личий. Венчающие анархии заменяют иерархии репрезентации; кочевые дистрибуции 
— оседлые дистрибуции репрезентации. 
Мы видели, каким образом эти системы являются местом актуализации Идей. Идея в 
этом смысле не едина и не множественна: это множественность, состоящая из 
дифференциальных частей, дифференциальных связей между частями и особенностей, 
соответствующих этим связям. Три измерения — части, связи и особенности — 
составляют три аспекта множественного основания: определяемость или принцип 
количественности, взаимоопределение или принцип качественности, полная 
детерминация или принцип потенциальности. Все три проецируются на идеальное 
334 
темпоральное измерение постепенной детерминации. Следовательно, существует 
эмпиризм Идеи. В самых разных случаях мы должны задаться вопросом, действительно 
ли перед нами идеальные элементы — нефигуративные, нефункциональные, но 
взаимоопределяемые в системе дифференциальных отношений (нелокализуемые 
мыслительные связи). Например: являются ли таковыми физические частицы, и какие 
именно? относится ли это к биологическим генам? к фонемам? Мы также должны 
спросить себя, какая дистрибуция особенностей, какое распределение особенных и 
регулярных, примечательных и обычных точек соответствует ценности отношений. 
Особенность — исходная точка ряда, распространяющаяся на все обычные точки 
системы вплоть до приближения к другой особенности; последняя порождает другой 
ряд, то сходящийся, то расходящийся с первьм. Идея обладает силой утверждения 
расхождения, устанавливает своего рода перекличку между расходящимися рядами. 
Вероятно, для самой философии понятия особенного и регулярного, примечательного 
и обычного имеют гораздо большее онтологическое и эпистемологическое значение, 
чем понятия истинного и ложного, соотносящиеся с представлением; ведь то, что 
называют смыслом, зависит от различения и дистрибуции вспыхивающих точек в 
структуре Идеи. Таким образом, постепенная определимость самой Идеи связана с 
действием взаимоопределения с точки зрения связей и полным определением с точки 
зрения особенностей. Это действие дифференциального в Идее; оно пронизывает Идею 
как множественность, формируя метод речи-заменителя (им искусно пользовался 
Лейбниц, хотя и подчинял его нелигитимным условиям сходимости, еще 
свидетельствующим о давлении требований представления). 
Определенная таким образом Идея совершенно лишена актуальности. Это чистая 
виртуальность. В виртуальных множественностях Идей сосуществуют все 
дифференциальные связи в силу их взаимоопределения, все распределения 
особенностей в силу их полной детерминации, в соответствии с присущим им 
порядком. Но Идеи в первую очередь воплощаются в полях индивидуации: интенсивные 
ряды факторов индивидуации упаковывают мыслительные, сами по себе 
доиндивидуальные особенности; переклички между рядами задействуют идеальные 
связи. И здесь также Лейбниц чрезвычайно проницательно подметил и показал, что 
индивидуальные сущности формируются на фоне этих связей и особенностей. Затем 
Идеи актуализуются в видах и частях, качествах и пространствах, покрывающих и 
распаковывающих поля индивидуации. Дифференциальные связи генов образуют вид, 
подобно тому как актуализированные доиндивидуальные особенности формируют органы 
и протяженность тела. Следует тем не 
335 
менее подчеркнуть абсолютное условие несходства: вид или качество не похожи на 
актуализируемые ими дифференциальные связи, а органы несходны с особенностями. 
Сходны возможное и реальное, но вовсе не виртуальное и актуальное. Подобно тому, 
как Идея несводима к тождеству и не обладает какой-либо тождественностью, 
воплощение и актуализация Идеи не прибегают к сходству и не могут рассчитывать 
на подобие. 
Если действительно оба аспекта дифференсиации образованы видами и органами, 
качествами и пространствами, или, скорее, спецификацией и расчленением, 
квалификацией и объемом понятий, то можно сказать, что Идея актуализируется 
посредством дифференсиации. Актуализироваться для нее значит дифференцироваться. 
