штаны и, забросив  на  плечо  рюкзак,
неопределенно махнул рукой на юг.
  -    В поселок, что ли?
  Я молча кивнул.
  -    Торбу свою на заднее сиденье брось, у меня багажник полный, -
сказал он, усаживаясь за руль.
  Дорога   поблескивала  вплавленным  в  асфальт  гравием,  ровной
стрелой взбегала на холм, а потом полого струилась к морю и  мягко
текла через широкую долину, змеясь вдоль песчаного пляжа.
      Пустые   миражи  заливали  степь  несуществующими   озерами,
горизонт  морщился и дрожал, жаркий воздух сжимался перед ветровым
стеклом  в  плотную  упругую  стену и тугими  реактивными  струями
хлестал по лицу, врываясь в открытые окна.
     Я вспомнил - этот же самый старик вез меня с северной стороны
полуострова  к краю пустынного побережья три года  назад  -  в  то
лето, когда я впервые встретился с Мастером Чу. И теперь, дойдя до
последних  скал на южной стороне полуострова, я с ним  же  покидаю
эти  места  по дороге, как две капли воды похожей на  ту,  которая
когда-то  сюда меня привела. Причем, судя по всему, покидаю  я  их
навсегда...
    Я сказал ему об этом.
  -     Возможно,  - согласился он. - Только я не помню.  Вас  тут
каждый  год  вона  сколько слоняется... Всех разве  упомнишь...  И
каждый  говорит, что навсегда. А после возвращается опять и путает
всю картину...
  Он немного помолчал, а потом как бы шутя поинтересовался:
  -     И что, все три года так и топал на юг? И теперь только вот
добрался?..
-    Три года? - в тон ему ответил я. - Всю жизнь!.. Но до конца
так и не дошел... Ведь мы с тобой по-прежнему движемся на юг.
Значит, еще есть куда... Похоже, другого направления здесь просто-
напросто не существует... И любой путь в этих местах непременно
ведет на юг...
       Он ничего не сказал, только сбросил скорость до ста двадцати,
добыл из пачки сигарету и прикурил от спички, сложив лодочкой руки
и придерживая локтями руль.
     Возле полузаброшенного консервного цеха на краю вытянувшегося
вдоль пустынной дороги пыльного поселка он остановился.
  -     До  остановки дойдешь сам... Автобус будет завтра в  шесть
утра... Если будет... Можешь у бабки на сеновале переночевать.  За
штуку пускают.
-    Да я, наверно, на пляже перекантуюсь.
-    Дело твое... Только ночью северный ветер придет...
-    Непохоже, небо-то вон какое ясное. По всем приметам погода
испортиться не должна...
-    А здесь верить приметам - последнее дело... За день ветер
может обойти полный круг... И не один раз... Полуостров... Ну,
ладно, мне пора возвращаться  на север. Ты же не один здесь такой
бродишь...
       Я протянул ему пятитысячную бумажку:
  -    Нормально?
-    Э-э, нет братец, - протянул он, - три года прошло, как-
никак... При нынешней-то инфляции... Десять штук, меньше не
выходит.
       Я порылся в карманах, отыскал там пятидолларовую купюру.
  -    У меня сдачи нет, - сказал он.
-    И не надо, - мирно согласился я.
-    Ну, спасибо, - сказал он. - Только на будущем-то это не
отразится...
-    И хрен с ним, что мне - будущее? Кто знает, что произойдет
завтра - после того, как закончится сейчас и здесь?.. И потом,
вряд ли я сюда вернусь...
-    Это ты сегодня так говоришь... Здесь сейчас никогда не
заканчивается... И завтра ничего не происходит... И на моей памяти
еще ни разу не случилось так, чтобы кто-то не вернулся...
       Он захлопнул дверцу. Машина развернулась и укатила прочь - в
пустые миражи августовской степи.

        Сквозь  раскаленное безлюдье поселка я размеренно шагал  к
пустынному  пляжу,  в  самой  середине которого  сиротливо  маячил
местами  окруженный покосившимся сетчатым забором навес - шиферная
крыша  на  восьми ржавых столбах. Было очень тихо, и  пространство
стихов  само собой соткалось в горячую ткань сквозьсонных видений,
захлестнув  меня  потоком того, что может быть выражено  только  в
нем,   или   же  так  и  должно  остаться  невыразимой   в   своей
непостижимости тайной простоты.
     Мутно-белые  стены  ослепших от зноя лачуг  вдоль  расколотой
qnkmvel дороги.
