметам типа игрушки, фетиша. Эта включенность — вовсе не тождественность, 
даже не введение, поскольку она выходит за границы субъекта. Включенность вовсе 
не противостоит изоляции, она ее дополняет. Какой бы ни была реальность, в 
которую включается виртуальный объект, он с ней не интегрируется: он в нее, 
скорее, всунут, воткнут, не находя в реальном объекте восполняющей его половины; 
напротив, он, скорее, свидетельствует о другой виртуальной половине этого 
объекта, которой ему все еще недостает. Когда Мелани Клайн показывает, сколько 
виртуальных объектов содержит тело матери, не следует думать, что оно их 
объединяет, охватывает, владеет ими; они скорее посажены в него, как деревья 
иного мира, как нос Гоголя или камни пути господня. Тем не менее включенность — 
условие, при котором пульсации сохранения и соответствующий им активный синтез, 
в свою очередь, могут собственными силами наложить сексуальность на ряд реальных 
объектов и извне интегрировать ее в область, управляемую принципом реальности. 
Виртуальный объект — сущностно прошлый. Бергсон в Материи и памяти предлагал 
схему мира с двумя центрами, реальным и виртуальным, из которых исходил, с одной 
стороны, ряд "образов-восприятий", а с другой — "образов-воспоминаний", которые 
выстраивались в бесконечную цепь. Виртуальный объект — не прошедшее настоящее, 
поскольку качество настоящего и его модальность ухода затрагивают теперь 
исключительно ряд реального, 
131 
как образованного активным синтезом. Но виртуальный объект характеризует чистое 
прошлое, определенное нами выше как современное своему настоящему, 
предсуществующее настоящему, которое проходит, заставляя проходить любое 
настоящее. Виртуальный объект — обрывок чистого прошлого. С высоты созерцания 
виртуальных центров я присутствую и руковожу моим проходящим настоящим и 
последовательностью реальных объектов, в которые они включены. Причину этого 
находят в сущности этих центров. Виртуальный объект, выделенный из реально 
присутствующего объекта, сущностно отличается от него; ему не только чего-то не 
хватает по сравнению с реальным объектом, из которого он выделяется, ему не 
хватает чего-то в себе самом, он всегда будет половиной себя. Другая половина 
считается отличной, отсутствующей. Но это отсутствие, как мы увидим, обратно 
отрицанию: вечная половина себя, виртуальный объект там, где он есть, лишь при 
условии, что его нет там, где он должен быть. Он там, где его находят, лишь при 
условии, что его ищут там, где его нет. Им одновременно не владеют обладающие им 
и владеют не обладающие. Он всегда "был". В этом смысле нам представляются 
показательными страницы из Лакана, где виртуальный объект отождествляется с 
похищенным письмом у Эдгара По. Лакан показывает, что реальные объекты в силу 
принципа реальности подчиняются закону быть иди не быть где-либо; виртуальный же 
объект, напротив, обладает качеством быть и не быть там, где он находится или 
куда направляется: "То, что спрятано, никогда не является тем, чего нет на 
месте, как об этом свидетельствует поиск книги, затерявшейся в книжном шкафу... 
Ведь сказать, что чего-то буквально нет на месте, можно только о меняющем место, 
то есть о символическом. Ибо реальное, несмотря на все потрясения, всегда и в 
любом случае остается на месте: оно прилипло к подошве, и ничто не может его 
оторвать"17. Никогда лучше не противопоставляли настоящее, которое проходит и 
уносит себя, и чистое прошлое, чья универсальная подвижность и вездесущность 
заставляет проходить настоящее и постоянно отличается от себя. Виртуальный 
объект никогда не проходит относительно нового настоящего; не проходит он и 
относительно настоящего, которым тоже был. Он перешел из современного настоящего 
в застывшее настоящее; с одной стороны, ему не хватает части, которой он 
одновременно 
_____________ 
17 Лакан Ж. Семинар о "Похищенном письме". (Lacan J. Ecrits. P., 1996. Р, 25.) В 
этом тексте Лакан, несомненно, наиболее глубоко развивает свою концепцию 
повторения. Некоторые последователи Лакана весьма настаивали на теме "не 
тождественного" и вытекающей из нее связи различия и повторения, см.: Miller 
J.-A. La suture; Milner J.-C. Le point du signifiant; Leclaire S. Les elements 
en jeu dans une psychanalyse//Cahters pour I'analyse, 1966,№ 1,3,5. 
132 
является с другой стороны; он перемещается, оставаясь на месте. Именно поэтому 
виртуальный объект существует лишь как фрагмент самого себя: его находят как 
потерянный, он существует лишь как вновь обретенный. Утрата или забвение не 
являются здесь определениями, которые следует преодолеть: они, напротив, 
означают объективную природу того, что находят в глубине забвения как 
утраченное. Современный себе как настоящее, будучи собственным прошлым, 
предсуществующий в реальном ряду любому настоящему, которое проходит, 
виртуальный объект относится к чистому прошлому. Он — чистый фрагмент, фрагмент 
самого себя; но, как в физическом опыте, включение чистого фрагмента меняет 
качество и переводит настоящее в ряд реальных объектов. 
Такова связь Эроса с Мнемозиной. Эрос вырывает у чистого прошлого виртуальные 
объекты и позволяет нам прожить их. Под всеми виртуальными или частичными 
объектами Лакан открывает "фаллос" как символический орган. Он может придать 
такой объем понятию фаллоса (подразумевая все виртуальные объекты) потому, что 
это понятие, действительно, включает все уже перечисленные особенности: 
свидетельствовать о своем отсутствии и о себе как о прошлом; быть сущностно 
смещенным относительно самого себя; быть найденным только как потерянное; всегда 
представлять собой фрагментарное существование, теряющее тождество в своем 
двойнике, — ведь его можно искать и найти только около матери, его 
парадоксальная особенность — менять место, не принадлежа тем, у кого есть 
"пенис", однако попасться той, у которой его нет, как это показывает тема 
кастрации. Символический фаллос означает эротический модус чистого прошлого в 
той же мере, чем незапамятность сексуальности. Символ — всегда смещенный 
фрагмент, значимый для прошлого, которое никогда не было настоящим: объект = х. 
Но что означает идея, согласно которой виртуальные объекты отсылают в конечном 
счете к самой стихии символического? 
Без сомнения, речь идет о психоаналитической, то есть любовной, игре повторения. 
Речь идет о том, можно ли мыслить повторение как реальный ряд переходов от 
актуального настоящего к настоящему прошедшему. В таком случае прошедшее 
настоящее играло бы роль комплексного момента — как высшей изначальной Цели, 
остающейся на месте, сохраняющей притягательность: оно предоставляло бы 
повторяющуюся вещь, обусловливая бы весь процесс повторения, но в этом смысле 
было бы от него не зависимым. Этот первый элемент выражен понятиями фиксации, 
регресса, а также травмы, исходного случая. Отныне процесс повторения по праву 
соответствовал бы модели материального, необработанного и 
133 
обнаженного повторения, одинакового; идея "автоматизма" выражает здесь модус 
фиксированной пульсации или, скорее, повторения, обусловленного фиксацией или 
регрессом. И если эта материальная модель действительно замутнена и закрыта 
разного рода масками, тысячью травестий или смещений, отличающих новое настоящее 
от старого, то лишь вторично, хотя и с необходимостью обоснованно: в большинстве 
случаев деформация не связана с фиксацией либо самим повторением, но 
присоединена к ним, переплетена с ним