. Вместе с тем, напротив, чтобы вернуть 
прекраснодушию вкус к чистым различиям и спаять судьбу реальных различий с 
судьбой отрицательного и противоречия, недостаточно просто зачерстветь и 
сослаться на 
74 
хорошо известную дополнительность утверждения и отрицания, жизни и смерти, 
созидания и разрушения, как будто этого достаточно для обоснования диалектики 
негативности. Подобные дополнительности не позволяют ничего узнать о связи 
одного термина с другим (вытекает ли определенное утверждение из уже 
отрицательного и отрицающего различия или же само отрицательное вытекает из уже 
дифференциального утверждения?). В самом общем смысле мы говорим, что есть два 
способа призывать к "необходимым разрушениям": способ поэта, который говорит от 
имени творческой силы, способной опрокинуть все порядки и представления, чтобы 
утвердить Различие в состоянии перманентной революции вечного возвращения; и 
способ политика, который озабочен прежде всего отрицанием того, что 
"отличается", для сохранения, продления установленного историей порядка или 
установления исторического порядка, который уже добивается своего 
представительства в мире. Возможно, что в особенно бурный момент оба способа и 
совпадут, но они никогда не одинаковы. Никто не может прослыть менее 
прекраснодушным, чем Ницше. Его душа удивительно прекрасна, но не в смысле 
прекраснодушия; не потому, что у него нет чувства жестокости, вкуса к 
разрушению. Но как раз потому, что всем своим творчеством он не устает 
противопоставлять две концепции связи утверждения—отрицания. 
В одном случае отрицание, действительно, двигатель и сила. Утверждение вытекает 
из него, скажем, как эрзац. Для создания призрака утверждения, эрзаца 
утверждения, два отрицания, быть может, не лишние. Но каким бы образом 
утверждение вытекало из отрицания, если бы оно не сохраняло то, что отрицается? 
И Ницше указывает на ужасающий консерватизм подобной концепции. Утверждение 
крепко сделано, но только для того, чтобы сказать "да" всему отрицательному и 
отрицающему, всему, что может быть отрицаемо. Так говорит "да" Осел Заратустры: 
для него утверждать означает нести, принять, взяться. Он переносит все: грузы, 
которыми его навьючивают (божественные ценности), те, за которые он сам берется 
(человеческие ценности), и. тяжесть усталых мышц, когда ему уже нечего нести 
(отсутствие ценностей)15. Что за 
_______________ 
15 Ницше не переставал отвергать смешение "утверждать" и "нести" (См. "По ту 
сторону добра и зла", § 213: «"Мыслить" и "относиться серьезно" "к делу, 
"понимать с трудом" — эти вещи для них имеют общую связь: только в таком виде и 
"переживали" они это явление»). Дело в том, что нести предполагает ложную 
активность, ложное утверждение, которое ответственно только за результаты 
нигилизма. Так Ницше определяет Канта и Гегеля как философских работников, 
собирающих и сохраняющих огромную массу былого установления ценностей, даже если 
для них речь идет о победе над прошлым; в этом смысле они являются еще рабами 
негативного (§ 211) // Ницше Ф. Соч. в двух томах. Т.2. С. 335. 
75 
ужасный вкус к ответственности у этого диалектического осла или быка, моральный 
привкус, как будто утверждать можно, лишь искупая, как будто нужно пройти через 
несчастья раскола и разрыва, чтобы суметь сказать "да". Как будто Различие — уже 
зло, отрицательное, производящее утверждение лишь во искупление, то есть беря на 
себя всю тяжесть отрицаемого и самого отрицания одновременно. Извечное древнее 
проклятье, раздающееся с высоты принципа тождества: будет спасено не то, что 
просто представлено, но бесконечное представление (понятие), сохраняющее все 
негативное, чтобы вернуть, наконец, различие тождеству. Из всех смыслов Aufheben 
нет более важного, чем поднять. Действительно, есть диалектический круг, но 
повсюду у этого бесконечного круга только один центр, содержащий в себе все 
другие круги, все другие временные центры. Возобновления или повторения 
диалектики выражают лишь сохранение всего, всех образов и моментов в огромной 
Памяти. Бесконечное представление — хранящая память. Повторение здесь не более 
чем хранилище, сила самой памяти. Существует круговой диалектический отбор, но 
он всегда действует в пользу того, что сохраняется в бесконечном представлении, 
то есть в пользу того, что несет и что несут. Отбор функционирует в обратном 
порядке и безжалостно удаляет то, что сделало бы круг неровным или разбило бы 
прозрачность воспоминаний. Подобно теням в пещере, несущий и несомый без конца 
входят и выходят, чтобы вернуться в бесконечной репрезентации, — и вот они уже 
претендуют на то, чтобы взять на себя собственно диалектическую силу. 
