рый, казалось, даже
несколько  подрос в длину, став еще шире и еще острее. Неужели  он
собрался  отбиваться  этим  ножом  от  рыбы?  Я  вспомнил  любимый
отцовский  анекдот  о мичмане российского императорского  флота  и
коварной  рыбе акуле... И этот - туда же... Тоже мне  -  офицер...
Дворянская кровь! Папаху напялил!... Нет, козел - все-таки он... А
может, он просто знает, с какой стороны она возникнет из неведомых
глубин? Нет, непохоже, очень уж быстро головой вращает, прямо  как
пропеллером...   Но почему только по часовой стрелке?  Во  вторник
нужно  будет  спросить... Блеск стиснутого в зубах ножа  слился  в
сверкающий сталью круг... Если бы еще и кокарда на папахе мелькала
-  как бы здорово смотрелось!.. Но крючки, как же без них - неужто
так  зазря  и  пропадать?   Сожрет  ведь  и  уплывет,  и  даже  не
зацепится...
  -    Но как же мы поймаем рыбу, если удочки у нас - без крючков? -
почти с отчаянием в голосе спросил я.
-    А кто сказал тебе, что мы должны ее поймать? - мелькающим
голосом проговорил он, все быстрее вращая головой.
-    Но ведь мы же - на рыбной ловле...
-    Точно. Только ловим здесь не мы. Я не говорил тебе об этом,
чтобы заранее не расстраивать. Нам нужно только выманить рыбу, а
ловить ее мы не будем. Ды мы бы и не смогли, потому что эта рыба -
Рыба Дхарма, и ловит здесь она. На этот раз она поймает тебя.
        От  его слов по всему моему телу прошел озноб. Мокрая кожа
покрылась  полчищами гусиных мурашек. Он был абсолютно безнадежен,
я  думал,  что  это  -  конец,  но, оказывается,  все  еще  только
начиналось...

       И тут я увидел свет. Бело-золотой, он поднимался из неведомых
глубин,  разрастаясь  и  неумолимо накатываясь  на  нас.  Скорость
вращения  головы Альберта Филимоновича сделалась немыслимой,  и  я
услышал, как в пространстве замелькал его душераздирающий вопль:
  -    РЫБА!!!
  Нож  выскользнул у него изо рта и, прорезав поверхность воды над
нами, исчез за пределами озера...
     Я  сидел на песке в позе воина. Рядом Альберт Филимонович что
было  сил  тянул  правой рукой изогнувшуюся  дугой  удочку,  левой
вцепившись  в  пластмассовую рукоять торчавшего из песка  ножа.  Я
тупо глядел на воду. Моего поплавка нигде не было видно.
  -     Тяни,  Миша,  ну что же ты смотришь!!! Мне в  одиночку  не
справиться! Нужно выманить ее на самый верх!!! - закричал он.
-    Я не хочу-у-у-у!!!!!!! - дико заорал я.
-    Поздно, малыш, - спокойно и даже, как мне показалось, с какой-
то суровой нежностью произнес он. - Тяни!.. Ты выбрал, и теперь у
тебя нет другого выхода. Если ты не сделаешь этого сейчас, ты не
pexhx|q уже никогда. И всю жизнь будешь себя жалеть. А потом
придет смерть, и ты поймешь, что возможность сделать решающий
выбор предоставляется здесь только один раз. В каждое мгновение
жизни - один-единственный раз... Знаешь ли ты, когда смерть
явится, чтобы забрать тебя отсюда?
-    Нет, - честно ответил я, и мне стало все равно.
  Прозрачная кристально чистая решимость заполнила все мое существо ровным
потоком стальной ясности. Я подумал, что это, должно быть, и  есть
отрешенность,  схватил удилище и дернул. Оно изогнулось  дугой.  Я
тянул, чувствуя, что рыба намного сильнее нас двоих вместе взятых,
и что ее сила уже отрывает меня от земли.
  Черная вода озера окрасилась золотом, из нее начал струится свет. Он
рос  и  делался ярче, сила его нарастала. В конце концов он сорвал
нас с наших мест и втянул в себя.

