ются знаками сами по себе (код должен иметь первый уровень артикуляции для того, чтобы эти низшие единицы могли комбинироваться в значимые знаки). В языке фонемы /b/, /p/  и /t/ являются элементами второй артикуляции, функцией которых является разделение между словами, такими как /pin/, /bin/, /tin/, которые являются элементами первой артикуляции языка.
	Семиотические коды имеют единственную артикуляцию, двойную артикуляцию или вообще никакой артикуляции. Традиционные определения приписывают двойную артикуляцию только человеческому языку, для которого это является ключевой характеристикой. Двойная артикуляция позволяет семиотическому коду формировать бесконечное число значимых комбинаций, используя небольшое число единиц низшего уровня - это принцип "семиотической экономии". Двойная артикуляция не появляется, думается, в естественных системах коммуникации  животных. Что касается других человеческих семиотических систем с двойной артикуляцией, то следует заметить, что они включают систематические коды, используемые в библиотеках или каталогах оптовой торговли и т.п. 
	Некоторые коды имеют только первую артикуляцию. Эти семиотические системы состоят из знаков - значимых элементов, находящихся в систематическом отношении друг к другу, но не имеется второй артикуляции для структурирования этих знаков в минимальные, не-значимые элементы. Там, где наименьшая структурная единица в некотором коде является значимой, код имеет только первую артикуляцию. Многие семиотики аргументировали в пользу того, что невербальная коммуникация и различные системы животной коммуникации имеют только первую артикуляцию. Например, птичьи трели используют базовые единицы, каждая из которых является полным сообщением, но птичьи трели имеют только первую артикуляция. Другим примером является нумерация гостиничных номеров, где первая цифра указывает этаж, а последующие - нумерацию комнат на данном этаже. Некоторые семиотики (например, Метц) приводили доводы в пользу того, что коды, базирующиеся на мотивированных знаках (фильмы или ТВ), теряют вторую артикуляцию.
	Другие семиотические коды имеют только вторую артикуляцию. Они состоят из знаков, имеющих специфические значения, не выводящиеся из их элементов. Они подразделяются только на figurae (минимальные функциональные единицы). Наиболее примечательным кодом такого типа является бинарный код теории информации.
	Коды вообще без артикуляции состоят из серий знаков, не имеющих прямого отношения друг к другу. Эти знаки не подразделяются на повторяющиеся композиционные элементы. Фольклорный "язык цветов" есть код без артикуляции.

	Интертекстуальность
	 Хотя Соссюр подчеркивал важность отношений знаков друг к другу, одна из слабостей структуралистской семиотики заключается в тенденции трактовать индивидуальные тексты как дискретные, замкнутые "сущности" и фокусировать свое внимание исключительно на внутренних структурах. Семиотическое понятие интертекстуальности, введенное Ю.Кристевой, связано прежде всего с постструктуралистскими подходами. Каждый текст существует в отношении к другим. Фактически текст находится в долгу у других текстов больше, нежели зависит от своих собственных создателей. Тесты "окаймлены" другими текстами множественным образом. Наиболее очевидными являются формальные каркасы: телевизионные программы, например, могут быть частью серий и частью жанра (например, "мыло"). Наше понимание любого отдельного текста относится к такому каркасу. Тексты обеспечивают контексты, внутри которых могут создаваться и интерпретироваться другие тексты. (Пример: рекламное объявление нового продукта (водка, сигареты) в каркасе иных таких же объявлений.)
	Приписывание  текста к некоторому жанру обеспечивает интерпретатора определенным текстом с ключевым интертекстуальным обрамлением. Тексты весьма эластичны, и их каркасы всегда могут быть построены читателем вновь. Каждый тест существует внутри сложного "общества текстов" в различных жанрах и медиа - ни один текст не является "островной" сущностью. Полезной семиотической техникой является сравнение и проведение контраста между различными трактовками сходных тем или сходными трактовками различных тем внутри или между различными жанрами или медиа.
	В то время как термин "интертекстуальность" обычно, нормально используется для указания на аллюзии с другими текстами, родственное понятие аллюзии заключается в том, что может быть названо "интратекстуальностью", то есть тем, что есть внутренние отношения текста. В рамках единственного кода (например, кода фотографии) это просто синтагматические отношения - скажем, отношения образа одного человека к другому на одной и той же фотографии. Тем не менее, текст может включать несколько кодов.
