компенсацию 
и единообразие. Он является вослед, так как предполагает безумие распределения — 
кочевое, моментальное распределение, венец анархии, различие. Но будучи оседлым 
и терпеливым, располагающим временем, он выправляет различие, вводит его в 
среду, ведущую к исчезновению различий или компенсации долей. Он сам — "среда". 
Мысля себя между крайностями, он предотвращает их, заполняет интервал. Он не 
отрицает различий, наоборот; он побуждает их отрицать себя в пространственных 
условиях и временном порядке. Он умножает опосредования и, подобно демиургу 
Платона, беспрерыво терпеливо предотвращает неравное в разделимом. Здравый смысл 
— идеология средних классов, утверждающихся в равенстве как абстрактном 
производном. Он грезит не столько о действии, сколько об учреждении естественной 

274 
среды как элемента действия, переходящего от менее к более дифференсированному: 
таков здравый смысл политической экономии XVIII в., видящей в классе торговцев 
естественную компенсацию крайностей, а в процветании торговли — механический 
процесс уравнивания долей. То -есть он мечтает не столько о действии, сколько о 
предвидении, движении действия от непредвиденного к предвидимому (от 
производства различий к их редукции). Он не созерцателен и не активен, но 
предусмотрителен. Короче, он переходитот приверженности вещам к расчету на 
огонь: от производных различий к различиям редуцированным. Он термодинамичен. В 
этом смысле он соединяется с чувством абсолюта и частной истиной. Он не 
оптимистичен и не пессимистичен; он окрашивается пессимистическим или 
оптимистическим оттенком в зависимости от того, кажется ли ему всеохватная часть 
огня, ведущая к единообразию всех частей, отмеченной неизбежной смертью и 
небытием (мы все равны перед смертью) или напротив, обладающей счастливой 
полнотой того, что есть (у нас равные жизненные шансы). Здравый смысл не 
отрицает различия; наоборот, он признает его, но лишь постольку, поскольку это 
необходимо для самоотрицания различия в достаточно протяженном пространстве и 
времени. Здравый смысл проживается как правило всеобщего разделения, то есть 
разделяемый всеми: между безумным различием и различием исчезнувшим, между 
неравным в делимом и уравненным делимым, между распределением неравного и 
распределенным неравенством. 
Здравый смысл основывается на временном синтезе, как раз и определенном нами как 
первичный синтез привычки. Здравый смысл здрав, поскольку согласуется со смыслом 
времени исходя из такого синтеза. Свидетельствуя о живом настоящем (и усталости 
от этого настоящего), он движется из прошлого в будущее как от частного к 
общему. Но он определяет прошлое как невероятное или наименее вероятное. 
Действительно, если любая частная система исходит из индивидуализирующего ее 
сферу различия, может ли находящийся внутри системы наблюдатель постичь различие 
иначе, чем как прошлое, в высшей степени "маловероятное" — ведь оно находится за 
ним? Зато стрела времени, то есть здравый смысл в лоне той же системы 
отождествляет: будущее, вероятное, аннулирование различия. Это условие лежит в 
основе предвидения как такового (часто замечали, что если поначалу неразличимые 
температуры дифференсируются, невозможно предвидеть, какая из них повысится или 
понизится; если вязкость усиливается, она выводит движущую силу из покоя, но в 
непредвиденном направлении). Знаменитые страницы из Больцмана комментируют эту 
научную и термодинамическую гарантию здравого смысла; 
275 
показано, как в частной системе отождествляются прошлое, невероятное и различие, 
с одной стороны, будущее, вероятное и единообразие, с другой . Такое 
единообразие, уравнивание происходит не только в каждой частной системе, но и 
мнится переходящим от однойсистемы к другой действительно универсальному 
здравому смыслу, соединяющему Луну и Землю, чувство абсолюта с уровнем частных 
истин. Но (как показывает Больцман) такое соединение нелигитимно, так же как 
недостаточен синтез времени. 
