нной  необходимости
переставлять ноги по-очереди.
     Наконец,  мы  оказались  на другом  берегу.  Я  с  удивлением
обнаружил, что все еще жив. Альберт Филимонович сказал:
  -     Ну,  вот  мы и пришли... И туалетная бумага тебе,  похоже,
больше не нужна.
-    А вы откуда знаете?
-    Я видел, как апана в твоем теле направилась вверх...
-    Что направилось вверх?..
-    Апана... Этим словом йоги называют один из потоков Силы в
тонком теле человеческого существа. Обычное направление его
движения - вниз. Он обеспечивает, кроме всего прочего, работу
механизмов выделения.
-    А-а-а... Никогда к йоге серьезно не относился...
-    Ну, это, в общем-то правильно... Правда, лишь постольку,
поскольку серьезное отношение к чему бы то ни было в этом мире
bkerq роковой ошибкой. Однако, если проводить параллели, то, по
сравнению с истинной йогой, все, происходящее у нас в зале, -
детские игрушки...
-    Погодите, как это - роковой ошибкой? А Путь Духа, кодекс
чести воина, библейские заповеди, в конце концов - разве хотя бы
это не заслуживает предельно серьезного отношения?
-    Конечно, заслуживает! Но лучше, если это отношение будет не
твоим... Можно избежать всех ловушек на Пути, насмеяться над
поклонением любым идолам, отрешиться от всех человеческих и
сверхчеловеческих привязанностей, даже основательно разобраться с
такой заковыристой штукой, как чувство собственной значительности,
и в итоге все же угодить в последнюю, ультимативную западню, из
которой нет выхода. Эта ловушка, обойти которую не удается
подавляющему большинству даже самых великих воинов - серьезное
отношение собственно к Духовному Пути или к пути воина. Выручить
человека, в нее угодившего, не способна даже смерть...
-    Ну, хорошо, - спросил я, - а жизнь и смерть - это серьезно?
-    О да, жизнь и смерть - это серьезно! - сказал он. - Но не
очень... Если хочешь, мы поговорим об этом во вторник после
тренировки. Сейчас не время. В тебе имеется еще такая штуковина,
как прана, которая всегда направляется вверх. Так вот, нам
предстоит заставить ее повернуть вниз...
        О пране я кое-что слышал, может быть, не совсем то, что он
имел в виду, однако решил не уточнять и только поинтересовался:
  -    Вниз? И что тогда?
-    Тогда огонь и вода в твоем теле поменяются местами.
-    И...
-    И вода закипит, поскольку окажется над огнем. Образовавшийся
пар наполнит тело большим количеством горячей влажной и очень
плотной силы. Рыба не сможет устоять. Ты непременно победишь...
-    Рыбу?
-    Ультимативную западню... На каком-то этапе, разумеется,
потому как ножки у ней - курьи... И впоследствии она повернется к
тебе новой своей стороной... Картинка в очередной раз окажется
размытой - текучие ничего не значащие краски и никакой
определенности.
        Он замолчал, приложив палец к губам и жестом предложив мне
следовать за ним.
     Его  последняя фраза произвела на меня довольно-таки гнетущее
впечатление. И вообще, я не ощущал особой уверенности в  том,  что
все это мне нравится, по крайней мере, соглашаться с некоторыми из
его  утверждений очень не хотелось, так как согласие  означало  бы
полное крушение всей моей системы ценностей. Я хотел было сообщить
ему  об  этом,  но он не стал слушать, повернулся  и  с  хлюпаньем
зашагал  прочь. Чавкая скопившейся в кроссовках водой, я  двинулся
за  ним,  поскольку  ничего другого мне не оставалось.  Ступая  по
песку,  я  неожиданно отдал себе отчет в том, что весь наш  диалог
был  произнесен  шепотом.  И  это почему-то  понравилось  мне  еще
меньше.

         Немного  поодаль  в  ребристых  кустах  виднелось  нечто,
сколоченное из досок и в темноте напоминавшее маленький  сарайчик.
Когда  мы,  оставляя  на песке мокрый след, приблизились  к  этому
строению,  у  него  обнаружилась дверь  -  тоже  сбитая  из  серых
растрескавшихся  досок и подвешенная на двух кусках  автомобильной
резины.  Причем  открывалась  она  почему-то  не  в  сторону,  как
положено  нормальной  двери,  а  вверх,  наподобие  задней  дверце
Sвосьмерки".
