и, одевая их, но как бы извне, объясняясь 
вытеснением, свидетельствующим о конфликте (в повторении) повторяющего с 
повторяемым. Три очень разных понятия — фиксации, автоматизма повторения, 
вытеснения — свидетельствуют о распределении между предположительно последним 
или первым относительно повторения термином; предположительно голым относительно 
скрывающей его маскировки повторения; неизбежно добавляющихся в силу конфликта 
маскировок. Фрейдовская концепция инстинкта смерти как возвращения к 
неодушевленной материи также и особенно неотделима как от установления конечной 
цели, так и от модели материального и обнаженного повторения, от конфликтного 
дуализма жизни и смерти. Неважно, что прошедшее настоящее действует не в своей 
объективной реальности, а в форме пережитого или воображаемого. Ибо воображение 
вводится здесь, только чтобы воспринять отзвуки и обеспечить маскировку двух 
настоящих в ряду реального как пережитой реальности. Воображение вбирает следы 
пережитого прошлого, моделирует новое настоящее по примеру старого. Традиционная 
теория психоанализа о вынужденном повторении остается в основном реалистической, 
материалистической, субъективной или индивидуалистической. Реалистической — 
потому что все "происходит" между настоящими. Материалистической — потому что 
подразумевается модель необработанного автоматического повторения. 
Индивидуалистической, субъективной, солипсистской или монадной — потому что 
прошедшее настоящее, то есть повторяемый, замаскированный элемент, и новое 
настоящее, то есть актуальные цели травестированного повторения, рассматриваются 
только как бессознательные и осознанные, латентные и явные, вытесняющие и 
вытесненные представления субъекта. Вся теория повторения оказывается таким 
образом подчиненной требованиям простой репрезентации с точки зрения ее 
реализма, материализма и субъективизма. Повторение подчиняют принципу тождества 
в прошедшем настоящем и правилу подобия в актуальном. Мы не считаем, что 
фрейдовское открытие филогенеза или юнговское открытие архетипов исправляет 
недостатки подобной концепции. Даже если противопоставляют права воображения в 
целом фактам реальности, речь вновь идет о психи- 
134 
ческой "реальности", понимаемой как высшая или первичная. Даже если 
противопоставляют сознание материи, речь все еще идет об обнаженном, лишенном 
покровов сознании, обоснованном последним тождеством и опирающемся на 
производные аналогии. Даже если индивидуальному бессознательному 
противопоставляют бессознательное коллективное или космическое, оно действует 
лишь своей возможностью вызывать представления солипсистского субъекта, будь 
это-субъект одной культуры или всего мира. 
Достаточно часто подчеркивали сложность мыслить процесс повторения. Если 
рассматриваются два настоящих, две сцены или два события (детства и зрелости) в 
их разделенной временем реальности, то каким образом прошедшее настоящее могло 
бы на расстоянии воздействовать на актуальное, моделировать его, тогда как оно 
ретроспективно должно воспринять всю его действенность? И если включать действие 
воображения, чтобы заполнить разрыв во времени, то как этим действиям, в конце 
концов, не впитать в себя всю реальность двух настоящих, сохраняя повторение 
лишь как иллюзию солипсистского субъекта? Но если верно, что два настоящих 
следуют друг за другом на меняющемся расстоянии в ряду реальных, то они 
образуют, скорее, два реальных ряда, сосуществующих относительно сущностно иного 
виртуального объекта, постоянно циркулирующего и перемещающегося в них (даже 
если персонажи, субъекты, представляющие позиции, цели и связи каждого ряда, во 
временном отношении остаются различными). Повторение возникает не между двумя 
настоящими, но между двумя сосуществующими рядами, формируемыми относительно 
виртуального объекта (объекта = х). Постоянно циркулируя, смещаясь относительно 
себя, виртуальный объект в двух реальных рядах, где он появляется, то есть между 
двумя настоящими, определяет изменение терминов и модификации воображаемых 
связей. Итак, смещение виртуального объекта не одна из маскировок, но принцип, 
из которого в реальности вытекает повторение как замаскированное повторение. 