По крайней мере, мы в состоянии уточнить связи здравого смысла с обыденным 
сознанием. Здравьш смысл субъективно определялся посредством предполагаемой 
тождественности Мыслящего субъекта как целостности и основы всех способностей и 
объективно — тождественностью некоторого объекта, с которым призваны 
соотноситься все способности. Но это двойное тождество остается статичным. Мы не 
только не являемся универсальным Мыслящим субъектом, но и не находимся перед 
каким-либо универсальным объектом. Объекты, так же как и различные Мыслящие 
субъекты, выделяются посредством и внутри полей индивидуации. Тогда здравый 
смысл должен превзойти себя в другой инстанции — динамичной, способной 
определить любой объект как такой-то и индивидуализировать мыслящий субъект, 
находящееся в данной структуре объектов. Эта другая инстанция — здравый смысл, 
исходящий из различия как истока индивидуации. Но именно в силу распределения, 
стремящегося к исчезновению в объекте, установления правил, ведущих к 
уравниванию различных объектов и единообразию различных Мыслящих субъектов, 
здравый смысл, в свою очередь, превосходит себя в инстанции обыденного сознания, 
придающей ему форму универсального Мыслящего субъекта как некоторого объекта. 
Таким образом, у самого здравого смысла есть два определения, объективное и 
субъективное, соответствующих дефинициям обыденного сознания: правило 
универсального разделения, универсально разделяемое правило. Здравьш и обыденный 
смысл отсылают друг к другу, отражают друг друга, составляя половину ортодоксии. 
Благодаря такой взаимности, двойному отражению, мы можем определить обыденный 
смысл посредством процесса проверки, а здравый смысл — предвидения. Первый как 
качественный синтез разного, статический синтез качественного разнообразия, 
соотнесенного с объектом, предположительно неизменным по отношению к 
совокупности способностей неизменного субъекта; второй — как количественный 
синтез различия, динамический синтез количественного различия, со- 
____________ 
4 BohzmasmL.Lecons sur la theorie des gaz P., 1898. Т. II. Р. 251 и след. 
276 
отнесенного с системой, в которой он объективно и субъективно аннулируется. 
Тем не менее различие — не сама данность, но то, посредством чего задается 
данность. И как же мышлению не дойти до этого, как не мыслить то, что более 
всего противостоит мышлению? Ведь тождесвенное мыслят изо всех сил, но без 
единой мысли; и, напротив, не заключена ли в различном высшая мысль, которую тем 
не менее нельзя мыслить? Такой протест Различного полон смысла. Даже если 
различие стремится распределится в разном вплоть до исчезновения, придания 
сотворенному им разному единообразия, сначала его нужно почувствовать как 
чувство разного. Его следует мыслить как создающее разное (не в силу возврата к 
обыденному применению способностей, но потому что разрозненные способности как 
раз и вступают в насильственную связь, навязывающую их друг Другу). В сущности, 
бред — это здравый смысл, вот почему здравый смысл всегда вторичен. Мышлению 
необходимо мыслить различие, то полное отличие от мысли, которое тем не менее 
заставляет задуматься, наделяет мышлением. Лаланд прекрасно пишет о том, что 
реальность — это различие, тогда как закон реальности как принцип мышления есть 
тождество: "Итак, реальность находится в оппозиции к закону реальности, 
актуальным состояниям своего становления. Как могло установиться такое положение 
вещей? Каким образом основное свойство, непрерывно сглаживаемое собственными 
законами, учредило физический мир?"5. Это равнозначно тому, что реальное — не 
результат управляющих им законов; что сатурновский Бог пожирает с одного конца 
то, что создал с другого, создавая законы, направленные против своего творения: 
ведь он творит вопреки собственному своду законов. Мы же вынуждены чувствовать и 
мыслить различие. Мы чувствуем нечто, противное законам природы, противоположное 
принципам мышления. Но даже если производство различия по определению 
"необъяснимо", как избежать включения необъяснимого в самое мысль? Как не быть 
немыслимому в сердцевине-мышления? А бреду — в сердцевине здравого смысла? Можно 
ли органичиться сопряжением невероятного с началом частной эволюции, не постигая 
его как высшую власть прошлого, беспамятство памяти? (В этом смысле частный 
синтез настоящего отбрасывал нас к другому временному синтезу — беспамятной 
памяти, а быть может и еще дальше...) 