	Ж.Женеттом был предложен термин "транстекстуальность" как более наполненный, по сравнению с "интертекстуальностью", термин. Он перечислил пять типов:
* интертекстуальность: цитирование, аллюзия, плагиаризмы;
* паратекстуальность: отношение между текстом и его "паратекстом", то есть тем, что окружает основное "тело" текста - заголовками и названиями, эпиграфами, посвящениями, предисловиями, сносками, иллюстрациями и т.д.;
* архитекстуальность: признание некоторого текста в качестве части жанра или жанров:
* метатекстуальность: эксплицитные или имплицитные критические комментарии одного текста относительно другого;
* гипотекстуальность (сам Женетт употреблял термин "гипертекстуальность"): отношение между текстом и предшествующим "гипотекстом" - то есть текстом или жанром, на котором он основывается, но который им трансформируется, модифицируется, расширяется (пародия, продолжение и т.п.).
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      







Р.БАРТ. ЭЛЕМЕНТЫ СЕМИОЛОГИИ.
	В своем "Курсе общей лингвистики", впервые опубликованном в 1916 году, Ф. де Соссюр постулировал существование общей науки о знаках, или семиологии, в которую входит лингвистика  лишь как часть. Иными словами, семиология направлена на любую систему знаков, независимо от их "материи" и пределов; образы, жесты, звуки музыки, предметы и их сложные связи... формируют если не языки, то, по меньшей мере, системы означивания. Нет никаких сомнений, что развитие массовых коммуникаций  придает в настоящее время особую значимость спектру посредников означивания, особенно, когда успехи таких дисциплин как лингвистика, теория информации, формальная логика и структурная антропология обеспечивают семантический анализ новыми инструментами. Сейчас к семиологии предъявляются определенные требования, происходящие не из причуд нескольких ученых, но из самой истории современного мира.
	Остается фактом, что хотя идеи Соссюра были очень успешны, семиология остается пробной наукой. Причина достаточно проста. Соссюр думал, что лингвистика формирует просто часть общей науки о знаках. Теперь же далеко от определенности то, что в нынешней общественной жизни могут быть обнаружены какие-то мощные системы знаков за пределами человеческого языка. Семиология до сих пор в отношении к кодам испытывала слегка пренебрежительный интерес, скажем к кодам хайвэев; в настоящий момент мы приблизились к таким системам, где социологическое означивание является преимущественным, мы вновь сталкиваемся с языком; действительно, объекты, образы и образчики поведения могут означивать и делают это в большом масштабе, но никогда автономно; каждая семиологическая система имеет свою лингвистическую примесь. Например, там, где имеется визуальная субстанция, значение закрепляется посредством дублирования в лингвистическом сообщении так, что по меньшей мере часть иконического сообщения является, в терминах структурных взаимоотношений, либо излишней, либо принимаемой посредством лингвистической системы. Что касается наборов объектов (одежды, еды), то они получают статус системы только поскольку они следуют через смену языка, удаляющего их означающие (в виде номеклатуры) и именующего их означаемые (в формах использований или оснований): гораздо в большей степени, чем ранее, и, несмотря на широкое распространение иллюстраций-картинок, мы являемся цивилизацией письменного слова. И, наконец, в более общих терминах, оказывается гораздо более трудным задумать системы образов и объектов, означаемые которых могут существовать независимо от языка: воспринимать то, что означает некоторая субстанция, значит неизбежно прибегать к индивидуации языка: не имеется значений, которые не означают, и мир означаемых есть ни что иное, как мир означаемых языка.
	Таким образом, рано или поздно семиология сталкивается на своем пути с языком, не только как с моделью, но и как с компонентом означаемого. Но даже в этом случае такой язык не совсем тот, что имеется в виду в лингвистике - это язык второго порядка, с единицами не в виде момем или фонем, но в виде больших фрагментов дискурса, указывающих на объекты или эпизоды, значения которых лежат в основе языка, но никогда не существуют независимо от него. Семиология абсорбируется в транслингвистику, материалом которой могут быть миф, нарратив, газетный материал или, с другой стороны, объекты нашей цивилизации, поскольку они проговариваются (через прессу, проспекты, интервью, разговоры или даже через внутреннюю речь). Фактически мы сталкиваемся с инверсией декларации Соссюра: не лингвистика является  частью общей теории знаков, пусть даже привилегированной частью, но именно семиология является частью лингвистики, точнее, именно той частью, которая касается больших означающих единиц дискурса. Можно ожидать, что такая инверсия может пролить свет на единство современных исследований, проводящихся в антропологии, социологии, психоанализе и стилистике, относительно понятия означивания.
	[...]