Таким образом, сама по себе, в своей виртуальности, она совершенно 
недифференсирована. Тем не менее, она вовсе не индетерминирована: напротив, она 
полностью дифференцирована. (В этом смысле виртуальное — вовсе не смутное 
понятие; оно обладает полной объективной реальностью; оно вовсе не совпадает с 
возможным, которому недостает реальности. Итак, возможное — модус 
тождественности понятия в представлении, тогда как виртуальное — модальность 
дифференциального внутри Идеи). Необходимо придать самое существенное значение 
"разделительной черте" ц/с как символу Различия: дифференцировать и 
дифференсировать. Система в целом, осуществляющая воплощение и актуализацию 
Идеи, должна быть выражена комплексным понятием "(неди)-дифференц/сиация". У 
каждой вещи есть как бы две непарные, асимметричные и несхожие "половины" — обе 
половины Символа, каждая из которых, в свою очередь, делится надвое: 
мыслительная половина, погруженная в виртуальное, состоит, с одной стороны, из 
дифференциальных связей, с другой — из соответствующих особенностей; актуальная 
половина состоит, с одной стороны, из актуализирующих эти связи качеств, с 
другой — из частей, актуализирующих эти особенности. Стыковку двух этих больших 
несхожих половин обеспечивает индивидуация. Вопрос о ens omni modo determinatum 
следует поставить так: в Идее вещь может быть полностью детерминирована 
(дифференцирована), и все же испытывать нехватку детерминаций, составляющих 
актуальное существование (она недифференсирована, еще даже не подверглась 
индивидуации). Если мы называем "отчетливым" полностью дифференцированное 
состояние Идеи, а формы количественной и качественной дифференциации — "ясными", 
то должны отказаться от правила пропорциональности ясного и отчетливого: 
336 
Идея сама по себе отчетливо-темная. И тогда она — дионисийская (в отличие от 
ясного-и-отчетливого аполлоновского представления) в своей сохраняемой и 
охраняемой темной зоне; в недифференцированности, которая тем не менее прекрасно 
дифференцирована; в доиндивидуальном, являющемся при этом особенным. Ее 
непроходящее опьянение — темное отчетливое, двойной цвет, которым философ изо 
всех сил дифферецированного бессознательного окрашивает мир. 
Усматривать в задачах промежуточное субъективное состояние, через которое должно 
пройти наше фактически ограниченное познание — ошибка. Эта ошибка освобождает 
отрицание, искажает диалектику, подменяя (не)-бытие задачи не-бытием 
негативного. "Проблематичное" — состояние мира, измерение системы и даже ее 
горизонт, очаг: оно указывает именно на объективность Идеи, реальность 
виртуального. Задача как таковая полностью детерминирована, ей свойственна 
дифференцированность в той мере, в какой ее соотносят с полностью позитивными 
условиями — хотя она еще и не "решена" и тем самым остается 
недифференсированной. Или, скорее, она решена, как только поставлена и 
определена, но все же объективно сохраняется в порожденных ею решениях, 
сущностно отличаясь от них. Вот почему метафизика дифференциального исчисления 
обретает свое истинное значение, уходя от антиномии конечного и бесконечного в 
воспроизведении ради появления в Идее в качестве первого принципа теории задач. 
Такое состояние Идей-задач со множеством сосуществующих разновидностей, 
детерминациями частей, дистрибуциями подвижных особенностей и формированием 
вокруг последних идейных рядов мы назвали озадаченностью. Слово "озадаченность" 
означает здесь вовсе не состояние сознания. Мы называет усложнением состояние 
хаоса, удерживающего и включающего все актуальные интенсивные ряды, 
соответствующие воплощающим их и утверждающим расхождение идейным рядам. Хаос 
также вбирает в себя бытие задач, придавая всем формирующимся в нем системам и 
полям устойчивую ценность проблематичного. Мы называем импликацией состояние 
интенсивных рядов как коммуницирующих посредством различий, перекликающихся при 
формировании полей индивидуации. Каждый ряд "имплицирован" другими, которые в 
свою очередь имплицированы им; они составляют "упаковывающее" и "упакованное", 
"решающее" и "решенное" системы. Наконец, мы называем экспликацией состояние 
качеств и пространств, покрывающих и распаковывающих систему между основными 
рядами: здесь вырисовываются дифференсиации, интеграции, определяющие конечное 
решение в целом. Но такие центры упаковки все 
337 
еще свидетельствуют о стойкости задач, или об устойчивости ценностей импликации 
в ходе их объяснения и решения (репликации). 