  Мы  неслись  сквозь  пространство  нестерпимо  яркого  света   -
серебристо-белого  с  золотыми  и радужными  сполохами  -  Альберт
Филимонович немного впереди, придерживая меня левой рукой  за  по-
прежнему торчавший из моего живота замысловатый завиток некоторого
ощущения.  Потом  я  заметил, что голова  и  ступни  мои  начинают
светиться,  постепенно сливаясь с окружающим светом и понемногу  в
нем    растворяясь.   Растворение   ползло   по   телу,   медленно
подкрадываясь  к  животу.  Скорость полета  сквозь  свет  достигла
совершенно фантастической величины. Альберт Филимонович  потерялся
где-то  по  пути, оставив мне руку, которая держала  мой  завиток.
Потом  и  рука его куда-то исчезла, поглощенная набегающим потоком
светового  ветра. В конце концов свет добрался до  середины  моего
живота и поглотил меня полностью. Я ощутил, что сам стал светом, я
растворился в нем, растекшись во все стороны беспредельности.  Мое
осознание  было  самоосознанием бесконечно  протяженного  во  всех
мыслимых  и  немыслимых направлениях золотисто-белого пространства
единого   света.   Его   переполнял   абсолютный   покой,   полная
самодостаточность  и безграничность Великой Пустоты.  От  ощущения
невыразимого счастья я проснулся.
  Горела  настольная лампа. Мама стояла, склонившись надо мной,  и
улыбалась.
  -     Миша,  уже  утро, вставай, - сказала она.  -  Там  Альберт
Филимонович пришел... С удочками...
  Я  встал  и  в  одних  трусах вышел в коридор.  Под  лампой  без
абажура  стоял Альберт Филимонович в яловых сапогах,  полковничьей
папахе   без   кокарды   и  военном  ватнике   поверх   пятнистого
комбинезона.
  -    А кто снял абажур? - спросил я.
-    Давай, собирайся поскорее, - сказал он. - Рыба просыпается в
семь. У нас еще есть время, однако необходимо спешить...

     ШИЗИК

                   " Итак, уважаемые дамы и господа, мы с вами осмотрели палаты,
           столовую и манипуляционные. Теперь давайте проследуем в блок Б -
           там находятся специализированные кабинеты. А это вот, кстати, -
           спортивный зал. Здесь мы занимаемся йогой. С шизофрениками..."
                  Из   объяснений  проф.  К.Ф.Васильева  во  время
           осмотра  психиатрической лечебницы  аккредитованными  в
           Киеве   представителями  зарубежных  средств   массовой
           hmtnpl`vhh.

        "-  Порою  встречаются удивительнейшие случаи  шизофрении.
Больной исключительно разумен, зачастую абсолютно адекватен,  а  в
некоторых   отношениях  -  даже  гениален,  обладает  поразительно
расширенным   диапазоном  восприятия,  которое,  тем   не   менее,
развертывает  в его сознании исключительно стройную картину  мира.
Без  накладок,  так сказать, и досадных недоразумений...  Конечно,
она   гораздо  богаче,  чем  общепринятое  видение  мира  обычными
здоровыми  людьми, и к тому же отличается сложной  и  неординарной
организацией структурных взаимосвязей, однако на поверку во многих
случаях  оказывается вполне рабочей... Возможно, в  связи  с  этим
лица,   страдающие  таким  типом  шизоидного  синдрома,   зачастую
обладают  экстраординарными способностями и  силами,  которые  они
сами  называют  магическими, и происхождение  которых  современной
науке   пока   еще  неизвестно...  В  последнее  время   -   после
Чернобыльской  катастрофы  -  количество  случаев  подобного  рода
шизоидного синдрома на территориях, непосредственно прилегающих  к
зоне  отчуждения, то есть по Киевской, Гомельской,  Житомирской  и
Черниговской  областям,  увеличилось более  чем  на  два  порядка.
Вполне возможно, что это связано с некоторым пока еще не изученным
психомодулирующим  влиянием определенных  спектров  радиоактивного
излучения на психику человека...
  -    Простите, профессор, а на основании чего Вы в таких случаях
диагностируете шизоидный синдром?
-    Э-э... Это - сложный специальный вопрос. Не думаю, что
времени, отведенного нам на пресс-конференцию, будет достаточно,
чтобы в нем разобраться... Кроме того, он в некоторой степени
касается вещей, составляющих профессиональную тайну, и я поступил
бы неэтично по отношению к своим коллегам и пациентам, если бы
стал ее разглашать... Прошу меня простить. Есть еще вопросы?"
       Из ответов проф. К.Ф.Васильева на вопросы аккредитованных в
Киеве представителей зарубежных средств массовой информации.

        Пустое  солнце затерялось в предвечернем покое холмов,  не
дождавшись   оранжевых  сумерек,  золотом  тишины   растеклось   в
неподвижности околдованных безветрием трав.