Но согласно другой концепции утверждение первично: оно утверждает различие, 
дистанцию. Различие — легкое, воздушное, утвердительное. Утверждать — не нести, 
а наоборот — разгружать, облегчать. И уже не отрицательное производит призрак 
утверждения, подобный эрзацу. Нет вытекает из утверждения: оно, в свою очередь, 
тень, но скорее в смысле последствия, как nachfolge*. Отрицательное — 
эпифеномен. Отрицание — результат слишком сильного, слишком рознящегося 
утверждения, как в лупе. Возможно, нужно два утверждения, чтобы вызвать тень 
отрицания как nachfolge; возможно, есть два момента, Различие, подобное полночи 
или полудню, когда сама тень исчезает. В этом смысле Ницше противопоставляет 
"Да" и "Нет" Осла и "Да" и "Нет" Диониса-Заратустры: точку зрения раба, 
извлекающего из "Нет" призрак утверждения, и точку зрения "господина", 
извлекающего из "Да" следствие отрицания, разрушения, точку зрения хранителя 
древних ценностей и созидателя новых16. Те, кого Ницше называет господами, 
безусловно, люди силы, но не люди власти, поскольку власть 
___________________ 
16 "По ту сторону добра и зла", §211. О "нет" господина, как следствия в отличие 
от "нет" раба как принципа см.: "К генеалогии морали", Рассмотрение первое, § 10 
// Ницше Ф. Соч. в двух томах. Т. 2. С. 424. 
76 
судит о себе, соотносясь с расхожими ценностями. Рабу недостаточно взять власть, 
чтобы перестать быть рабом; по закону течения поверхности мира им правят рабы. 
Различение общепринятых ценностей и творчества не следует также понимать в духе 
исторического релятивизма: будто бы установленные ценности были в свое время 
новыми, а новые должны в свое время утвердиться. Напротив, это сущностное 
различие, подобное различию между консервативным порядком, репрезентации и 
творческим беспорядком, гениальным хаосом, который может только совпасть с 
историческим моментом, но не смешаться с ним. Глубочайшее сущностное различие 
существует между средними и крайними формами (новые ценности): никогда не 
достичь крайнего, доводя до бесконечности средние формы, пользуясь их оппозицией 
в конечном для утверждения их тождественности в бесконечном. В бесконечной 
репрезентации псевдоутверждение не поможет нам выйти из средних форм. Так же и 
Ницше упрекает все средства отбора, основанные на оппозиции и борьбе, в том, что 
они работают на середняков и играют на руку "большинству". Вечному возвращению 
присуще проводить истинный отбор, потому что он, наоборот, устраняет средние 
формы и высвобождает "высшую форму всего, что есть". Крайность — не тождество 
противоположностей, но, скорее, однозначность различного; высшая форма — не 
форма бесконечного, но, скорее, через метаморфозы и изменения вечное 
неформальное самого вечного возвращения. Вечное возвращение "проводит" различие, 
потому что оно создает высшую форму. Вечное возвращение пользуется отрицанием 
как nachfolge и изобретает новую формулировку отрицания отрицания: отрицается, 
должно отрицаться все, что может отрицаться. Гений вечного возвращения не в 
памяти, а в расточительности, в забвении, ставшем активным. Все, что негативно, 
все, что отрицается, все эти заурядные утверждения, несущие негативное, все эти 
бледные незваные Да, вытекающие из нет, все, что не выдерживает испытание вечным 
возвращением, следует отрицать. Если вечное возвращение — колесо, следует 
придать ему мощное центробежное движение, выталкивающее все, что "можно" 
отрицать, что не выдерживает испытания. Ницше обещает лишь одно небольшое 
наказание для тех, кто не "верит" в вечное возвращение: они не могут 
прочувствовать жизнь, она будет мимолетна! Они почувствуют, узнают себя в 
качестве эпифеноменов; таким будет их абсолютное Знание. Так отрицание как 
следствие вытекает из полного утверждения, истребляя все отрицательное и 
уничтожаясь в подвижном центре вечного возвращения. Ведь если вечное возвращение 
— круг, то в его центре — Различие, а Одинаковое — только по окружности; это 
круг с постоянно смещающимся центром, постоянно изгибающийся, вращающийся только 
вокруг неравного. 
