ость - и это отмечали еще в античности - может быть связана с чувством, что партнера нельзя убедить чисто рациональными  аргументами, потому что он не соприкоснулся с истиной. Здесь, вероятно, исток того "довода правдоподобия", которому так много внимания уделяли и Платон, и Исократ, и Аристотель. Для серьезного поиска истины  полемичность необходима, ибо отсутствие вербальной борьбы свидетельствует о безразличии. Серьезные, глубокие размышления с самого начала характеризуются полемической заостренностью, нацелены на возможные возражения и предназначены не в последнюю очередь для того, чтобы их вызывать. Даже основания такой философии могут быть обращены в объект критической рефлексии. Трудно предположить, что вся философия построена исключительно на рациональных (или, по крайней мере, на рационализированных) аргументах. Вот в полемике-то лучше всего видны не-аргументативные элементы. Любая речь несет в себе элемент агрессивности, являясь ее "сублимацией". Полное исключение подобной агрессивности разрушило бы индивидуальность говорящего. То отрицание философами риторики, которое идет от Платона, происходит от такой  утверждаемой точки зрения, согласно которой истина в философии есть просто вопрос видения. Говорящие есть просто орудия, посредством которых можно видеть игру мышления, авторами же являются сами понятия. Личность (лучше - персона, индивидуальность) говорящего элиминируется. Но история философии демонстрирует, что каждый философ привносит свое, индивидуальное видение искомой Истины, что он все же не является чем-то вроде марионетки, а является и автором, и исполнителем собственной роли. Речь должна идти лишь о том, какие правила должны быть соблюдены в этой индивидуальной речевой и интеллектуальной агрессивности, ибо акцент на полемической заостренности и страстности не означает оправдания игры страстей, но лишь препятствует "бесстрастной рационализированности". Строго  рационалистические аргументы не только  могут, но и должны сочетаться с риторической агрессивностью и полемической страстностью.
      Само же понятие аргумента может быть употреблено - и реально употребляется - в нескольких значениях, из которых обычно выделяют четыре.  Первый - это обычный смысл слова "аргумент" для контекстов спора, употребляющийся в словосочетаниях типа "решающий аргумент", "победный аргумент" и подобных. Второе значение более обычно для риторических контекстов: риторический аргумент есть нечто, апеллирующее к принятию на основании того, что уже принято аудиторией. Это значение имеется в виду, когда говорят об "убедительном аргументе"  или, например, об "argumentum ad personam". По мнению Г.Йооса, это значение "аргумента" часто смешивается  и путается с более техническими значениями, употребляемыми в логике.
        Это последнее предстает как третье значение "аргумента", определяемое обычно в терминах теории доказательства. Зачастую об этом понимании аргумента думают как о строгом или собственном смысле аргумента в философии.
     Четвертое значение аргумента является индуктивным; под аргументом понимают то, что дает основания для экстраполяций, генерализаций и для получения в той или иной степени подтверждаемых заключений.   
     Выделенные значения "аргумента" взаимодействуют друг с другом, хотя с точки зрения данной риторической перспективы риторическое значение получает расширенное поле деятельности, включающее все остальные значения.  
     Возможны и иные понимания философствования, в рамках которых акцент делается на письменном способе (форме, модусе) существования философии. Примером является герменевтический подход,  признающий и подчеркивающий приоритет философской литературы; подход, достаточно неплохо изученный и представленный большим количеством опубликованных работ. Риторика традиционно понималась как имеющая дело с устной речью, но и в рамках риторического подхода к философии акцент может быть сделан не столько на устных аспектах дела, сколько на письменных. Риторическая перспектива и в этом случае отличается от герменевтической по меньшей мере тем, что фокусирует свое внимание на дискурсивных стратегиях коммуникации.  Так, согласно Г.Йоосу, философия как акт письменной коммуникации есть дело составления сложных "цепочек" вызовов и ответов в расширенном письменном дискурсе. В этом случае любой анализ философствования неотделим от анализа процессов риторики внутри письменной коммуникации.
     В качестве модусов письменного дискурса обычно предлагается достаточно стандартный набор риторической модели: рассказ, описание, аргумент и экспликация (объяснение). Так, Г.Йоос при обсуждении действенности этого набора применительно к философствованию, предлагает построение двух взаимосвязанных моделей, называемых им риторикой апеллирования и риторикой ответа.  Под первой он имеет в виду риторику, аргументирующую в пользу некоторых сформулированных заранее тезисов, называя в качестве парадигмального примера  работы Фомы Аквинского. Риторика апеллирования борется за что-то, стремится одержать победу над оппонентом, стать триумфатором во имя веры или истины или еще чего-то в этом роде.  Под риторикой ответа подразумевается такой тип дискурса, который является реакцией на вопросы читателей:" Риторика ответа показывает или объясняет другим почему автор принимает нечто без каких-либо  попыток убеждения читателей в правоте автора"(260, 196). Таковы, например, работы Декарта. Именно об этом говорит и Лейбниц (см. выше).  