        Я  сидел  на  обочине спиной к пустынному от горизонта  до
горизонта  шоссе и молча созерцал искрившееся мириадами  солнечных
бликов  море.  Только плеск прибоя и звон кузнечиков,  заполнявший
пространство   степи  за  дорогой,  нарушали  неподвижную   тишину
плотного послеполуденного безветрия. Я, кажется, о чем-то думал, а
может быть, не думал вовсе... Или думал ни о чем...
     Скрип тормозов за спиной и звук открывшейся дверцы... Шаги по
мягкому асфальту, скрип гравия на обочине рядом.
  -    Так и будешь сидеть?
  Я  взглянул  на  него. Старик в потертых джинсах  и  тенниске  с
расстегнутым воротом. Дочерна загорелое изрезанное морщинами лицо,
из-под  широкополой шляпы выбиваются пучки жестких седых волос.  В
кармане  тенниски - пачка "Кэмела", на ногах - пыльные  полусапоги
на  высоких  каблуках. Странная фигура... В  Аризоне  он  был  бы,
пожалуй, на своем месте... Но это ведь не Аризона. Интересно,  что
он делает в здешних забытых Богом местах?
  -     Живу я здесь, - ответил он фразой из анекдота, хотя я ни о
чем его не спрашивал. - Ну так что?
-    А что?
-    Ну, поехали, что ли?
-    Куда?
-    Это я у тебя должен спросить - куда?..
        Я  встал,  отряхнул  штаны и, забросив  на  плечо  рюкзак,
неопределенно махнул рукой на юг.
  -    Торбу свою на заднее сиденье брось, у меня багажник полный, -
сказал он, усаживаясь за руль...
  Дорога   поблескивала  вплавленным  в  асфальт  гравием,  ровной
стрелой взбегала на холм, а потом полого струилась к морю и  мягко
текла через широкую долину, змеясь вдоль песчаного пляжа.
      Пустые   миражи  заливали  степь  несуществующими   озерами,
горизонт морщился и дрожал, горячий воздух сжимался перед ветровым
стеклом  в  плотную  упругую  стену и тугими  реактивными  струями
хлестал по лицу, врываясь в открытые окна. Старик сбросил скорость
до  ста  двадцати, добыл из пачки сигарету и прикурил  от  спички,
сложив лодочкой руки и придерживая локтями руль.
     Асфальт закончился как-то вдруг. Еще несколько километров  мы
тряслись  по белой грунтовой дороге, оставляя позади себя  плотное
медленно  оседающее  облако меловой пыли.  Потом  дорога  свернула
прочь  от  моря   и через некоторое время растаяла  в  раскаленной
холмистой степи.
  -    Ну вот, - старик остановил машину, - отсюда пойдешь сам.
  Я взглянул на него.
  -    Дальше ходят и ездят только чужие, - объяснил он.
  Я молча протянул ему сотенную бумажку.
    Он небрежно заткнул ее в задний карман штанов:
  -     Местные  вообще сюда почти не заглядывают.  Вроде  как  бы
незачем. Разве что подбросить какого-нибудь вроде тебя... А так...
Кому на юг - те по большой дороге. Ну, там, где все...
  Я выбрался из машины, открыл заднюю дверцу и взял рюкзак.
  -    Может, за тобой заехать потом? - спросил старик.
-    Думаешь, я вернусь?
-    Вряд ли, обычно никто не возвращается, - согласился он. - Ваш
брат упорно бредет на юг прямо по пересеченной местности. А зачем?
Чтобы время убить? Там ведь нет ничего. Скалы, море, степь...
Пустота... А с той стороны - просто другая дорога. И ведет она, в
общем-то, туда же, куда и большая. Короче только. А так... Лично я
не понимаю, что за кайф такой - зависнуть на несколько недель в
пустоте... Хотя... Какое мне дело?..
       Я бросил рюкзак на землю и захлопнул дверцу.
     Он  развернулся, и машина тут же исчезла в облаке пыли. Через
некоторое время она скрылась за холмом, а потом я перестал слышать
звук мотора.
     Старик  не  сообщил мне ничего нового - я ведь не  впервые  в
этих  краях... Просто здесь почему-то так принято: начинаешь  свой
путь там, где торная дорога теряется среди холмов, и движешься  на
юг  -  до самых последних скал, за которыми начинается... а  может
быть,  заканчивается... другая дорога - та,  что  приходит  с  той
стороны.
     Обычно, попадая сюда, я проходил сквозь пространство  пологих
пустынных  холмов  вдоль изрезанного скалистыми бухтами  берега  и
покидал здешние места по той, другой дороге. Иногда, правда,  если
a{kn  желание  и  хватало сил, я добирался до  последних  скал  и,
повернув  обратно, шел на север. Время от времени  бывает  занятно
увидеть  все  то же самое в зеркальном отражении. Однако  потом  я
опять  поворачивал на юг, чтобы покинуть эти места обычным  путем.
Так что дед был прав. Здесь не возвращаются...
     Было  очень  тихо.  Я  лег на сухую  горячую  землю  рядом  с
рюкзаком   и,   сощурив   глаза  в  узенькие   щелочки,   принялся
разглядывать висевший почти в зените слепящий шар.
     Нужно расслабиться, прежде чем идти дальше. Иначе эта бешеная
белая звезда напрочь расплавит мозги, пока добреду до места...