    Струящаяся в горячем воздухе череда каменистых заборов.
    Пронзительный глаз цикория в буром кювете...
     День  прошел  в  знойном покое лишенной ветра жары.  Наступил
вечер.

        Я  сидел  на песке, спиной прислонившись к одной  из  опор
пляжного навеса, и от нечего делать следил за тем, как неотвратимо
рушится  свет,  и солнце падает в плотную пелену восходящих  из-за
горизонта  тяжелых  туч. Старик был прав.  Ночью  придет  северный
ветер. Но дождя не будет. Дождь, вероятнее всего, начнется завтра,
когда  я  буду  уже в пути. Ведь мне не хочется,  чтобы  он  пошел
ночью...
     Я  расстелил  спальник  и  забрался  в  него,  предварительно
насыпав  в  том  месте, куда собирался положить голову,  кучку  не
успевшего еще остыть песка.
      Ночью  я  проснулся  от  рева  прибоя.  Высунув  голову   из
спальника, я увидел, что вокруг очень темно. Я сел и посмотрел  на
море.  Северный ветер гнал по заливу огромные волны.  Прокатываясь
мимо почти по касательной к берегу, они цеплялись краями за кромку
пляжа  и  с  ревом обрушивались, сворачиваясь в гигантские  буруны
яркой  изумрудно-зеленой  пены. Вся  поверхность  моря  тоже  была
покрыта бурунами, и они точно так же ярко светились в непроглядной
тьме. Небо было плотно затянуто тучами, вспышки маяка на мысу то и
дело выхватывали на нем низкие светло-черные клубы. Я выбрался  из
спального  мешка  и немного прошел вдоль пляжа, чтобы  в  сторонке
справить нужду. Прогремел далекий гром. Я чувствовал, что  в  этой
ночи  есть  нечто  необычное, с чем  прежде  я  здесь  никогда  не
сталкивался.   Снег!..  Редкие  и  очень  крупные  хлопья   летели
параллельно земле, несомые непреклонными потоками северного ветра.
Может,  показалось? Я вернулся к спальному мешку и зажег  фонарик.
Снежинки  заплясали в его луче... Снег в августе, в  южной  степи,
там, где его и зимой-то не особенно увидишь...
     Когда  перед рассветом автобус, в котором, кроме  меня,  было
еще   четыре  пассажира,  загудел  дизелем,  отправляясь  в   свой
полусуточный бег по степному шоссе, по его крыше защелкали  первые
капли мокрого стального дождя.

        После  полудня  -  во  время одной  из  пятнадцатиминутных
остановок - я позвонил домой, стремительными перебежками преодолев
расстояние от автобуса до отдельно стоящего сортира и оттуда -  до
здания  автостанции,  но  все  равно  основательно  промокнув  под
тяжелыми струями затяжного южного ливня. Трубку подняла дочка. Она
тут  же сообщила мне, что завтра утром будет суббота, и они поедут
к  дедушке и бабушке на дачу. Я сказал, что возвращаюсь  домой,  и
услышал, как она радостно кричит во весь голос:
  -    Ма-а-ам, папа возвращается!..
  Время  разговора  истекло, а второго  жетона  у  меня  не  было,
поэтому я повесил трубку и, согнувшись под тяжестью слитых в почти
непроницаемую пелену капель, побежал обратно в автобус...

       Снаружи начинало темнеть, потоки дождя струились по стеклам,
превращая  мир  за окнами автобуса в спутанную оптическим  обманом
пелену  ирреального коловращения пустых полей, редких  придорожных
поселков   с   вылинявшими  вывесками  продмагов,   пирожковых   и
g`l{gc`mm{u  кафе,  одиноких деревьев и облепленных  мокрой  пылью
километровых столбов... Я смотрел на все это и чувствовал,  как  в
очередной  раз  на меня неотвратимо накатывается  пространство,  в
котором  не  существует  ничего,  кроме  обрывков  слышанных   или
читанных где-то когда-то стихов...
      Спустя   некоторое  время  стихи  действительно   пришли   -
стихотворение, которое я впервые прочел лет пятнадцать назад.  Оно
было  написано  синей шариковой ручкой на фантасмагорическом  слое
социалистической  салатовый нитрокраски поверх древесно-стружечной
внутренней  реальности  парты в одной из  аудиторий   двенадцатого
корпуса   Киевского  политехнического  института.  Видимо,   стихи
придумал  кто-то из студентов, еженедельно пользовавшийся услугами
междугородней  автобусной связи. И этот человек знал,  что  значит
безнадежно  зависнуть  в   железно-стеклянном  ящике,  который   с
надсадным  гудением навязчиво болтается  где-то  в  несуществующем
промежутке между прошлым и будущим, между там и здесь...