______________
5 Lalande A. Les illusions evolutionnisies. P., 1930. Р. 347—348. И на с. 378: 
"Производство различия, противоположное общим законам мышления и, строго говоря, 
необъяснимое". 
277 
Парадокс, а не здравый смысл, является философским проявлением. Парадокс — 
философская напыщенность или страсть. Есть много разновидностей парадоксов, 
противостоящих дополнительным формам ортодоксии — здравому и обыденному смыслу. 
Субъективно парадокс прекращает обыденное применение и ставит каждую способность 
перед собственной границей как несравнимой с собой: мышление — перед немыслимым, 
которое тем не менее лишь одно и способно мыслить; ощутимое — перед неощутимым, 
сливающимся с интенсивным... Но в то же время парадокс наделяет расколотые 
способности связью нездравого смысла, выдвигая их на вулканическую линию, 
зажигающую каждую из них от искры другой и заставляющую перепрыгивать от границы 
к границе. Объективно, парадокс выявляет непредставимую в общей совокупности 
стихию; различие, которое нельзя сравнять или уничтожить ради здравого смысла. 
Справедливо утверждение, что единственное опровержение парадоксов заключено в 
самом здравом и обыденном смысле; но при условии, что они уже наделены как 
абсолютом, так и частной истиной, играют и судейскую, и частную роль. 
* * * 
Неудивительно, что различие буквально "неэксплицитно". Различие эксплицируется, 
но именно стремясь исчезнуть в той системе, в которой эксплицируется. Это 
означает лишь сущностную имплицитность различия: имплицитность — это бытие 
различия. Эксплицироваться для нее значит исчезнуть, оспорить составляющее ее 
неравенство. Формулировка, согласно которой "объяснить, значит отождествить", 
тавтологична. Из нее нельзя заключить, что различие аннулируется, по крайней 
мере исчезает в себе. Оно исчезает постольку, поскольку выходит за свои пределы, 
в пространство и качество, заполняющее это пространство. Но качество и 
пространство создаются различием. Интенсивность объясняется, развивается в 
экстенсивности (extensio). Эта экстенсивность соотносится с пространством 
(extensum), где предстает вне себя, покрытая качеством. В этой системе различие 
интенсивности исчезает или стремится к исчезновению; но эксплицируясь, оно 
создает такую систему. Отсюда двойственный характер качества как знака: отсылать 
к имплицитному порядку учреждающих различий, стремиться к аннулированию этих 
различий в эксплицирующем их пространственном порядке. Вот почему в означении 
заключены одновременно источник каузальности и ее направленность, нацеленность: 
нацеленность, в какой-то мере опровергающая источник. Свойство эффекта в 
каузальном смысле — производить "эффект" 
278 
в перцептивном смысле, обозначаться именем собственным (эффект Сибека, эффект 
Кельвина...), так как он возникает в собственно дифференциальном поле 
индивидуации, символизируемом именем. Исчезновение различия неотделимо от 
"эффекта", чьей жертвой мы являемся. Различие как интенсивность остается 
имплицированным в себе, когда исчезает, эксплицируясь в пространстве. Тогда для 
спасения мира от тепловой смерти или сохранения шансов вечного возвращения нет 
необходимости изобретать в высшей степени "невероятные" экстенсивные механизмы, 
способные восстановить различие. Ведь различие не переставало быть в себе, 
имплицированным в себя, эксплицируясь вне себя. Итак, есть не только ощутимые 
иллюзии, но и трансцендентальная физическая иллюзия. Мы полагаем, что глубокое 
открытие в этом плане сделано Леоном Седьмом6. Противопоставляя Карно Клаузиусу, 
он хотел показать, что увеличение энтропии иллюзорно. И он указывал на некоторые 
эмпирические или случайные факторы иллюзии: относительная незначительность 
температурных различий, возникающих в тепловых машинах; огромная амортизация, 
исключающая, казалось бы, производство "термического тарана". Но особенно 
выделял он трансцендентальную форму иллюзии: во всем объеме понятий лишь 
энтропию нельзя измерить ни непосредственно, ни даже опосредованно, независимым 
от энергетики способом; если бы это было приложимо к объему или количеству 