       Придя на берег, я вынул из рюкзака смотанную в бухту веревку,
обвязал  один  ее конец вокруг вертикальной скалы  у  края  белого
слоистого обрыва и сбросил всю бухту вниз. Наклонившись, проследил
взглядом за тем, как падала и разматывалась веревка, и как  второй
конец  ее  завис,  покачиваясь, в трех метрах над большой  плоской
каменной  плитой,  выступающей из-под обрыва в  море  примерно  на
двадцать метров.
     Это  была  моя любимое место. Внизу на плите можно  загорать,
тренироваться, а в тихую погоду - даже ночевать. Море под  кромкой
плиты  не слишком мелкое, но и не очень глубокое - метров  десять-
пятнадцать,  камни  образуют под водой ступени, покрытые  мидиями,
устрицами и подводной растительностью, вокруг постоянно снуют стаи
разноцветных   рыб,   ползают  крабы,  в  толще   воды   колышутся
полупрозрачные  купола  медуз.  Морские  ежи,  звезды,  актинии  и
большие красивые ракушки во множестве покрывают дно бухты, которое
уступами  спускается до пятидесятиметровой глубины и  переходит  в
пологий  песчаный  шельф.  Вода в этих местах  всегда  прозрачная.
Правда,  иногда  -  при сгонном ветре с берега -  она  становится,
мягко говоря, холодноватой, но потом ветер обыкновенно меняется  и
снова  приносит  теплые  водные массы  из  открытого  моря.  Бухта
образована почти идеальным полукругом белых известняковых обрывов,
спуститься с которых к воде - на плоскую плиту - можно  только  по
веревке. В непогоду внизу делать нечего - там все кипит и  тяжелые
волны с грохотом обрушиваются на белые скалы. В самом центре бухты
есть  небольшой  утес. Во время шторма он почти не  виден,  только
буруны  и  фонтаны  брызг  указывают его местоположение.  В  тихую
погоду его плоская поверхность на полметра-метр выступает из воды.
От края плиты до утеса - ровно сто метров. Очень удобно, поскольку
его  край  во  время тренировки всегда служит мне  противоположным
бортиком бассейна. Возле него даже можно делать поворот-сальто.
     За  много  лет я привык к этой бухте, и обычно  начинаю  свой
путь по побережью с того, что около недели здесь отдыхаю.
     Я не стал ставить палатку, а спустился к воде, бросив наверху
рюкзак.  Вечером,  когда станет прохладней,  возиться  с  палаткой
будет намного приятнее. Тем более, что спешить мне некуда, палатку
я  поставлю  за  несколько минут, и вообще, у меня впереди  дни  и
недели  полной свободы. Я знал, что могу остаться в этой бухте  на
месяц и даже на два, если не захочу никуда идти. А если решу  уйти
- могу сделать это в любой момент...
     Раздевшись,  я  прыгнул  в  мягкую прозрачную  воду.  Сначала
нырнул  к  самому дну, чтобы убедиться в том, что  вода  внизу  не
слишком холодная, потом поднялся на поверхность и медленно  поплыл
к  утесу,  наслаждаясь мощными гребками. Я плыл брассом, я  вдыхал
горячее  солнце и с длинным выдохом долго скользил сквозь  упругую
hgslpsdms~  прохладу,  вытянувшись, и  замерев,  и  вслушиваясь  в
бульканье пузырей выдыхаемого воздуха возле моей головы...
     Когда солнце поползло вниз к морю по западной стороне неба, я
взобрался  наверх и поставил палатку. Сходил за  пресной  водой  к
источнику в соседний каньон. Прогулка заняла около полутора часов.
Потом  прошел по дну неглубокой балки, которая спускается из степи
в  мою бухту, набрал сушняка, вернулся к палатке, сложил из камней
некое  подобие очага и вскипятил котелок воды. После знойного  дня
есть не хотелось, я бросил в горячую воду немного сорванного здесь
же  под  ногами чабреца, а затем удобно расположился с котелком  и
зеленой  эмалированой  кружкой на краю обрыва  в  ожидании  захода
солнца. Ветра не было вовсе. Закат обещал быть дивным...
     Я  не  стал укладываться спать в палатке, а просто  расстелил
спальный  мешок  в брезентовом чехле на траве и забрался  в  него,
положив под голову завернутый в свитер и штормовку плоский камень.
Прежде,  чем заснуть, я долго смотрел на звезды. Говорят, в  горах
небо  выглядит еще фантастичнее. Веротянее всего, так оно и  есть,
хотя мне трудно это себе представить. В небе над южными степями  в
Млечном Пути видна каждая отдельная звездочка... И потом, я  плохо
переношу  лес,  замкнутые пространства, холода и гористый  рельеф.
Мне  больше  по  душе  открытые места, где  все  видно  до  самого
горизонта,  залитые беспощадным солнцем голые каменистые  равнины,
дрожащие  в  ослепительном полуденном безмолвии пустынные  пологие
холмы,  неглубокие  сухие каньоны с редкой  путаницей  низкорослых
деревьев на дне, знойное небо и темно-синий простор моря.