Повторение возникает только при и в маскировках, затрагивающих пределы и 
отношения рядов реальности; но это происходит потому, что повторение зависит от 
виртуального объекта как от имманентной инстанции, которой присуще прежде всего 
смещение. Мы не можем отныне считать, что маскировка объясняется вытеснением. 
Напротив, именно потому, что повторение необходимо замаскировано в силу 
характерного смещения определяющего его принципа, вытеснение происходит как 
следствие, касающееся представления о настоящем. Фрейд это хорошо чувствовал, 
когда искал инстанцию более глубокую, чем вытеснение, хотя все еще мыслил ее как 
так называемое "первичное" вытеснение. Повторяют не потому что вытесняют, но 
135 
вытесняют, потому что повторяют. Или же — маскируют не потому что вытесняют; 
вытесняют, потому что маскируют, а маскируют в силу детерминирующего центра 
повторения. Маскировка не вторична относительно повторения; повторение не 
вторично относительно зафиксированного предела, предположительно последнего, или 
начального. Ведь если два настоящих, прошедшее и актуальное, образуют два 
сосуществующих ряда относительно виртуального объекта, который перемещается в 
них и относительно себя, ни один из этих двух рядов не может быть обозначен как 
первичный или производный. Они вводят в игру сложной интерсубъективности 
различные пределы и субъекты; каждый субъект при этом обязан своей ролью и 
функцией вневременной позиции, занимаемой им относительно виртуального 
объекта18. 
Что же до самого этого объекта, его нельзя более трактовать как последний или 
начальный предел: это определяло бы его фиксированное место и тождественность, 
противные его природе. Если он может быть "отождествлен" с фаллосом, то только в 
той мере, в какой его, по выражению Лакана, никогда нет на месте: недостает 
идентичности, репрезентации. Одним словом, нет высшей цели. Любовь не отсылает к 
матери; просто мать занимает в ряду, составляющем настоящее, некое место 
относительно виртуального объекта, с необходимостью занятое другим персонажем в 
ряду, образующем настоящее другой субъективности, учитывая смещения этого 
объекта = х. Подобно тому как герой В поисках..., любя свою мать, уже повторяет 
любовь Свана к Одетте. Родственные персонажи не являются высшими целями 
субъекта, но средствами — целями интерсубъективности, формами общения и 
маскировки между рядами, для разных субъектов, поскольку эти формы определены 
переносом виртуального объекта. Ведь за масками есть еще маски, и самое тайное — 
еще один тайник, и так до бесконечности. 
_____________ 
18 Существование рядов выявлено Лаканом в двух очень важных текстах: в уже 
цитировавшемся «Семинаре о "Похищенном письме"» (1-й ряд— 
король—королева—министр; 2-й ряд — полиция—министр—Дюпэн) и в "Индивидуальном 
мифе невротика", комментарий к "человеку-крысе" (два ряда — отцовский и 
сыновний, которые в разных ситуациях вводят в игру долг, друга, женщину бедную и 
женщину богатую). Элементы и связи в каждом ряду определяются их позицией 
относительно постоянно перемещаемого виртуального объекта: письма в первом 
примере, долга — во втором. "Не только субъект, но и субъекты, взятые в их 
интерсубъективности, сменяют друг друга... Смещение означающего определяет 
действия субъектов, их судьбу, их отказы, ослепления, успехи и участь, невзирая 
на их врожденные способности и социальные достижения, без различия характера и 
пола..." (Lacan A. Ecrits. P. 30.) Так определяется интерсубъективное 
бессознательное, не сводимое ни к индивидуальному, ни к коллективному 
бессознательному, относительно которого уже нельзя обозначить один ряд как 
первоначальный, а другой — как производный (хотя Лакан продолжает употреблять 
эти термины, быть может, ради удобства). 
136 
Снять маску с чего-либо или кого-либо — лишь иллюзия. Фаллос, символический 
орган повторения — тоже маска, он спрятан. Дело в том, что у маски два смысла. 