     Мы  забрались в сарайчик. Там были двухъярусные нары. Изнутри
мне  вдруг стало видно, что начинает светать - похожий на вьющийся
липкий  туман едва различимый серо-сиреневый свет струился снаружи
сквозь многочисленные щели в стенах. Посередине сарайчика на  полу
кольцом  лежали  кирпичи. Наклонившись, я  разглядел,  что  это  -
кострище.
  -    Альберт Филимонович, давайте разведем костер, - предложил я,
- а то у меня скоро все зубы в порошок сотрутся от мелкой дрожи...
-    Нельзя, Миша, придется потерпеть. Совсем немного - уже почти
шесть.
-    Но почему нельзя?
-    Мы должны соблюдать конспирацию и тщательно маскироваться.
Рыбе не следует раньше времени знать, что мы здесь.
-    Причем тут рыба, она же в воде? А мы - в сарае...
-    Это - не сарай, это - прибежище...
-    Что???
-    Прибежище рыболовов и стрелков.
  И  тут мне стало по-настоящему жутко. Я неожиданно осознал,  что
учитель  свихнулся, и я, ни о чем не подозревая, стал первой  -  а
первой  ли?  -  жертвой его странной мании... Я  рванулся  было  к
двери, но получил подсечку с ударом между лопаток, от которого все
поплыло  у  меня  перед  глазами, и рухнул лицом  прямо  в  мокрую
пахнувшую мочой золу.
  -    Почему она мокрая? - спросил я.
-    Крыша прохудилась, нужно смотрителю сказать, - ответил
Альберт Филимонович, помогая мне подняться.
-    Какому смотрителю? Они что, писяют в костер, чтобы огонь
погасить, когда уходят?
-    У всякого прибежища всегда имеется смотритель... А писяет в
костер только тот, кто боится подойти к озеру и зачерпнуть воды.
-    А кто боится подойти к озеру и зачерпнуть воды?
-    Стрелок. Он всегда смотрит в небо, он не понимает, что рыба -
лучше...
-    Лучше чего?
        Альберт  Филимонович не ответил, шурша чем-то  у  меня  за
спиной.  Я  повернулся  и увидел, что он распаковал  свой  военный
гермомешок и достает из него сухую одежду и обувь.
  -    А мне? - спросил я, когда он переоделся.
-    Кто же мог знать, что ты будешь таким мокрым? - пробормотал
он.
-    Жмот паскудный, - подумал я, впервые в жизни по-настоящему на
него обозлившись.
-    А вот и нет, - сказал он, - просто все в этом мире имеет свой
сакральный смысл.
       Я промолчал, но от прилива гнева мне стало неожиданно жарко.
Из головы вниз прошла горячая волна раздражения.
    Он положил мокрые вещи на верхние нары и сказал:
  -    Еще двадцать восемь минут. Ляг, расслабься.
  Неожиданно  для  самого себя я послушно улегся на  нижние  нары.
Сверху  капала вода. Касаясь моего лба, она мгновенно  с  шипением
испарялась.
  -    Что за черт, - подумал я, - неужели у меня температура? Это
же  надо  было так быстро простудиться. Хотя вода в озере -  такая
wepm`... Хорошо, хоть живой еще, а то с этим психом...
  Немного полежав молча, я спросил:
  -    Но все-таки, Альберт Филимонович, почему бы нам не развести
костер? Маленький... Ну совсем крохотный...
-    Нельзя, Миша. Рыба - она существо чуткое и к тому же
относится к водной стихии. Огонь может обидеть ее и отпугнуть.  И
тогда нам нечего будет ловить. А стрелком из нас двоих могу быть
только я. Тебя ведь никто еще не научил стрелять из рыболовных
снастей.
-    Ну и хрен с ней, с рыбой. Мне не холодно уже, просто домой
хочется.
-    Поздно, Миша. Без рыбы нам обратной дороги нет.
-    А с рыбой?
-    А с рыбой - совсем другое дело. С рыбой - это уже не назад.
-    А куда?
-    Время... Вставай!
-    А куда?!
-    Как куда? Удочки забрасывать!
-    Нет, я не о том, куда, если не назад?
-    Потом... Сейчас - вот тебе удочка и - вперед...

       Мы выбрались из сарайчика-прибежища. Снаружи было еще почти
совсем темно и, наверное, промозгло, но я не замечал холода.  Гнев
мой  прошел, оставив после себя ощущение приятного тепла  в  теле.
Одежда на мне совсем высохла и местами даже немного дымилась.
     Альберт Филимонович достал из-за голенища большой широкий нож
со  свирепыми зубьями на обухе и ушел в кусты. Минуты через две он
вернулся,  неся подмышкой двух длинных - сантиметров по сорок,  не
меньше - и очень толстых земляных червяков сизо-красного цвета.