электричества, у нас бы обязательно создалось впечатление, что они возрастают в 
силу необратимых изменений. Парадокс энтропии состоит в следующем: энтропия — 
экстенсивный фактор, но, в отличие от всех других экстенсивных факторов, эта 
экстенсивность, "эксплицированность" как таковая имплицирована в интенсивность, 
может быть лишь имплицированной, не существует вне импликации: ведь ее функция — 
сделать возможным общее движение, объясняющее или распространяющее 
имплицированное. Итак, существует трансцендентальная иллюзия, связанная в 
основном с qualitas Теплом и объемом Энтропией. 
Примечательно, что пространство не передает происходящих в нем индивидуаций. 
Разумеется, верх и низ, правое и левое, форма и содержание — факторы 
индивидуации, прочерчивающие в пространстве спады и подъемы, течения, 
погружения. Но их ценность лишь относительна, так как они происходят в уже 
развернутом пространстве. Они проистекают, однако, из более "глубокой" 
инстанции: сама глубина — не протяженность, но чистая сложность. Разумеется, 
любая глубина — это возможная длина и ширина. 
___________ 
6 См.: Seime L. Principe de Carnot centre formule empirique de Clausius. P., 
1917. 279 
Но такая возможность не осуществляется по мере перемещения наблюдателя, 
объединяющего в абстрактном понятии то, что является длиной для него самого и 
для других: действительно, лишь исходя из новой глубины, старая становится 
длиной или объясняется как длина. Это полностью соответствует рассмотрению 
простого плана или трехмерного пространства, где третье измерение гомогенно двум 
другим. Как только глубина осмысливается как экстенсивное количество, она 
становится частью порожденного пространства, переставая включать в себя 
собственную гетерогенность по отношению к двум другим. Тогда мы констатируем, 
что она — главное пространственное измерение, но констатируем лишь как факт, не 
понимая его причины, так как забыли о его первоначальности. И мы также 
констатируем наличие в пространстве факторов индивидуации, не понимая источника 
их влияния, так как забыли, что они выражают первоначальную глубину. В первом 
измерении глубина выражается в левом и правом, во втором — в верхе и низе, в 
третьем однородном измерении — в форме и содержании. Пространство не возникает, 
не разворачивается без представления левого и правого, верха и низа, над и под, 
подобным несимметричным следам его происхождения. Относительность же этих 
определений еще раз свидетельствует о том абсолюте, из которого они проистекают. 
Пространство целиком выходит из глубин. Глубина как гетерогенное измерение 
(высшее и первичное) — матрица пространства, в том числе и третьего измерения, 
гомогенного двум другим. 
В частности, предстающее в гомогенном пространстве содержание — проекция 
"глубокого": последнее может считаться Ungrund или бездонным. Закон формы и 
содержания был бы совершенно неприменим к объекту, выделяющемуся на нейтральном 
фоне или на фоне других объектов, если бы сам объект не был связан с собственной 
глубиной. Связь формы и содержания — связь внутреннего плана, предполагающая 
внутреннее объемное соотношение поверхностей с той глубиной, которую они 
покрывают. Такой синтез глубины, наделяющий объект тенью, но извлекающий его из 
этой тени, свидетельство далекого прошлого и сосуществования прошлого с 
настоящим. Неудивительно, что чистые пространственные синтезы повторяют здесь 
ранее детерминированные временные синтезы: объяснение пространства опирается на 
первый синтез привычки и настоящего; но включение глубины опирается на второй 
синтез Памяти и прошлого. К тому же, нужно предощутить в глубине близость и 
кипение третьего синтеза, возвещающего всеобщий "крах". Глубина подобна 
знаменитой геологической линии от С.-В. к Ю.-З., идущей из сердцевины вещей, 
диагонально; разделяющей вулканы ради объединения кипящей чувственности 
280 
и "громыхающего в своем кратере" мышления. Шеллинг умел выразить это: глубина не 
добавляется извне к длине и ширине, но скрывается как высший принцип творящего 
их разногласия. 