77 
Отрицание — это различие, но различие, увиденное искоса, увиденное снизу. 
Напротив, различие, выпрямленное во весь рост, — это утверждение. Это 
многосмысловое предположение: различие — предмет утверждения; само утверждение 
множественно; это творчество, но и оно должно быть сотворено, как утверждающее 
различие, различием в себе. Отрицательное не является двигателем. Скорее есть 
позитивные дифференциальные элементы, одновременно определяющие генезис 
утверждения и утвержденного различия. Каждый раз, когда мы оставляем утверждение 
в неопределенности или погружаем определение в отрицательное, от нас ускользает 
генезис утверждения как такового. Отрицание вытекает из утверждения: это значит, 
что отрицание возникает вследствие утверждения или рядом с ним, но только как 
тень более глубокой генетической стихии — силы или "воли", порождающей 
утверждение и различие в утверждении. Несущие негативное не ведают, что творят: 
они принимают тень за реальность, создают призраки, отсекают следствие от 
посылки, придают эпифеномену ценность феномена и сущности. 
Из репрезентации ускользает утвержденный мир различия. У репрезентации только 
один центр, единственная убегающая перспектива, а посему и ложная глубина; она 
все опосредует, но ничего не мобилизует, ничем не движет. Движение, со своей 
стороны, включает множественность центров, смещение перспектив, путаницу точек 
зрения, сосуществование моментов, которые сущностно деформируют репрезентацию: 
картина или скульптура — такого рода "деформаторы", побуждающие нас совершить 
движение, то есть комбинировать поверхостное и углубленное видение, или 
подниматься и опускаться в пространстве по мере продвижения. Достаточно ли 
умножить репрезентации, чтобы достигнуть такого эффекта? Бесконечная 
репрезентация как раз и включает бесконечность изображений, обеспечивая ли 
сходимость всех точек зрения на одинаковый объект или мир, превращая ли все 
моменты в свойства одного и того же Мыслящего субъекта. Так она сохраняет единый 
центр, вбирающий и представляющий все другие, как единство ряда, определяющее и 
раз и навсегда организующее термины и их связи. Дело в том, что бесконечная 
репрезентация неотделима от закона, делающего ее возможной: форма понятия как 
форма тождества, которая то составляет "в-себе" изображаемого (А есть А), то 
"для себя" изображающего (Мыслящий субъект = Мыслящему субъекту). Приставка ре- 
в слове репрезентация означает ту понятийную форму тождества, которая подчиняет 
себе различия. Однако не умножением репрезентаций и точек зрения достигают 
непосредственного, определяемого как "суб-репрезентативное". Наоборот, именно 
каждая составляющая репрезентация должна 
78 
быть деформирована, отклонена, вырвана из своего центра. Необходимо, чтобы 
каждая точка зрения сама была вещью или чтобы вещь принадлежала точке зрения. 
Необходимо, чтобы вещь не была тождественной, но была бы разорвана различием, в 
котором угасает тождество объекта, увиденного как видящий субъект. Необходимо, 
чтобы различие превратилось в стихию, высшее единство, чтобы оно отсылало к 
другим различиям, которые вовсе не отождествляют, но дифференсируют его. 