  -    Разве они не спят? - спросил я. - Уже ведь почти зима.
  Невиданные размеры червяков меня почему-то не удивили.
  -     Я взял их сонными, - ответил он. - Видишь, вялые какие. Но
жирные: за лето отъелись.
  Мы  размотали  удочки. Обнаружив, что они - без крючков,  я  уже
почти  не удивился. Чего еще можно было от него ожидать?.. Альберт
Филимонович  показал мне, на каком расстоянии  от  грузила  должен
быть поплавок и сказал:
  -    Червячка привязывай осторожно - петелькой за самый хвостик,
чтобы  мягкие внутренности и скелет не повредить. Если сильно  его
травмировать, рыба не клюнет.
-    Скелет?!
-    А что? У тебя же скелет есть. Почему у него не может быть?
-    Но ведь он - червяк?
-    Ну, червяк, и что? Разве это повод презирать его или считать,
что он чем-то хуже тебя? В конце концов, именно он является
посредником между тобой и твоей рыбой.
-    Моей рыбой? - переспросил я, сразу же забыв о червяковом
скелете.
       Альберт Филимонович ничего не ответил и забросил свою удочку.
  -     Без  четверти  семь, - сообщил он после непродолжительного
молчания. - Забрасывай удочку, рыба уже шевелится во сне...
-    Бред, - подумал я. - Какая рыба в конце ноября? Она уже вся
давным-давно на ямах...
        Мне снова стало холодно и неуютно, но, чтобы лишний раз не
действовать  ему  на нервы - кто знает, какие еще  фантазии  могут
bngmhjmsr|  в его больном мозгу? - я все же аккуратно -  за  самый
хвостик - привязал своего червяка и забросил удочку.
  -    Теперь будем ждать, - сказал Альберт Филимонович.
-    Чего ждать? - не сдержался я.
-    Заветного мгновения, когда рыба проснется и поднимется из
неведомых глубин, чтобы клюнуть на нашу наживку.
-    Каких в задницу глубин, здесь всего-то воды по горло...
-    Это для тех, кто переходит вброд, - терпеливо объяснил он.  -
Рыба - она вброд не ходит. Рыба имеет обыкновение плавать в
неизмеримой толще кристально прозрачных антрацитово-черных вод...
Если она, конечно, не летучая. Которая летучая - той время от
времени свойственно бывает воспарять...
-    Так ведь вы говорите, что здесь - Оболонь! Откуда на Оболони
летучая рыба? Это же не тропики... Здесь летучие рыбы не живут.
-    Живут, не живут... Ты-то откуда знаешь?
-    Но ведь это же - Оболонь, - чуть не плача от ощущения
безнадежности, произнес я.
-    Ну и что? Про Оболонь-то кто тебе сказал?
-    Так вы же и сказали...
-    Вот и я о том же... Странное все-таки существо - человек...
Ему как скажешь - так и будет. Главное - чтобы убедительно. Ну и,
по-возможности, с чувством... Ведь не просто так три четверти
человечества питаются лапшой. Похоже - привычка... И наука, между
прочим, утверждает, что лапша - это очень полезно. Усваивается,
дескать, хорошо...
       Почему-то его высказывание показалось мне оскорбительным, и я
почти обиделся. Не за себя - за человечество. И даже немножечко  -
за науку. Но потом сообразил, что обижаться на психически больного
-  неблагородно  и, кроме того, попросту глупо. А потом  произошло
нечто,  заставившее меня мигом позабыть и о лапше, и  о  науке,  и
даже о судьбах человечества.

        Я  вдруг  заметил на противоположном берегу озера какое-то
яркое  пятно. Присмотревшись, я увидел стайку девушек в  цветастых
спортивных   костюмах  и  пестрых  кроссовках  от  "Нью   бэланс".
Окруженные теплым пузырем радужного света, девушки легко и  весело
скользили трусцой по самой кромке узкого песчаного пляжа.
  -    Спортсменки! - радостно подумал я и рванулся к ним.
-    Стоять!!! - раздался за моей спиной резкий окрик.
        Я застыл как вкопанный - по щиколотки в неподвижной черной
воде.  От  моих ног по жирной зеркальной глади расходились  круги.
Девушки  бежали и делали вид, что наши расклады их не касаются.  Я
медленно оглянулся.
     Альберт  Филимонович сидел на прежнем месте, не  выпуская  из
рук  удочку,  но  теперь в зубах его был зажат выпачканный  землей
широкий нож.