"Дай мне, я тебя прошу, дай мне ... но что? — другую маску". Маска прежде всего 
означает маскировку, затрагивающую в воображении пределы и связи двух реальных, 
по праву сосуществующих рядов; но маска глубинно означает смещение, 
затрагивающее в основном символический виртуальный объект в его ряду, как и в 
реальных рядах, где он постоянно циркулирует. (Таково смещение, совмещающее 
глаза замаскированного и рот маски или позволяющее увидеть лицо носителя лишь 
как тело без головы, несмотря на то, что голова, в свою очередь, вырисовывается 
на этом теле.) 
Повторение по своей сущности является, таким образом, символическим, духовным, 
интерсубъективным или монадологическим. Из этого вытекает последнее следствие, 
касающееся природы бессознательного. Явление бессознательного не поддается 
пониманию в виде слишком простого противопоставления или конфликта. Не только 
теория вытеснения, но и дуализм в теории пульсаций способствуют у Фрейда 
преобладанию конфликтной модели. Однако конфликты являются результирующей 
чрезвычайно тонких дифференцирующих механизмов (смещение и маскировка). И если 
силы естественно вступают в отношения противостояния, то исходя из 
дифференциальных элементов, выражающих более глубокую инстанцию. Вообще, 
отрицательное в двойном виде ограничения и оппозиции показалось нам вторичным 
относительно инстанции задач и вопросов: то есть отрицательное одновременно 
выражает лишь в сознании тень глубоко бессознательных задач и вопросов и 
заимствует внешнюю власть у неизбежно "ложной" части естественной постановки 
этих задач и вопросов. Верно, что бессознательное желает, только и делает, что 
желает. Но, когда желание находит принцип своего отличия от потребности в 
виртуальном объекте, оно предстает не как сила отрицания или элемент 
противопоставления, но, скорее, как вопрошающая и проблематизирующая 
исследовательская сила, развивающаяся в ином поле, чем потребность и 
удовлетворение. Вопросы и задачи — не спекулятивные акты, которые в таком 
качестве остались бы временными, отмечая сиюминутное незнание эмпирического 
субъекта. Это живые акты вложения особых объективностей бессознательного, 
предназначенные пережить временное и частичное состояние, затрагивающее, 
напротив, ответь! и решения. Задачи "соответствуют" взаимным маскировкам сроков 
и отношений, образующих ряды реальности. Вопросы как источники задач 
соответствуют смещению виртуального объекта, в связи с которым разворачиваются 
ряды. Тайны и загадки всегда ставят фаллос как виртуальный объект на то место, 
где его нет, потому что он совпадает с пространством 
137 
смещения в силу загадок и тайн. Даже конфликты Эдипа зависят прежде всего от 
вопроса Сфинкса. Рождение и смерть, различие полов существуют как сложные темы 
проблем, прежде чем стать просто терминами оппозиции. (До оппозиции полов, 
определяемой наличием или отсутствием пениса, есть "вопрос" фаллоса, 
определяющий в каждом ряду различное положение обладающих полом персонажей.) 
Возможно, что в каждом вопросе, в каждой задаче, как и в их трансцендентности 
относительно ответов, в настоятельности их решений, в том, как они поддерживают 
собственное знание, обязательно есть что-то безумное19. 