     Пончики,  мороженое, соки, промтовары, хлеб,  степная  грязь,
тополя  без  листьев  вдоль  дороги, и  времен  автобусная  связь,
города,  поселки  и промзоны, и в апрельской зелени  хлеба,  бытия
невскрытые  законы  так  смешно  запутала  судьба,  серый  дождик,
дворники  на  стеклах, неразрывность следствий и причин,  кровь  и
пот, и в них душа намокла, проходя сквозь тысячи личин. Под колеса
катится дорога, вряд ли все проходит без следа, что-то ищем - Бога
ли,  не Бога - и бредем неведомо куда. Все давно слилось в оконной
раме,  спутан мир потоками дождя, неисповедимыми путями в вечность
неизменно уходя...
     Каждый  раз,  когда  занятия проходили  в  той  аудитории,  я
садился за парту, на которой были написаны эти стихи. И изо дня  в
день,  из  недели  в  неделю, из месяца в месяц,  из  года  в  год
наблюдал  за  тем, как постепенно стираются их слова и неотвратимо
затягиваются хитросплетениями свежих формул, анекдотов,  и  дивных
творений  студенческого матерного фольклора... Как-то  само  собой
получилось, что я запомнил стихотворение, хотя так и не узнал, кто
его  написал,  равно как и того, осталось ли оно  где-нибудь  еще,
кроме той парты и моей памяти...
     Теперь  за окнами автобуса был серый август, похожий, скорее,
на   вторую  половину  октября,  и  вязкое  каменисто-бурое   поле
щетинилось  за  обочиной  колючими  обрезками  кукурузных  ног,  а
утратившие  привычную  пыльную  матовость  листья  на  придорожных
тополях  едва начинали желтеть. В остальном же ничто не изменилось
за  пятнадцать  лет,  прошедшие с того дня,  когда  кто-то  где-то
услышал внутри себя биение строк и отправил их в стремительный бег
наискосок  по  глянцевой поверхности казенной  древесно-стружечной
плиты.  Как не изменилось ничто за все те сотни, тысячи, и десятки
тысяч  лет,  в течение которых мы упрямо и вяло толчемся  на  этой
земле, обильно орошая ее потом и кровью, и мутными потоками  слез,
смешанных  с  холодной  прозрачной самодостаточностью  равнодушных
дождей...

       Сумерки сгущались, дизель ровно гудел, и от нечего делать я
автоматически  начал  вслушиваться в его звук.  Он  был  похож  на
жужжание множества пчел. Потом я вдруг обнаружил, что точно  такой
же  звук  существует где-то у меня внутри. Он возникал  в  области
промежности и наплывал волнами, поднимаясь вверх по серединной оси
тела  и  вновь  падая вниз. Одновременно со звуком в теле  плотной
горячей  струей поднималось нечто, похожее на фонтанирующий  вверх
on  позвоночнику поток раскаленного металла. Сначала он  дошел  до
точки  над  половым  органом, затем добрался  до  уровня  пупка  и
поднялся  вверх  до  солнечного сплетения.  Потом  жужжащий  поток
раскаленного  металла залил сердце и достиг гортани. И  последними
двумя   мощными   стремительными  бросками  он  заполнил   голову,
разделившись в ней на две части, из которых одна устремилась  вниз
в тело, а вторая - вверх, в бесконечность. Та, которая пошла вниз,
потоком  жидкого огня заполнила все мышцы и органы тела, превратив
их  в  что-то очень плотное и твердое. Я чувствовал,  что  в  этом
состоянии  не  смогу пошевелить даже пальцем. Вторая часть  потока
подхватила  мое восприятие и вынесла его прочь. Сначала  я  увидел
головы  пассажиров, потом перед взглядом прошло сечение автобусной
крыши, степная дорога, сумеречный горизонт... Горизонт округлился,
я  увидел  тучи  сверху, потом - тонкую светлую полоску  атмосферы
вокруг  планеты,  потом - саму планету, которая вдруг  провалилась
куда-то  с  немыслимой скоростью и превратилась в крохотную  точку
среди мириадов таких же точек, существовавших внутри меня. И  где-
то  там,  на  открытой всем космическим ветрам  голой  поверхности
крохотной  точки  в  бескрайности  холодной  Вселенной,  была  еще
меньшая  - совсем-совсем крохотная точечка наделенной ограниченным
рассудком  плесени, в которой было сконцентрировано все  немыслимо
огромное  самоосознание  этой  фантастической  бесконечности.  Это
настолько впечатлило меня, что я перестал видеть Вселенную  внутри
себя.  Остался  только огонь - бесконечное пространство  бушующего
огня...