       Иные акценты подчеркивает Р.Рорти (234) в обсуждении риторических ипостасей философской историографии, выделяя из них следующих пять: историческая реконструкция, рациональная реконструкция, Geistesgeschichte, доксография и интеллектуальная история. Первые три для Р.Рорти  выступают как собственно философские, каждая из которых обладает собственной риторической функцией. Интеллектуальная история выполняет корректирующую роль в Geistesgeschichte, доксография же есть не что иное, как искажение истории философии.  Если интеллектуальная история является необходимым историческим моментом в нахождении кандидатов для включения их в Geistesgeschichte, то доксография должна быть исключена.
     Р.Рорти противопоставляет историческую и рациональную реконструкции, включая в последнюю реконструкцию аргументов уже ушедших из жизни философов и установление связей между их аргументами и современными философскими темами и проблемами. Историческая реконструкция является попыткой описать значение того, что было сказано, в терминах самого автора и, соответственно, оценить это значение в авторском контексте. 
     С Р.Рорти полемизирует Г.Йоос, указывая, что попытка трактовать уже ушедших философов как таких, с которыми можно и нужно вести диалог, ведет в тупик: "Мы не общаемся с мертвыми так, как со своими партнерами по диалогу. Обратим внимание на способ адресования, избранный Петраркой в его "Письме к Цицерону". Ясно, что это фикция, и письмо адресовано современникам. Другими словами, философская историография риторически адресуется к современной аудитории."(260 ,204). Это даже странно слышать от человека, предлагающего своеобразную риторическую перспективу рассмотрения философствования, отдающего себе отчет в значимости и эвристической ценности риторических фигур и схем. Г.Йоос считает неправомерным противопоставление исторической и рациональной реконструкций, поскольку с его точки зрения обе они обращены к современному читателю. Но, утверждая это, Г.Йоос тут же сводит это радикальное утверждение к тому, что у рациональной и исторической реконструкций просто различные риторические цели и намерения.
     С точки зрения Г.Йооса фундаментальной "исторической" чертой истории философии является создание исторически интерпретируемых гипотез, обеспечивающих поддержку иным интерпретативным гипотезам относительно того, что делали или говорили философы прошлого. Риторическая цель этого предприятия состоит в  интерпретации текстов прошлого для современного читателя. Цель и намерение рациональной реконструкции в том, чтобы увидеть, как решения (и даже лексика) работ прошлого могут быть реинтерпретированы в контексте современных проблем и современной лексики. Значимость рациональной реконструкции - в попытке переопределить темы прошлого и на этой базе дать лучшее определение современным исследованиям и проблемам.
     Как видим, подчеркивая отличия риторической перспективы от герменевтической, Г.Йоос, тем не менее, не может полностью отказаться от последней.  Помочь в этом может обращение к такому модусу письменного дискурса как объснение. Так, М.Даммит пишет:"Наша проблема заключается не в убеждении кого бы то ни было, даже самих себя, с помощью дедуктивных аргументов, проблема в том, чтобы найти удовлетворительное объяснение роли таких (дедуктивных) аргументов в нашем использовании языка. Объяснение часто принимает вид построения дедуктивных аргументов, заключение которых является утверждением о факте, нуждающемся в объяснении: напротив, в отличие от убеждающих аргументов, эпистемическое направление объясняющих аргументов может идти в сторону, противоположную логическому следствию. Эпистемическое направление убеждающего аргумента должно совпадать с логическом следованием: необходимо, чтобы посылки аргумента были высказываниями, принимаемыми в качестве истинных тем, кого мы собираемся убедить в истинности заключения. В объяснении... может случиться так, что нашим единственным основанием для принятия посылок объясняющего аргумента является то, что они обеспечивают наиболее правдоподобное объяснение для истинности заключения"(164, 296).
      Здесь будут уместны некоторые комментарии, касающиеся сначала выделения М.Даммитом убеждающих, дедуктивных и объясняющих аргументов. Дело представляется таким образом, что дедуктивные аргументы выступают у М.Даммита характерной чертой аргументов убеждающих. Сходным образом, если принять во внимание заключения убеждающих аргументов, то они тоже являются результатом      логического следования, иначе говоря, включают в себя аргументы дедуктивные. Иными словами, дедуктивные аргументы (логическое следование) являются внутренней составной частью и убеждающих, и объясняющих аргументов, но последние не являются видами первых. Г.Йоос в таких случаях предпочитает говорить о том, что объясняющие и убеждающие аргументы являются риторическими модусами дедуктивных аргументов. 