Необходимо, чтобы каждый член ряда, уже будучи различием, находился в изменчивом 
соотношении с другими членами, учреждая тем самым другие ряды, лишенные центра и 
сходимости. В самом ряде нужно утвердить расхождение и смещение центра. Каждая 
вещь, каждое существо должно видеть поглощение собственной идентичности 
различием, быть лишь различием среди различий. Следует показать различие как 
отсроченное. Известно, что произведение современного искусства стремится к 
выполнению этих условий: в этом смысле оно становится настоящим театром, 
состоящим из метаморфоз и перестановок. Театр непрочного, лабиринт без нити 
(Ариадна повесилась). Произведение искусства покидает сферу репрезентации чтобы 
стать "опытом", трансцендентальным эмпиризмом или наукой о чувственном. 
Странно, что эстетику (как науку о чувственном) удалось основать на том, что 
может быть чувственно представлено. Правда, не лучше и подход от противного — 
когда из репрезентации устраняется чисто чувственное, определяемое как то, что 
остается при снятии репрезентации (например, противоречивый поток, рапсодия 
ощущений). В действительности эмпиризм становится трансцендентальным, а эстетика 
аподиктичной дисциплиной, когда мы непосредственно постигаем в чувственном то, 
что можно только почувствовать, самое бытие чувственного: различие, различие 
потенциалов, различие интенсивностей как основание качественных различий. Именно 
в различии феномен сверкает, объясняется как знак, а движение происходит как 
"эффект". Интенсивный мир различий, в котором качества обретают основание, а 
чувственное — бытие, как раз и есть объект высшего эмпиризма. Благодаря 
эмпиризму мы узнаем странное "основание" — множество и хаос различия (кочевые 
дистрибуции, увенчанные анархии). Различия всегда подобны, аналогичны, 
противоположны или тождественны: различие — за каждой вещью, но за различием 
ничего нет. Каждому различию свойственно проходить через все другие, "желать", 
находить себя во всех других различиях. Вот почему вечное возвращение не 
возникает во вторую очередь, не следует за, но уже присутствует в любой 
метаморфозе, современное тому, что возвращает. Вечное возвращение соотносится с 
миром различий, включенных друг в друга, со сложным, лишенным идентичности, 
доподлинно хаотичным миром. Джойс показал vicus* of recirculation** 
79 
как заставляющие хаосмос вращаться; уже Ницше говорил, что хаос и вечное 
возвращение — не две различные вещи, но одно и то же утверждение. Мир не конечен 
или бесконечен, как в репрезентации, — он завершен и неограничен. Вечное 
возвращение — неограниченное самого завершенного, однозначное бытие, объявляющее 
себя различием. В вечном возвращении хаос-блуждание противопоставлен связности 
представления, исключает связность в субъекте, который представляет себя как 
представленный объект. Повторение противопоставляется репрезентации, смысл 
приставки изменился, так как в одном случае различие заявляет о себе лишь в 
отношении тождества, а в другом — относительно различного говорит о себе 
однозначное. Повторение — это бесформенное бытие всех различий, бесформенная 
сила содержания, доводящая каждую вещь до крайней "формы", разрушающей ее 
изображение. Неодинаковость — последний элемент повторения, противостоящий 
тождественности репрезентации. Итак, круг вечного возвращения, различия и 
повторения (разрушающий круг тождественного и противоречивого) — неровный круг, 
называющий Одинаковым лишь то, что отличается. Поэт Блад выражает кредо 
трансцендентального эмпиризма как подлинную эстетику: "Природа вероятностна, 
избыточна и сущностно мистична... Вещи странны... Универсум не приручен... 
Одинаковое возвращается, лишь чтобы принести различное. Медленный оборот резца 
продвигается лишь на волос. Но различие распределяется по всей кривой, никогда 
не бывающей-вполне адекватной"17. 