  -     На  место, - сквозь стиснутые зубы зловеще процедил он.  -
Возьми удочку и лови дальше...
-    Нечего здесь ловить! - с истерической ноткой в голосе
воскликнул я. - А там - девушки... Спортсменки... Теплые...
Хорошие... И спонсоры у них, видать... Кроссовки - ого какие!..
Отпустите, а? Ну пожалуйста...
-    На место! - еще жестче приказал он, и холодная сталь лязгнула
в его зубах. Нож, однако, не выпал, и Альберт Филимонович с
яростным присвистом продолжил: - Спонсоры... Тоже мне...
Анатомическое строение у тебя подкачало, не тянешь ты на ихних
qonmqnpnb... и потом, не в спонсорах дело. Ты ловишь на червяка,
тебя ловят на девушек. Спонсоров уже вон поймали. А рыба - она
проснулась и только того и ждет, чтобы ты бросился назад -
вброд...
-    Боже мой, - с отчаянием подумал я, - он ведь совсем рехнулся.
Вот это называется - влип...
       Мне не раз доводилось видеть, с каким мастерством он метает
нож  из  любого  положения.  Искушать  судьбу  не  хотелось...   Я
обреченно  вернулся на прежнее место, сел на песок и взял  удочку,
поплавок  которой  все  это  время неподвижно  торчал  из  воды  в
нескольких метрах от берега. Альберт Филимонович вынул нож изо рта
и вонзил его рядом с собой в песок.
    Девушки обогнули озеро и трусцой приближались к нам.
  -    Почему они не побежали вброд? - спросил я.
-    Они уже выманили свою рыбу, - ответил он. - Своих спонсоров,
я хотел сказать...
       Девушки были совсем близко. Я даже ощущал тонкий аромат смеси
женского пота и дорогих духов. Радужный свет, окружавший  их,  был
теплым  и  излучал ощущение домашнего уюта. В сумеречной  хмурости
ноябрьского утра на берегу черного озера черт знает в каких местах
это казалось чем-то фантастическим и нестерпимо притягательным.
  -    Эй, мужички, побежали с нами, чего без толку сидеть? Рыба вся
давно ушла, а которая не ушла, ту уже поймали другие. Тут ведь все
лето ловцы толкутся, к воде не пробьешься. Идем!
-    Сидеть! - приказал Альберт Филимонович, снова сжав зубами нож
и грозно вращая глазами.
-    Миша, плюнь ты на него, пускай сам ловит, идем с нами!
        "Откуда они знают, как меня зовут? - подумал я. - Мы  ведь
никогда   раньше  не  встречались...  Наверное,  это  -   ловушка.
Пожалуй,  лучше  остаться  с  этим козлом,  как-никак,  двенадцать
лет...  И  потом,  если  он не в себе, должен  же  кто-то  за  ним
присмотреть..."
  -     Ну что, идешь? Да ты не бойся, он своим тесаком в тебя  не
запустит, это он так, пугает. Ведь он же тебя любит, вы  для  него
все - как дети родные... Идем!
  Я отрицательно покачал головой.
  -     Ну  и  дурак. Хочешь ловить - лови, неизвестно  еще,  кого
поймаешь.  Может, сам рад не будешь. Чувство до-о-олга!..  Из  вас
двоих, между прочим, козел - вовсе даже не он...
  И  девушки легко затрусили прочь, ритмично вздрагивая рыхловато-
мускулистыми шейпинговыми ягодицами и унося с собой радужный свет,
тепло  и уют. Предрассветные сумерки сомкнулись вокруг нас  вязкой
жижей сиреневого ноябрьского тумана. Альберт Филимонович вынул изо
рта нож и снова воткнул его в песок.

  -     Молодец,  Миша, - сказал он, - ты не поддался дьявольскому
искушению  и  дал достойный отпор криминогенному элементу.  Теперь
вся твоя рыба - воистину твоя...
-    Идиот, - подумал я, и на душе у меня почему-то вдруг
потеплело.
        Однако  телом  я ощущал некоторую глубинную  промозглость,
потому,   видимо,  что  сиреневый  туман  предрассветных   сумерек
странным  образом  проникал внутрь меня, обволакивая  клетки  тела
сырым  холодным ощущением последней предзимней стылости. Я  видел,
как  он  течет от клетки к клетке, слой за слоем овладевая тканями
моего  организма,  и  все процессы жизнедеятельности  делались  от
}rncn  почти  совсем  подспудными, а сознание  останавливалось  на
полумысли,  и  зависавшие  в  остекленении  внутреннего  безмолвия
разлапистые,  тягучие,  как  хорошо  разжеванный  "Стиморол",   до
прозрачности  хлипкие  мыслеформы  таяли  и  сами  превращались  в
струящуюся фиолетовую мглу.