	В данной книге мы отталкиваемся от лингвистики аналитических понятий, которые, думается, являются a priori достаточно общими для того, что начать семиологическое исследование на его собственной основе. [...] Элементы семиологии будут сгруппированы в четыре главных темы, заимствованные из структурной лингвистики: язык и речь, означающее и означаемое, синтагма и система, денотация и коннотация. Следует обратить внимание, что эти темы сформулированы в дихотомической форме; бинарная классификация понятий часто встречается в структуралистской мысли, метаязык лингвиста репродуцирует, подобно зеркалу, бинарную структуру описываемых им систем.

	I. ЯЗЫК (LANGUE) И РЕЧЬ
	I.1. В лингвистике
	I.1.1. Соссюр: дихотомия язык/речь является у Соссюра центральной и на деле была большим новшеством относительно более ранней лингвистики, которая пыталась обнаружить основания и причины исторических изменений в эволюции произношения, спонтанных ассоциаций и была лингвистикой индивидуального акта. В проведении этой знаменитой дихотомии Соссюр начинал с многоформенной и гетерогенной природы языка, который появляется на первый взгляд как неклассифицируемое единство реальности, на которое не может быть пролит никакой свет, поскольку она в одно и то же время имеет физический, физиологический, ментальный, индивидуальный и социальный налет. Это беспорядочность исчезает, если из этого гетерогенного целого извлекается чисто социальный объект, систематизированное множество конвенций, необходимых для коммуникации, индифферентное к материи сигналов и являющееся языком (langue). Последнему противопоставляется речь (parole), объединяющая (покрывающая) чисто индивидуальную часть языка.
	I.1.2. Язык (langue): Язык есть, так сказать, язык минус речь: в одно и то же время он есть социальный институт и система ценностей (values). В качестве социального института он ни в коем случае не является актом (действием) и не подвержен какой-либо преднамеренности. Социальная часть языка есть то, что индивид не может сам по себе создать или модифицировать, он есть по существу коллективный контракт, который следует принять в его совершенности, если хочется общаться. Более того, этот социальный продукт является автономным, как игра со своими собственными правилами, в которой можно принимать участие только после обучения. В качестве системы ценностей язык состоит из определенного числа элементов, каждый из которых является в то же самое время эквивалентом данного количества предметов и термином большей функции, в которой находятся, в различном порядке, другие коррелятивные ценности: с точки зрения языка, знак типа "монета", имеющий ценность (значение) определенного количества товаров, которые можно купить, имеет также ценность в отношении к другим монетам в большей или меньшей степени. Институциональный и систематический аспекты, конечно, связаны, потому что язык есть система контрактных ценностей (частично произвольных или, точнее, немотивированных), сопротивляющаяся модификациям, исходящим от одного отдельного индивида, и являющаяся, следовательно, социальным институтом.
	I.1.3. Речь (parole): в противоположность языку, являющемуся и институтом, и системой, речь есть по существу индивидуальный акт выбора и актуализации; речь состоит в первую очередь в комбинации, благодаря которой говорящий субъект может использовать код языка с точки зрения выражения своих мыслей (это расширенная речь может быть названа дискурсом) и, во-вторых, благодаря психо-физиологическим механизмам, позволяющим ему экстериоризировать эти комбинации. Ясно, что произношение не может быть спутано с языком... Комбинаторный аспект речи имеет, конечно, капитальное значение, так как он имплицирует, что речь конституируется повторением идентичных знаков, потому что знаки повторяются в успешных дискурсах и в рамках одного и того же дискурса (хотя они комбинируются в соответствии с бесконечным разнообразием речи различных людей) и каждый знак становится элементом языка; все это вследствие того, что речь есть по существу комбинаторная активность, соответствующая индивидуальному акту и не являющаяся чистым созданием (порождением)
	I.1.4. Диалектика языка и речи: каждый из этих двух терминов получает свое полное определение только в диалектическом процессе, связывающем их - нет языка без речи и нет речи вне пределов языка, именно в этом обмене состоит реальная лингвистическая практика, как указывал Мерло-Понти. Язык и речь находятся в отношении взаимной всесторонности. С одной стороны, язык является сокровищем, сохраняемым практикой речи, в субъектах, принадлежащих одной общности, и, поскольку он является коллективной суммой индивидуальных вкладов, он должен оставаться неполным на уровне каждого отдельного индивида, язык не существует иначе, кроме как в "говорящей массе", нельзя иметь дело с речью иначе, кроме как на основе языка. И наоборот, язык возможен, только начинаясь с речи, исторически речевые феномены всегда предшествуют языковым, и генетически язык конституируется в индивидах через их обучение из окружающей речи (никто не преподает детям грамматику и словарь, являющиеся, в широком смысле, языком). Суммируя, следует сказать, что язык является в одно и то же время продуктом и инструментом речи: их взаимоотношение является подлинно диалектическим. Предваряя последующее рассмотрение, должны отметить, что не может быть (по меньшей мере, согласно Соссюру) лингвистики речи, поскольку любая речь, рассматриваемая как процесс коммуникации, уже есть часть языка - только он может быть объектом науки. Это предполагает два момента: бесполезно спрашивать, должна ли речь изучаться прежде языка - противоположное невозможно. Точно так же бесполезно спрашивать, как отделить язык от речи, это само существо лингвистического и, позднее, семиологического исследования: отделение языка от речи значит ipso facto конституирование проблематики значения.