     Я  боялся, что не сумею вновь собрать себя в теле, но  страхи
мои  оказались  напрасными. Через некоторе время я обнаружил,  что
вернулся  откуда-то с другой стороны. Словно Сила, устроившая  эту
дивную  демонстрацию,  завершила в многомерном  пространстве  Мира
некий кольцевой путь и возвратилась на круги своя.
      Однако   что-то   кардинально  изменилось.   Мое   состояние
определенно  отличалось  от  того,  каким  оно  было   до   начала
восходящего движения Силы. Немного поэкспериментировав,  я  понял,
чем  именно.  Тот  аспект Силы, который был  задействован  в  этом
подъеме, теперь оказался полностью подконтрольным моей воле. Я мог
по  своему желанию заставить Силу мгновенно подниматься  вверх  до
самой  головы и выше, мог с легкостью остановить Ее в любой момент
восходящего  движения  и  свернуть обратно  в  точку  в  основании
туловища,  я мог даже заставить Ее по моему желанию пройти  полный
круг  и  возвратиться с другой стороны. Я полностью  контролировал
все  Ее  побуждения и мог абсолютно осознанно управлять всяким  Ее
движением.  При  этом никаких ощущений, подобных ощущению  потоков
раскаленного металла в теле, больше не возникало. Все  происходило
очень  быстро, легко и естественно и напоминало плотные  дуновения
горячего  степного  ветра.  И  каждая  манипуляция  с  этой  Силой
вызывала  мощный  прилив  энергии, которая  после  того,  как  все
заканчивалось, оставалась в теле, концентрируясь в области нижнего
света - чуть ниже середины живота.
     Всю  оставшуюся часть дороги я развлекался тем,  что  усердно
накачивал  нижний свет свежей Силой. Когда поздно вечером  автобус
остановился, наконец, между вокзалом и замершим на ночь рынком,  в
теле  моем  уже  было сконцентрировано столько  энергии,  что  мне
казалось  -  один  неловкий шаг, слишком  сильный  толчок  -  и  я
воспарю,  нарушив все законы физики и вызвав нездоровый ажиотаж  в
сомнительной  и  непредсказуемой среде ночных обитателей  базарно-
привокзальной площади.

  СОВМЕСТИТЬ НЕСОВМЕСТИМОЕ...

       Поезд уже ушел. Все поезда уже ушли. У меня был выбор - либо
ждать  двое  суток,  либо  утром  попытаться  куда-нибудь  улететь
самолетом. Разумеется, я выбрал второе.
     За  пять  тысяч  частник  довез меня до  одноэтажной  лачужки
местного  аэропорта, полустеклянные двери которой, как ни странно,
были  еще  открыты, несмотря на то, что самолеты, выполнявшие  все
рейсы того дня, уже давно приземлились в аэропортах назначения.
     Внутри  помещения никого не было. Я бросил рюкзак на одно  из
счетверенных  твердых  кресел напротив  темного  дырчатого  окошка
кассы с запертой на висячий замок коробочкой для взаимобезопасного
денежно-билетного  обмена  между  кассиром  и   пассажирами,   сам
опустился на холодный скользкий пластик соседнего кресла,  положил
на  рюкзак  голову  и  начал  засыпать под  ушераздирающий  зуммер
единственной  горевшей в дальнем углу продолговатой люминесцентной
грозди.
     Пискнув дверью, откуда-то сбоку на мои шаги выбрел милиционер
с  помятым  лицом  без  фуражки. Взгляд его сонно  проскользил  по
порожнему   пространству   присутственного   места   и   ненадолго
задержался   на  мне,  нехотя  приобретя  выражение  просыпающейся
бдительности... Еще раз пискнула дверь, лязгнул обвисшими  ручками
полувывалившийся замок, коротко и фальшиво пропела пружина  с  той
стороны,  и  в  помещении  вновь  установилась  мертвенно-жужжащая
люминесцентная тишина... Я заснул.