     
















 Глава 3. ТЕОРЕТИКО-ДИАЛОГОВЫЙ ПОДХОД К ПРОБЛЕМЕ     ОБОСНОВАНИЯ ЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

     Глава  посвящена тому направлению  теоретико-диалоговых исследований, которое представлено в работах П.Лоренцена, его последователей и учеников. Нельзя  сказать,  что этот подход хорошо известен отечественному читателю. Имеющаяся на русском языке работа П.Лоренцена (74)  не дает полного представления о характерных чертах направления,  хотя  в ней и встречается базовое понятие  диалогически-определенного  высказывания  и содержится мысль о том, что диалог служит  механизмом конструктивного понятия истины. Последнее противопоставляется аксиоматическому подходу и тем самым формулируется одна из основных дихотомий диалогового подхода - "правила vs. теоремы". Очерк основных идей П.Лоренцена  имеется в работе Г.З.Асанидзе (11).Сравнение идей П.Лоренцена с положениями теоретико-игровой семантики было предпринято и мною (112). Между тем, в зарубежной литературе аппарат формального диалога пользуется заслуженной популярностью и развивается в работах Э.Краббе и Е.Барт (145), (196), (197), в исследованиях в области квантовой логики (223), (239), (240). Имеется прекрасное изложение диалогового подхода в работе В.Штегмюллера (241).
     
     3.1. Диалог и понятие конструктивности

     Диалогическая  логика   как  логика обязана своим существованием определениям П.Лоренцена: ему принадлежит заслуга разработки нового способа введения логических констант и переопределения фундаментального логического понятия  общезначимости, а на его базе - и логического следования.  От П.Лоренцена, начиная с его лекции 1958 года, ведут происхождение способы "атаки" и "защиты" утверждений. Преимущество его диалогической логики "состязания" над pions solitaire превалирующих  монологических систем очевидно  уже в работе  "Logik und Agon"(204). Там он уравнял систему, известную как классическая логика, с логикой кооперативных дебатов  (диалектикой в смысле Платона и Аристотеля), и интуиционистскую  логику с логикой соревновательных дебатов (эристикой).  В работе (202) П.Лоренцен предложил использовать полезность диалоговых правил, делающих некоторое предложение приемлемым для  критических дебатов, в качестве критерия конструктивности математики. В более поздних публикациях (192), (206)  его  диалектическая логика формирует часть  программы радикальной  реконструкции научного и философского языка. Полные системы  диалоговой логики впервые были изобретены К.Лоренцом в (199),и там же была доказана их эквивалентность определенным   секвенциальным системам. После работ П.Лоренцена возможно говорить о трех главных "топах" логики - теоретико-доказательном, теоретико-модельном и теоретико-диалоговом, или диалогическом.  В первом логические константы  определяются  через  аксиомы  и правила вывода; понятие общезначимости  реконструируется как понятие выводимости. В теоретико-модельном  логические константы и понятие общезначимости определяются  через   понятия интерпретации и модели, основанные  на постулируемых "значениях истинности".  В  теоретико-диалоговом подходе логические константы имплицитно определяются посредством диалоговой игры, называемой иногда  диалектической  системой. Понятие общезначимости реконструируется как наличие выигрышной стратегии в диалоге или иных диалогических ситуациях - споре, дискуссии, аргументировании. При использовании  таких  терминов речь идет о фиксировании некоторых эффективных процедур, позволяющих достичь результата, о конструктивном подходе, явно принимаемом и излагаемом, об, говоря философски, идее  активности мышления.
     При столкновении с таким "предприятием" на  ум приходят многочисленные философские аналогии, прежде всего - аналогии с идеями И.Канта. Действительно, хорошо известны замечательные слова И.Канта о том, что в любой науке есть столько науки, сколько в ней математики; под математическим же познанием имеется в виду познание посредством конструирования понятий. Математические же понятия, по Гейтингу, не являются  ни отвлеченными знаками, ни готовыми фрагментами  реальности, а представляют собой продукты конструктивной (читай - активной) деятельности ума, и суть математических доказательств заключается в  построениях,  удовлетворяющих  заранее оговоренным условиям. Влияние И.Канта прекрасно осознается известным логиком и математиком Э.Бетом. Практически в  каждом  учебнике по логике можно найти изложение  метода семантических таблиц Э.Бета или теоремы Э.Бета об определимости.  Не  так обстоит дело с изложением и анализом мотивов и размышлений,  приведших его к формулировке таблиц, а также его взглядов на философскую логику и философию математики. Начнем с примера, приводимого Э.Бетом в (146); примера,  который  в  значительной степени характеризует мотивы Э.Бета. Приводя  известную геометрическую  теорему  "Сумма углов треугольника  равна  двум прямым углам" и описывая, как геометр приступает к ее  доказательству, Э.Бет пишет, что лучше всего это определяет И.Кант в "Критике чистого разума": "Он  (геометр)  тотчас  начнет с конструировния треугольника. Зная, что два прямые угла  имеют такую величину, как все  смежные  углы,  исходящие  из одной точки и лежащие на одной прямой, он продолжает одну из сторон своего треугольника и получает два смежных угла, сумма которых равна двум прямым углам. Внешний из этих углов он делит, проводя линию, параллельную противоположной   стороне   треугольника, и замечает, что отсюда получается внешний смежный угол, равный  внутреннему, и т.д. Так,  руководствуясь   все время созерцанием, он цепью выводов  приходит  к  совершенно очевидному и вместе с тем общему решению вопроса"(64,602).