Достаточно настойчивого вопроса, как у Достоевского или Шестова, чтобы 
заглушить, а не вызвать ответ. Здесь раскрывается его чисто онтологическое 
значение — (не)-бытие вопроса, не сводимое к небытию отрицательного. Нет первых 
и последних ответов и решений, таковы лишь вопросы-задачи благодаря маске под 
любой маской, смещению любого места. Наивно думать, что проблемы жизни и смерти, 
любви и различия полов оправдываются решениями или даже их научной постановкой, 
хотя эти постановки и решения необходимы, должны в определенный момент 
необходимо включаться в процессе их развития. Задачи касаются вечной маскировки, 
вопросы — вечного смещения. Невропаты и психо- 
__________ 
19 Серж Леклер обрисовал теорию неврозов и психозов в связи с понятием вопроса 
как фундаментальной категории бессознательного. В этом смысле он различает 
характер вопроса у истерика ("я мужчина или женщина?") и у страдающего манией 
("я жив или мертв?"); он также различает соответствующие позиции невроза и 
психоза относительно инстанции вопроса. См.: Leclaire S. La mort dans la vie de 
1'obsede // La psychanalyse, 1956, № 2; A la recherche des principes d'une 
psychotherapie des psychoses // Evolution psychiatrique, II, 1958. Эти 
исследования о форме и содержании вопросов, переживаемых больным, представляются 
нам очень важными и влекущими за собой пересмотр роли отрицательного и конфликта 
в бессознательном вообще. И здесь они также проистекают из указаний Лакана о 
типах вопросов при истерии и маниакальности, см.: Lacan J. Ecrits. P. 303,304; о 
желании и его отличии от потребности, его связи с "запросом" и "вопросом", см. 
Р. 627—630, 690—693. Не заключается ли одно из самых важных положений теории 
Юнга в следующем: сила "вопрошания" в бессознательном, концепция 
бессознательного как бессознательного "проблем" и "задач"? Юнг выводил из этого 
заключение: открытие процесса дифференсиации более глубоко, чем результирующие 
оппозиции (см. "Я и бессознательное"). Правда, Фрейд резко критиковал эту точку 
зрения в "Человек — волк" § V, где он утверждает, что ребенок не задается 
вопросом, а желает; что он сталкивается не с задачами, но с волнением чувства, 
возникающим от противного; см. также "Фрагменты анализа истерии (случай Доры)" § 
II, где он показывает, что сердцевина сна может быть только желанием, втянутым в 
соответствующий конфликт. Однако дискуссия Юнга и Фрейда не совсем верно 
определена, поскольку речь идет о том, способно ли бессознательное на что-то 
иное, кроме желания. Действительно, прежде следовало бы спросить, является ли 
желание только силой оппозиции или же силой, целиком основанной на силе вопроса? 
Даже сон Доры, приводимый Фрейдом, не может быть интерпретирован только в 
перспективе задачи (два ряда: отец—мать, господин К.—госпожа К.), которая 
развивает вопрос в истерической форме (шкатулка для драгоценностей, играющая 
роль объекта = х). 
138 
паты ценой своих страданий, может быть, глубже других исследуют эту первую и 
последнюю глубину: одни — спрашивая, как отвести проблему, другие — где 
поставить вопрос. Именно их страдание, их ложный пафос — единственный ответ на 
постоянно смещающийся вопрос, постоянно маскирующуюся проблему. Показательна и 
далеко превосходит их сама их жизнь, а не то, что они говорят или думают. Они 
свидетельствуют об этой трансцендентности, необыкновенной игре истинного и 
ложного, что устанавливается уже не на уровне ответов и решений, а в самих 
задачах, в самих вопросах, то есть в условиях, где ложное становится способом 
поиска истинного, собственным пространством своих сущностных маскировок или 
основного смещения: pseudos* стала здесь ложным пафосом Истинного. Сила вопросов 
всегда происходит не из ответов и располагает свободным основанием, не 
поддающимся разрешению. Настойчивость, трансцендентность и онтологическая 
поддержка вопросов и задач выражается не в форме конечности достаточного 
основания (зачем? почему?), а в скромной форме различия и повторения: какое 
различие? и "повтори еще раз". Различия здесь нет никогда, но не потому, что оно 
сводится к тому же в ответе, а потому, что его нет вне вопроса и повторения 
вопроса, обеспечивающего смещение и маскировку. Задачи и вопросы, таким образом, 
принадлежат бессознательному, но и бессознательное по природе дифференциально, 
итеративно, серийно, проблематично и вопрошающе. Когда спрашивают, является ли 
бессознательное в конце концов противополагающим или дифференцирующим, 
бессознательным сильных конфликтующих или небольших элементов рядов, сильных 
противоположных представлений или небольших различающихся восприятий, то 
кажется, что воскрешаются старые сомнения, а также старые споры между 
лейбницевской и кантианской традициями. Но если бы Фрейд был полностью на 
стороне гегельянского посткантианства, то есть бессознательного оппозиций, то 
почему бы он воздавал такие почести лейбницианцу Фехнеру и его дифференцирующей 
тонкости "симптоматика"? По сути, дело не в выяснении того, включает ли 
бессознательное небытие логического ограничения или небытие реальной оппозиции. 