Возникновение пространства из глубин возможно, лишь если глубина определима 
независимо от пространства. Пространство, чей генезис мы стремимся выяснить — 
растяжимая величина, ехtensum или референтный термин всех extensio. Напротив, 
первоначальная глубина — действительно пространство в целом, но как интенсивное 
количество: чистый spatium. Мы знаем, что восприятие или перцепция имеют 
онтологический аспект как раз в свойственных им синтезах, ввиду того, что может 
быть лишь почувствовано, воспринято. Но, оказывается, глубина сущностно включена 
в перцепцию пространства: о глубине и расстояниях судят не по видимой величине 
объектов, но, напротив, сама глубина таит в себе расстояния, в свою очередь 
выражающиеся в видимых величинах и разворачивающиеся в пространстве. Оказывается 
также, что глубина и расстояния в состоянии импликации фундаментально связаны с 
интенсивностью ощущения: ощутимая сила деградации интенсивности воспринимается 
как глубина (или, скорее, обеспечивает глубину восприятия). Воспринятое качество 
предполагает интенсивность, выражающую лишь сходные свойства "слоя отдельных 
интенсивностей", в пределах которого учреждается постоянный объект — 
квалифицированный объект, утверждающий свою тождественность на различных 
дистанциях . 
Интенсивность, упаковывающая дистанции, выражается в пространстве, а 
пространство распаковывает, экстериоризирует и гомогенизирует сами эти 
дистанции. Качество одновременно занимает это пространство либо как qualitas, 
определяющая ощутимую среду, либо как quale, характеризующая данный объект по 
отношению к этому ощущению. Интенсивность — это одновременно неощутимое и то, 
что можно лишь ощутить. Как же она ощущает себя 
________________ 
7 А) Об "упаковке" или "импликации" глубины в восприятие пространства см. 
чрезвычайно важные и малоизвестные труды Жака Палиара. (Палиар анализирует формы 
импликации и показывает, что мышление, называемое им имплицитным, и эксплицитное 
мышление различаются по своей природе. В частности, см.: Paliard J. Pensee 
implicite el perception visuelle. P., 1949. P. 6: "Это имплицитное знание... 
одновременно показалось нам упаковывающим, как глубина или синтетическое 
утверждение видимого мира, и одновременно упакованным, подобно многочисленным 
предположениям, выдающим спрятанные детали, многочисленные дистанционные связи в 
самих глубинах...") Б) Об интенсивном характере восприятия глубины и вытекающем 
из него статусе качества см.: Pradines М. Traite de Psychologie generale.. P., 
1943. Т. I. P. 405—431 и 554—569. 
В) И, с точки зрения деятельности, об интенсивном пространстве и 
пространственных операциях интенсивного характера см.: Piaget J. Introduction a 
l'epistemologie genetique. P., 1949. Т. I. P. 75 и след., 210 и след. 
281 
независимо от покрывающих ее качеств и распределенности в пространстве? Но как 
же ей не быть "ощутимой", если именно она дает ощущения и определяет границу 
ощутимости? Глубина — это одновременно неощутимое и то, что можно лишь ощутить 
(в этом смысле Палиар считает ее одновременно обусловливающей и обусловленной и 
выявляетет существование обратной дополнительной связи между расстоянием как 
мысленным существованием и расстоянием как визуальным существованием). Возникает