     Что превлекает Э.Бета в этой мысли? Пожалуй, более всего то, что здесь доказательство теоремы характеризуется  И.Кантом как проявление активности исследователя (в данном случае геометра), который конструирует доказательство. Интерес этот не случаен, что подтверждается тем,  что Э.Бет, характеризуя общий метод математики,  вновь  ссылается  на то утверждение И.Канта, в котором подчеркивается  эта деятельная,  активная сторона математического исследования: "Математика...  тотчас спешит (перейти) к созерцанию,  в котором  она рассматривает понятие in concreto, однако не  эмпирически, а  лишь в таком созерцании, которое она показывает a priori, то  есть конструировала, и в котором то, что следует из общих условий конструирования, должно быть приложимо также и к объекту конструируемого понятия"(64,601-602).  Математика  для  Э.Бета - область человеческой деятельности, особый  интерес  для него представляет то, что предшествует этой деятельности, - обдумывание, размышление, являющееся одной из  форм  математического, логического мышления. Э.Бет неоднократно характеризует мышление как подготовку к практическому  действию,    как внутреннее  предвидение  внешнего  действия.  Э.Бет пытается найти соответствие между мышлением как процессом внутреннего    проигрывания ситуации, и внешними действиями, которые последуют затем. Сколько имеется типов действий,  столько же имеется и типов мышления, пишет Э.Бет,  и  выделяет  вербальные действия (речь или письмо) и соответствующее  им  вербальное мышление. Вербальное действие обеспечивает связь  не  только между мышлением и действием одного человека,но и между  мышлением одного  и действием другого. В вербальном же мышлении выделяется подтип - логическое, или  дискурсивное  мышление. "Оно (логическое мышление) соответствует определенному  типу вербального действия, которое состоит в представлении строгих 
аргументов посредством речи или письма" (148,634).  Наиболее ярко мышление  проявляется  в  математической аргументации - примере, вернее, образчике строгой аргументации по точно определенным правилам. В  правильном  применении  этих  правил и заключается математическая деятельность.
     На протяжении веков исследователи подозревали, что имеются такие строгие правила, которые характерны не только для математики,  но  для всей области человеческой аргументации, но не могли их обнаружить. В (148) отстаивается тезис, согласно которому функционирование мышления наиболее полно   описывает логика, и в этом своем  проявлении  она  прежде всего опирается на язык.  В другом  месте (146)  этот  момент вновь подчеркивается -в своем функционировании логика ищет посредника, медиума, и обнаруживает его в языке. Прежде чем  ответить, какой именно язык имеется в виду, хотелось бы отметить следующее: (1) Э.Бет, описывая математическое мышление,  находит его постоянные составляющие,  в  число  которых входят прежде всего алгоритм и  логическая дедукция. В них проявляется  математическая  активность,  деятельность  математика:"...в большей части работа математического исследователя состоит из поиска логических  дедукций"  (146,129-130).  (2)  Из работ Э.Бета, посвященных философии и основаниям математики, видна его склонность к таким направлениям  как  формализм  и интуиционизм. Решающую роль в этом сыграло, кажется, то, что он рассматривает их как варианты конструктивизма.  Характерной же чертой последнего  является  то,  что  "согласно этой концепции математические объекты являются конструктами самого человеческого ума" (146,143).  Конструктивизм как отражение активноссти математика в процессе познания очень привлекает Э.Бета; в силу  этого  процесс  доказательства, скажем, геометрической теоремы он описывает словами И.Канта, в которых подчеркивается это же.
     Для того, чтобы характеризовать   используемый логикой, традиционно понимаемой как теория строгого рассуждения, язык, достаточно привести его синтаксические и семантические  правила. Эти правила очень сложны для естественного языка, который вначале служит посред