Ибо оба эти небытия в любом случае являются ликами отрицательного. 
Бессознательное — ни ограничение, ни противостояние; ни бессознательное 
деградации, ни бессознательное противоречия. Оно касается задач и вопросов в их 
сущностном отличии от решений-ответов: (не)-бытие проблематичного отвергает в 
равной степени обе формы негативного небытия, управляющие только предположениями 
сознания. Знаменитое слово нужно воспринимать дословно, бессознательному не 
знакомо Нет. Частичные объекты являются элементами малых восприятий. 
Бессознательное дифференциально, оно состоит из малых восприятий, но именно этим 
сущностно отличается от сознания; оно касается задач и вопросов, 
139 
которые никогда не сводятся к большим противопоставлениям и впечатлениям 
целостности, получаемым сознанием (мы увидим, что лейбницевская теория уже 
указывала этот путь). 
Итак, мы встретили второе "по ту сторону принципа удовольствия", второй синтез 
времени в самом бессознательном. Первый пассивный синтез, синтез Габитуса, 
представлял повторение как связь в виде возобновляющегося живого настоящего. Он 
обеспечивал обоснование принципа удовольствия в двух взаимодополнительных 
смыслах, поскольку из него одновременно вытекала общая значимость удовольствия 
как инстанции, которой психическая жизнь оказывалась теперь подчиненной в Оно, и 
особое галлюцинарное удовлетворение, которое наполняло каждый пассивный мыслящий 
субъект нарциссическим образом самого себя. Второй синтез — это синтез 
Эроса—Мнемозины, представляющий повторение как смещение и маскировку и служащий 
обоснованием принципа удовольствия: речь здесь, действительно, идет о том, чтобы 
выяснить, как этот принцип применяется к тому, чем движет, при каких условиях, 
ценой каких ограничений и уточнений используется. Ответ дается в двух 
отношениях. Первое — направление общего закона реальности, согласно которому 
первый пассивный синтез переходит в активный синтез и активный мыслящий субъект. 
Второе —то, в котором, напротив, первый пассивный синтез, углубляясь, переходит 
во второй пассивный синтез, вбирающий частное нарциссическое удовлетворение и 
переносящий его на созерцание виртуальных объектов. Принцип удовольствия 
обретает здесь новые состояния как в отношении созданной реальности, так и 
установленной сексуальности. Пульсация, определявшаяся только как связанное 
возбуждение, возникает теперь в дифференцированной форме: как пульсация 
сохранения, следующая активной линии реальности, и как сексуальная пульсация в 
новой пассивной глубине. Если первый пассивный синтез учреждает "эстетику", то 
второй справедливо определить как эквивалентный "аналитике". Если первый 
пассивный синтез относится к настоящему, то второй — к прошлому. Если первый 
пользуется повторением, чтобы выманить из него различие, то второй пассивный 
синтез включает различие в повторение. Ведь два лика различия — перенос и 
травестия, смещение, символично затрагивающее виртуальный объект и маскировки, 
воображаемо затрагивающие реальные объекты, в которые он проникает, стали 
элементами самого повторения. Именно поэтому Фрейд испытывает известное 
затруднение в распределении различия и повторения с точки зрения Эроса, в той 
мере, в какой сохраняет оппозицию двух этих факторов и понимает повторение 
согласно материальной модели снятого различия, тогда как Эрос определяется 
введением или даже производством 
140 
новых различ