        Он появился на следующий день ближе к вечеру, когда низкое
солнце уже окрасило золотом разбросанные по степи белые камни.
     Сначала  я  заметил длинную узкую тень, которая двигалась  по
противоположному склону балки. Присмотревшись, я  увидел  в  самом
начале  этой  тени  маленькую фигурку человека.  Его  трудно  было
разглядеть, поскольку бронзовая от загара кожа обнаженного торса и
защитного  цвета  штаны  сливались  с  буровато-золотистой   сухой
травой, покрывавшей склон холма, по которому он шел.
     Человек  спустился  в балку и на несколько  минут  пропал  из
виду.  Потом  он  появился уже на этой стороне,  размеренно  шагая
вверх по склону. Он явно направлялся к моей палатке. Загорелая  до
цвета  темной  бронзы  кожа  его  чисто  выбритой  головы  мерцала
шафранными бликами в оранжево-золотых лучах заходящего солнца.
     Я  ощутил, как внутри меня волной поднимается раздражение. Он
тем  меньше  нравился  мне,  чем ближе  подходил.  Когда  до  него
оставалось десять метров, он уже не нравился мне совсем.
  -    Привет, - сказал он, подойдя и сбросив рюкзак на землю возле
моего очага.
-    Угу, - буркнул я в ответ.
        Я  не совсем понимал, почему появление незнакомца так меня
раздражает. Судя по всему, он был "тихим" - таким же, как  я  сам,
любителем одиночества и покоя. Иначе он вряд ли пришел бы  один  с
рюкзаком,  и  вообще,  вероятнее всего, не появился  бы  здесь,  а
остановился  в одной из больших бухт к северу от полуострова.  Там
есть  колодцы с пресной водой, широкие, плотно вымощенные  потными
лоснящимися  телами  песчаные пляжи, море  там  устлано  надувными
матрасами,  а  люди  в  гидрокостюмах с аквалангами  и  подводными
ружьями разве что не летают по воздуху на надувных лодках,  плотах
и  катамаранах  с  веслами,  парусами и подвесными  моторами.  Там
bqecd` полно палаток, машин, битых бутылок, помойных ям и мусорных
куч,  автомобильной музыки, плотно роящихся повсюду мух и  пьяного
веселья   с   гиканьем,  гоготом,  пыльными  ночными  дискотеками,
ракетами и предрассветной пальбой по воде из самых разнообразных и
разнокалиберных видов фирменного и самодельного оружия. Здесь - на
южной  стороне - пресной воды почти нет, а те немногие  источники,
которые  имеются,  находятся  далеко  от  мест,  в  которых  можно
спуститься к морю без веревки. Потому эта часть полуострова всегда
пустынна.  Он  пришел  сюда. Мало ли, захотелось  человеку  побыть
наедине с природой... Это, вроде бы, не причина для того, чтобы на
него злиться.
     Может быть, все дело было в том, что, по моему мнению, побыть
наедине  с  природой в этих местах невозможно? Здесь можно  только
о