	I.1.5.  Ельмслев: Ельмслев не преодолел дихотомию язык/речь, но он перераспределил ее термины более формальным образом. Внутри самого языка (который все еще противопоставляется акту речи) Ельмслев выделяет три плана: схему, норму, использование. Схема есть язык как чистая форма, это соссюровский langue в самом строгом смысле слова. Нормой является язык как материальная форма, он определяется некоторой степенью социальной реализации, но еще независим от нее. Использование есть язык как множество привычек, обычаев, превалирующих в данном обществе. Отношение детерминации между речью, использованием, нормой и схемой варьируются:  норма детерминирует использование и речь, использование детерминирует речь, но и детерминируется речью, схема детерминируется в одно и то же время речью, использованием и нормой.  Так появляются (фактически) два фундаментальных плана: схема, теория которой  сливается с теорией формы и теорией лингвистического института, и группа норма-использование-речь, теория которой сливается с теорией субстанции и произнесения (исполнения). Поскольку согласно Ельмслеву норма есть чисто методологическая абстракция, и речь единственная конкретизация ("скоротечный документ"), мы обнаруживаем в конце концов новую дихотомию схема/использование, заменяющую пару язык/речь. Это перераспределение Ельмслева небезинтересно, оно представляет собой радикальную формализацию понятия языка (под именем схемы),  элиминирует конкретную речь в пользу более социального понятия использования. Эта формализация языка и социализация речи дает нам возможность поставить все "позитивные" и "субстанциальные" элементы под руководство  речи, а все различающиеся элементы - под руководство языка, следствием чего является уход от противоречий, связанных с соссюровским различием между языком и речью.
	I.1.6. Некоторые проблемы: упомянем только три проблемы, связанные с описанным выше различением. Первая: возможно ли отождествить язык с кодом и речь с сообщением? У Ельмслева это невозможно, что касается соссюровского каркаса, то это определенно приемлемо.  С аналогичной проблемой сталкиваются, когда рассматривается проблема отношения между речью и синтагмой. Речь может быть определена ... как варьируемая комбинация (повторяющихся) знаков. На уровне же самого языка уже существуют некоторые фиксированные синтагмы. Отправной пункт, отделяющий язык от речи, может, следовательно, быть случайным, ненадежным, поскольку он конституируется как "определенная степень комбинации". Это ведет к вопросу анализа тех фиксированных синтагм, природа которых является лингвистической, так как они трактуются посредством парадигматических вариаций. Соссюр отметил этот феномен перевода - "имеется, вероятно, целая серия предложений, которые принадлежат языку и которые индивид сам по себе не должен комбинировать". 
	Третья проблема касается отношений языка и релевантности (то есть с означающим элементом некоторой значимой единицы). Язык и релевантность иногда отождествлялись (например, Трубецким), выводя, таким образом, за пределы языка все не-релевантные элементы, то есть варианты комбинаций. И все же это отождествление оставляет проблему, связанную с тем, что имеются комбинаторные варианты (являющиеся на первый взгляд речевыми феноменами), которые, тем не менее, являются встроенными, иначе говоря, произвольными: во французском языке, например, это "игра" местоимения Я и произносимых или непроизносимых консонантов (oncle и ongle) <...>
	I.1.7. Идиолект: говоря о дихотомии в лингвистике язык/речь, следует указать еще на два понятия, первым из которых является понятие идиолекта. Под идиолектом понимается язык в том виде, как на нем говорит отдельный индивид, или все множество навыков отдельного индивида в данный момент. Внимание к этому понятию привлек Якобсон: язык всегда социализирован, даже на индивидуальном уровне, так как в разговоре с другим индивид всегда пытается в большей или меньшей степени говорить на языке собеседника, особенно, что касается словарного запаса. Идиолект в большой степени оказывается иллюзией. Тем не менее, мы получим из этого понятия идею, которая может быть полезна для обозначения следующих реальностей: язык страдающего афазией, который не понимает других людей и не получает сообщений, подходящих к его собственным вербальным образчикам, был бы чистым идиолектом; "стиль" писателя и, наконец, мы можем открыто расшир