Мы видели это в психических системах применительно к Другому. Другой не 
совпадает с имплицированными в систему факторами индивидуации, но в какой-то 
мере "представляет", замещает их. Действительно, среди распакованных качеств и 
пространств воспринимаемого мира он упаковывает, выражает возможные миры, не 
существующие вне своего выражения. Тем самым он свидетельствует об устойчивых 
ценностях импликации, придающих ему сущностную функцию в представляемом мире 
восприятия. Ведь если Другой уже предполагает организацию полей индивидуации, он 
является при этом условием нашего восприятия в этих полях различимых объектов и 
субъектов; мы воспринимаем их как индивидов — в различных отношениях узнаваемых, 
идентифицируемых. То, что Другой — собственно говоря никто, не вы и не я, 
означает, что это — структура, которой в различных мирах восприятия просто 
соответствуют разные термины: я для вас в вашем мире, вы для меня — в моем. Но 
недостаточно видеть в другом особую специфическую структуру мира восприятия 
вообще; на самом деле это структура, обосновывающая и обеспечивающая самое 
функционирование этого мира в целом. Ведь понятия, необходимые для описания 
этого мира — форма-содержание, сторона-целостность объекта, глубина-длина, 
горизонт-очаг и т. д. — были бы пусты и неприменимы, если бы не было Другого, 
выражающего возможные миры, где то, что (для нас) остается в глубине, 
одновременно пред-воспринимается или подразумевается как возможная форма, или 
глубина, как возможная длина и т. д. Выделение объектов, переходы как разрывы, 
переход от одного объекта к другому, факт наличия чего-то имплицированного, 
всегда требующего дополнительного объяснения, раскрытия — все это оказывается 
возможным лишь благодаря структуре-другому и ее перцептивной выраженности. 
Короче, структура-другой обеспечивает индивидуацию воспринимаемого мира. Не Я, 
не мыслящий субъект — они, напротив, нуждаются в этой структуре для восприятия в 
качестве индивидуальностей. Дело происходит так, как будто Другой вводит факторы 
индивидуации и доиндивидуальные особенности в границы объектов и субъектов, 
которые теперь подлежат репрезентации как воспринятые или воспринимающие. В 
такой степени, что для нахождения факторов индивидуации в интенсивных рядах и 
доиндивидуальных особенностях, представленных в Идее, нужно пройти этот путь в 
обратном направлении и, отталкиваясь от осуществляющих структуру-другой 
субъектов, вернуться к самой этой структуре, то есть постичь Другого как 
338 
не являющегося Никем, потом пойти еще дальше, пройти изгиб достаточного 
основания, достичь тех областей, где структура-другой уже не работает, вдали от 
обусловленных ею объектов и субъектов, чтобы позволить особенностям 
развернуться, распределиться в чистой Идее, а факторам индивидуации 
—разместиться в чистой интенсивности. В этом смысле, действительно, мыслитель 
неизбежно одинок, он — солипсист. 
Откуда же берутся Идеи, их многообразные связи и дистрибуции особенностей? Здесь 
мы снова идем по дороге, делающей поворот, где "разум" погружается в 
потустороннее. Первопричина всегда отождествлялась с божественной одинокой 
игрой. Но играть можно по-разному, человеческие коллективные игры не похожи на 
эту божественную одинокую игру. Мы можем по многим признакам противопоставить 
два вида игры, человеческий и идеальный. Во-первых, человеческая игра 
предполагает наличие предшествующих категорических правил. Далее, в результате 
таких правил определяется вероятность, то есть "гипотезы" проигрыша и выигрыша. 