        Сквозь  сон  я услышал, как подъехала машина,  и  кассирша
процокала  каблучками  по плиточному полу.  В  шесть  часов  утра,
громыхнув  коробочкой,  касса  открылась.  Я  проснулся  и   вслух
восхитился  пунктуальностью девушки, которая  с  улыбкой  прервала
свое термосное кофепитие и продала мне билет на одиннадцатичасовый
рейс  до  Ростова-на-Дону. Оттуда я надеялся без особых сложностей
добраться до Днепропетровска или Запорожья, ну а там уже до  Киева
- рукой подать.
     Потом  взошло  солнце. Я вышел наружу. Небо было  удивительно
чистым, как будто северный ветер и вчерашний дождь существовали  в
каком-то  другом  пространственно-временном  континууме,  а  здесь
изначально  была  заложена  возможность  только  безупречно  ясных
восходов. Вокруг аэропорта расстилалась подернутая низким  туманом
степь.
     Продрав пелену тумана, откуда-то вывалился служебный автобус.
Из   него   вышли  летчики,  несколько  работников   аэропорта   и
аэродромные техники. Выпорхнула стайка стюардесс.
      Минут  через  двадцать  в  тумане  опять  возникло  какое-то
движение, послышалась тряска и вскоре из стелющейся белой пелены с
глуховатым  скрипом  выкатился рейсовый автобус.  Он  остановился,
хрюкнул  пневматикой и натужно разодрал слипшиеся двери,  выплюнув
нескольких пассажиров первого рейса, которые, суетливо  путаясь  в
сумках,  чемоданах  и  мешках, просеменили мимо  моей  скамейки  и
бесследно   канули   в   бесконечность   полетного   пространства,
разверзшегося за полустеклянной шторкой входных дверей  аэропорта.
Во второй их половине вместо стекла была фанера.
     Через полчаса что-то загудело на аэродромном поле, оторвалось
nr  земли и растворилось в тишине белесого неба, по которому  кое-
где  поползли  редкие, очень низкие и плотные  ярко-белые  плоские
облачка с сиреневыми брюшками.
     Солнце  поднималось  все  выше.  Облачка  исчезли.  Бесследно
рассеялся туман. Степь вокруг аэропорта наполнилась жарой и звоном
кузнечиков. Я сидел на скамейке и молча ни о чем не думал...
     Так  замыкается круг... Когда вдруг нечаянно выпадет в долгой
сумятице  снов  полный  безмолвия день с  белым  сияющим  шаром  в
безоблачном  небе над залитым в янтарь молчания пустым  аэропортом
где-то в чужом захолустье...
    Потом в очередной раз пришла Сила.
      Но  теперь  Она  навалилась  откуда-то  сверху.  Спустившись
прозрачным  потоком  из  бесконечности Вселенной,  Сила  крадучись
заполнила  мою  голову  и вдруг проявилась в  ней,  создав  внутри
черепа  такое  давление, что мне показалось - голова  моя  вот-вот
лопнет,  разлетевшись  на мелкие кусочки и  забрызгав  все  вокруг
жирной аэрозольной смесью крови и мозга.
     Меня  охватил ужас. Сила между тем делалась все более и более
неудержимой. Сконцентрировавшись в нижней части головы, Она давила
вниз, в шею, отчего у меня не было никакой возможности дышать. Это
напоминало  ком  в горле, с которым я боролся два года  назад,  но
было  направлено в противоположную сторону. Через некоторое  время
из-за  недостатка  кислорода в глазах потемнело,  и  вдруг  что-то
открылось,  и  Сила свободно ринулась вниз - в  тело,  прошла  его
насквозь  и  вывалилась  в землю, а потом  дальше  -  сквозь  тело
планеты  в  бесконечность  космоса. Мне стало  очень  легко.  Тело
превратилось в полую трубу, внутри которой, ритмично  сменяя  друг
друга, волнами прокатывались восходящие и нисходящие потоки  Силы,
сквозь  точку  концентрации осознания импульсами  перетекавшей  из
одного   конца   бесконечности  в  другой  и   обратно.   Ощущение
присутствия в моем теле этого нового проявления Силы изменяло что-
то  в  моем  сознании.  Я  не мог в точности  сформулировать,  что
именно,  но  мне казалось, что где-то вот-вот возникнет  понимание
чего-то самого главного, и в мгновение, когда это произойдет, что-
то закончится раз и навсегда... А что-то, возможно, начнется...
     Потом  я  понял, что точка и бесконечность во  мне  никак  не
могут  прийти  в  соответствие друг другу. Чтобы встать  и  прой