Порой значительное изменение в философии приписьшается периоду между двумя 
моментами, представленными пред- и посткантианством. Первый определяется 
отрицательным ограничения, второй — отрицательным оппозиции. Один — 
аналитическим тождеством, другой — синтетическим тождеством. Первый — с точки 
зрения бесконечной субстанции, второй — конечного Мыслящего субъекта. В большом 
анализе Лейбница конечный Мыслящий субъект уже включается в развитие 
бесконечного, а в большом синтезе Гегеля бесконечное вновь включается в действия 
конечного Мыслящего субъекта. Тем не менее можно усомниться в значимости 
подобных изменений. Для философии различия неважно, что отрицательное понимается 
как отрицательное ограничения, оппозиции и тождества, как аналитическое или 
синтетическое, раз в любом случае различие сводится к отрицательному и 
подчиняется тождеству. Однородность и тождество божественной 
______________ 
17 Процитировано Жаном Валем. См.: Wahl J. Les philosophies pluralistes 
d'Angleterre et d'Amerique (P., 1920. P. 37). Все творчество Ж. Валя — глубинная 
медитация о различии, о возможностях эмпирического выражения его поэтической 
природы, свободной и дикой; о несводимости различия к просто отрицательному; о 
его негегелевских связях утверждения и отрицания. 
80 
субстанции, действительно, единственный гарант единого идентичного Мыслящего 
субъекта и Бога, который сохраняется, пока сохраняют Мыслящий субъект. Конечный 
синтетический Мыслящий субъект или аналитическая божественная субстанция — это 
одно и то же. Вот почему, превращения Человек—Бог так разочаровывают и не 
продвигают нас ни на шаг. Ницше был, кажется, первым, кто увидел, что смерть 
Бога становится эффективной лишь при разрушении Мыслящего субъекта. Тогда 
обнаруживается, что бытие приписывает себе различия, не заключающиеся ни в 
субстанции, ни в субъекте: они подобны подспудным утверждениям. Если вечное 
возвращение — высшее, то есть самое интенсивное мышление, то потому, что его 
высшая связность в самой высокой точке исключает связность мыслящего субъекта, 
мира, Мыслимого в качестве Бога-гаранта18. Больше, чем тем, что происходило до и 
после Канта (это одно и то же), мы, пожалуй, должны интересоваться одним 
определенным моментом кантианства, ярким, преходящим, не нашедшим продолжения у 
самого Канта, еще менее — в посткантианстве, кроме, возможно, Гельдерлина в 
опыте и идее "категорического отклонения" . Ведь когда Кант ставит под сомнение 
рациональную теологию, он сразу же как бы нарушает равновесие, вносит трещину 
или надлом, отчуждение права, непреодолимого по праву в чистом Мыслящем субъекте 
Я мыслю; субъект не может более представлять себе собственную спонтанность 
иначе, чем спонтанность Другого, и этим в конечном счете взывает к некой 
таинственной связности, которая исключает его собственную, а также связность 
мира и Бога. Вот Cogito распавшегося мыслящего субъекта: Мыслящий субъект в 
___________________ 
18 Пьер Клоссовски в двух статьях, обновляющих интерпретацию Ницше, выделяет эту 
часть: "Бог умер не значит, что божественность как объяснение существования 
прекращается, но что абсолютный гарант идентичности Мыслящего субъекта исчезает 
за горизонтом сознания Ницше, в свою очередь совпадающего с этим 
исчезновением... И остается (сознанию) только объявить, что сама его 
идентичность — случайность, произвольно сохраняющаяся как необходимая, что 
чревато принятием себя за универсальное колесо фортуны, возможным охватом всей 
совокупности случаев, даже случайного в его необходимой целостности. Остается 
при этом бытие и глагол быть, который никогда не относится к самому бытию, но, 
только к случайному. (Ницше. Многообразие и пародия. В Klossowski Р. Un si 
funeste desir. Р., 1963. Р. 220, 221): "Значит ли это, что мыслящий субъект 
утратил бы свою идентичность из-за связной мысли, которая исключила бы ее из 
себя? ... Какова моя доля в этом круговом движении, относительно которого я 
бессвязен, относительно столь связной мысли, которая меня исключает, как только 
я начинаю мыслить ее ... Как она