В-третьих, эти игры никогда не утверждают случайность в целом, но, напротив, 
дробят ее, стремясь каждый раз избежать случайности, исключить из нее 
последствие хода, с необходимостью связывая тот или иной выигрыш либо проигрыш с 
гипотезой. Вот почему, наконец, человеческая игра прибегает к оседлым 
дистрибуциям: действительно, категорическое предварительно правило играет роль 
инварианта Одинакового, обладая метафизической и моральной необходимостью; оно 
подводит под него противоположные гипотезы, соответствующие численно 
различающимся рядам ударов, бросков, метаний, производящим дистрибуцию этих 
гипотез; а следствия, результаты ходов распределяются согласно последствиям, 
следуя гипотетической необходимости, то есть осуществленной гипотезе. Такова 
оседлая дистрибуция с закрепленным разделением распределенного в соответствии с 
долями, определенными согласно правилу. Этот человеческий, ложный прием игры не 
скрывает своих предпосылок: это моральные предпосылки, гипотеза наличия Добра и 
Зла; игра же — обучение нравственности. Образец такого рода плохой игры — пари 
Паскаля с его способом дробления случайности, раздачи ее кусков ради 
распределения способов человеческого существования согласно никогда не 
подвергающемуся сомнению неизменному правилу существования Бога. Но от 
платоновской лотереи до лейбницевской шахматной игры в О глубинном происхождении 
вещей присутствует все та же концепция игры, целиком вписанная в систему 
необходимого, гипотетического и гипотетической необходимости (категорический или 
аподиктический принцип, гипотеза, следствие). Эта игра уже сливается с 
применением репрезентации, представляет 
339 
все ее элементы, высшее тождество принципа, оппозицию гипотез, подобие различных 
числовых бросков, пропорциональность соотношения следствия и гипотезы. 
В мире представления нам труднее всего понять, невозможно применить совершенно 
другую, божественную игру, о которой, быть может, говорит Гераклит, Малларме 
упоминает с таким религиозным страхом и раскаянием, а Ницше — столь решительно5. 
Во-первых, нет предсуществующего правила, игра идет по собственному правилу. В 
такой мере, что каждый раз случайность в целом единовременно утверждается 
необходимо победным ударом. Ничто не исключается из игры: следствие вовсе не 
изымается из случайности посредством гипотетической необходимости, якобы 
связывающей его с определенным фрагментом; напротив, следствие адекватно 
случайности в целом, удерживающей и подразделяющей все последствия. Тогда уже 
нельзя говорить, что различные ходы численно различимы: каждый необходимо 
победный ход влечет за собой воспроизведение броска по другому правилу, вновь 
выделяющему все свои следствия из последствий предыдущего. 
Каждый раз различные ходы различаются не численно, но формально, так как 
различные правила — формы одного и того же онтологического броска, единого во 
всех случаях. И различные последствия распределяются уже не согласно дистрибуции 
осуществляемых ими гипотез, но самостоятельно, в открытом пространстве 
единственного, неразделимого броска: вместо оседлой дистрибуции — бродячая. 
Вместо раздробленной, ограниченной, надломанной усилиями людей игры — чистая 
Идея игры как таковой. (Какая человеческая игра ближе всего к такой одинокой 
божественной игре? Как говорит Рембо, ищите X, произведение искусства). Итак, у 
представленных в Идее изменений связей и дистрибуций особенностей нет иного 
источника, кроме такого рода формально отчетливых правил единого онтологического 
броска. Это точка, где первопричина оборачивается отсутствием истока (в вечно 
смещенном круге вечного возвращения). Алеаторическая точка всегда одинаково 
перемещается по всем игральным костям. Разные броски, изобретающие собственные 
правила, делающие единственный ход, наделенный множеством форм и вечным 
возвращением — это вопросы-императивы, предполагающие один 
_____________ 
5 См.: Fink E. Le jeu comme symbole du monde. P., I960; Alexos К. Vers la pensee 
planetaire. P., 1964. В отличие от той точки зрения, которую мы пытаемся 
изложить, авторы стремятся различить божественную и человеческую игру ради 
выведения формулы того, что они, следуя Хайдеггеру, называют "онтологическим 
различием". 