  -     Ой, - подумал я, - неужто и моя крыша - туда же? Вот уж не
знал,  что психические заболевания могут быть заразными... Если  у
него  мозги все время так растекаются, то его можно понять. Бедный
Альберт  Филимонович... Мама расстроится -  ведь  она  ему  всегда
симпатизировала. Выпить бы - прогреться изнутри, да  и  развеяться
заодно...
-    У вас там в гермомешке военном водки случайно нет? - спросил
я. - Или спирта?
-    Водки?!! - взвился он. - Что ты!!! Как можно?!! Откуда?!!
-    Так сами ведь говорили - мешок военный. Ну где это видано,
чтобы военный - и без бухла. Прямо патология какая-то... Нет,
такого не бывает...
-    Бывает, Миша, еще и не такое бывает...
-    И что, ни капельки нет?
-    Брать с собой спиртное, отправляясь на рыбную ловлю...
Неправильно ты как-то мыслишь...
-    Я вообще не мыслю, у меня мозги оцепенели... Потому и хотел
дернуть... Согреться, да и развеяться заодно...
-    Может, еще и подлечиться?
-    Может быть...
-    Фи, как некрасиво! От тебя, Миша, я такого не ожидал.
Функциональное употребление ограниченных доз спиртного, равно как
и психотропных средств - это пошло! Истинный воин пьет просто ради
того, чтобы пить - очень много и абсолютно не пьянея.
-    А зачем пить, если не пьянеть? И почему непременно много?
-    Много - чтобы развить исчерпывающе всеобъемлющий кайф, а не
пьянея - чтобы в полный рост этим кайфом насладиться... Какой
смысл набраться и тут же умом помрачиться, и всякий утратить
контроль? А после - где был, что делал, с кем, как?... Стыдно. И
синдром похмельный, опять-таки... Воин таких ошибок не допускает.
Если, конечно, он - истинный воин, а не дешевый джентльменствующий
мордобоец... Когда воин пьет, он знает, зачем он пьет!.. Ну, и что
именно он пьет - это ему тоже хорошо известно. И сколько стоит то,
что он пьет... Он ведь никогда не пьет что попало... Воин всегда
отслеживает все без исключения аспекты реальности. От спиртного
тело расслабляется, циркуляция потоков магической силы ци в
энергетической структуре человека приобретает поистине грандиозный
размах! И если контроль не утрачен, а воин не утрачивает его
никогда, всю эту энергию можно собрать и накопить в поле нижнего
света, которое находится в животе чуть ниже пупка. А это - такой
кайф!.. Даже даосский ступенчатый оргазм блекнет...
        "Даосский ступенчатый оргазм"... Вот зараза... Я  вспомнил
девушек, окончательно расстроился и пробормотал:
  -    Холодно и гадко.

  -     Ну, мы-то еще в завидном положении. А ты представь себя на
месте  одного  из  червячков, которые у нас  на  удочках  -  им-то
каково?  Прикидываешь? Ледяная вода, тьма, и рыба, которая вот-вот
поднимется из неведомых глубин и поглотит...
  Я  не  дослушал. Я был червячком на толстой леске своей  удочки.
Мои  ноги  в  области голеностопных суставов были плотно  охвачены
тугой  петлей.  Так  вот  почему он говорил  о  скелете!  Выходит,
червяки - это тоже мы... А где же рыба? Я с ужасом чувствовал, что
nm` должна быть где-то здесь, совсем рядом.
     Я  огляделся.  На  некотором расстоянии справа  в  прозрачной
антрацитово-черной толще болтался привязанный за ноги головой вниз
голый  Альберт  Филимонович  в  мокрой  полковничьей  папахе   без
кокарды.  Это  несколько  меня приободрило:  выходит,  не  один  я
оказался в столь незавидном положении. На мне тоже не было никакой
одежды,  я  подумал,  что купаться голым рано  утром  в  ноябре  -
непозволительная  блажь,  а  потом почувствовал,  что  со  стороны
выгляжу,  должно  быть,  довольно  несчастным,  чего  нельзя  было
сказать о нем. Весь вид Альберта Филимоновича выражал непреклонную
решимость,  из-под сложенной козырьком ладони он озирал окружающее
пространство, а в зубах его был зажат нож, кото