340 
единственный вечно неудовлетворительный ответ, оставляющий их открытыми. Они 
движут идеальными задачами, чьи связи и особенности определяют. Посредством 
подобных задач они вызывают последствия, то есть дифференсированные решения, 
воплощающие связи и особенности. Таков мир "воли": между случайными 
утверждениями (решающие вопросы-императивы) и возникшими итоговыми утверждениями 
(случаи окончательных решений или резолюций) разворачивается позитивность Идей в 
целом. Вместо соотношения гипотетическое-категоричное — 
проблематичное-императивное; вместо пары Одинаковое-представление — различие и 
повторение. Жребий брошен против неба, со всей силой смещения алеаторической 
точки и императивных точек, подобных молниям, образующих на небесах идеальные 
созвездия-задачи. Они падают на землю со всей силой победоносных решений 
возвратного броска. Это игра на двух столах. И как же не быть трещине на 
границе, на стыке столов? Как узнать на первом — самотождественное 
субстанциальное Я, на втором — себе подобный континуальный мыслящий субъект? 
Исчезло тождество игрока, а также подобие расплачивающегося за последствия и 
воспользовавшегося ими. Трещина, стык — форма пустого времени, Вертел, на 
который нанизываются случаи. С одной стороны, лишь разбитое этой пустой формой 
Я. С другой — только пассивный, навсегда распавшийся в пустой форме мыслящий 
субъект. Расколотому небу вторит разбитая Земля. "О небо надо мною, ты чистое! 
Ты — бездна света!... — что ты — паркет для божественных случаев, что ты — 
божественный стол для божественных костей и игроков в кости!"6. На что отвечают 
с другого стола: "Если я когда-либо за божественным столом земли играл в кости с 
богами, так что земля содрогалась и трескалась и выбрасывала огненные потоки, — 
ибо земля есть божественный стол, дрожащий от новых творческих слов и 
божественных ударов..." Тем не менее ни расколотое небо, ни разбитая земля не 
переносят негативного, исторгают его через то, что раскалывает или разбивает их, 
выталкивают все формы отрицания, представляющие именно нечестные игры —"Вам не 
удалось метание. Но, что из этого! Вы игроки в кости. Вы не научились играть и 
насмехаться так, как нужно играть и насмехаться!" 
Мы постоянно предлагали дескриптивные понятия — описывающие актуальные ряды либо 
виртуальные Идеи, или же ту бездонность, из которой все проистекает. Но: 
интенсивность-подключение-резонанс-вынужденное движение; дифференциал и 
_____________ 
6 Ницше Ф. Так говорил Заратустра. С. 132, 134. Две последующие цитаты: С. 189, 
231. 
341 
особенность; компликация-импликация-экспликация; 
дифференциация-индивидуация-дифференсиация; вопрос-задача-решение и т. д. вовсе 
не образуют перечень категорий. Открытие списка категорий в принципе — тщетная 
претензия; можно сделать это фактически, но не принципиально. Ведь категории 
принадлежат миру представления, где образуют формы дистрибуции, согласно которым 
Бытие распределяется между сущими согласно правилам оседлой пропорциональности. 
Вот почему философия часто испытывала соблазн противопоставления категорям 
сущностно иных понятий, действительно открытых, свидетельствующих об 
эмпирическом, плюралистическом смысле Идеи: "экзистенциальные" вместо 
"сущностных", прецепты вместо концептов — либо перечень эмпирико-идейных 
понятий, как у Уайтхеда, превращающих Process and Reality* в одну из величайших 
книг современной философии. Подобные понятия, которые следует называть 
"фантастическими" в той мере, в какой они применяются к