ем было на самом деле.
      - Какой колледж заканчивали? - любезно осведомился он.
      - Никакого. Я ушел из школы в семнадцать лет и никуда не поступал..
      - Какие-нибудь постоянные доходы имеете?
      - Крестный оставил  мне  некоторую сумму  на  образование. На еду  и
одежду, в общем, хватает, но жить на это нельзя.
      Он отхлебнул кофе и гостеприимно налил мне вторую чашку.
      - Вы знаете, какие тренеры работают на меня на Британских островах?
      - Знаю, сэр. Шелл,  Томпсон, Миллер и Сендлейч в Англии и  Донаван в
Ирландии.
      - Зовите меня Люком, - сказал он. - Мне так привычнее.
      - Хорошо, Люк, - ответил я.
      Он размешал подсластитель в своем кофе.
      - Можете ли  вы  работать с деньгами? -  спросил  он. - Уоррингтон
всегда за все отвечал сам. Миллионные суммы вас не пугают?
      Я посмотрел в синюю даль океана и сказал правду:
      - Немного пугают. Когда ворочаешь  такими  деньгами,  слишком  легко
ошибиться на пару ноликов в ту или в другую сторону.
      - Но вам придется тратить деньги, чтобы покупать хороших лошадей, -
сказал он.-Вы на это способны?
      - Да.
      - Ну, продолжайте, - мягко сказал он.
      - Купить многообещающую  лошадь не так трудно. Посмотрев на кровного
жеребенка, на то, как он двигается, узнав родословную, вы можете  почти на-
верняка предсказать, что он вырастет чемпионом. А когда  есть деньги, чтобы
его купить, это вообще просто. А  вот для того, чтобы выбрать будущего чем-
пиона среди второсортных  и неизвестных жеребят, - тут действительно нужно
голову иметь на плечах.
      - Можете ли вы гарантировать, что любой жеребенок, которого вы купи-
те сами или посоветуете купить моим тренерам, станет чемпионом?
      - Нет, не могу, - ответил я.
      - А какой процент успеха вы можете обещать?
      - Процентов  пятьдесят.  Некоторые  вообще  не  смогут участвовать в
скачках, некоторые не оправдают надежд...
      Он почти  час расспрашивал меня, неагрессивно,  мягко, не спеша  и не
напирая. Чем  я  занимался, что я знаю, как я отношусь к тому, что мне при-
дется быть начальником над тренерами,  которые  старше меня, и к тому,  что
придется общаться с авторитетами мира скачек, что я знаю об  учете, банков-
ском деле и биржевом рынке, смогу  ли я оценивать советы ветеринаров и спе-
циалистов по уходу за лошадьми. К  концу нашей беседы я чувствовал себя вы-
жатым и вывернутым  наизнанку: казалось, Люк вежливо прощупал каждую клетку
моих мозгов. "Нет, - подумал я, - наверно, выберет когонибудь постарше".
      - Устроит ли вас, - спросил он наконец, - солидная, надежная рабо-
та с девяти до пяти, с выходными и пенсией по ее окончании?
      Я инстинктивно замотал головой.
      - Нет, - сказал я, не успев подумать.
      - Это сказано от чистого сердца, парень, - заметил он.
      - Ну...
      - Даю вам год времени и  потолок - сумму, тратить больше которой вы
не имеете права. Я  буду присматривать за вами, но вмешиваться не  стану -
разве что вы совсем зайдете в тупик. Согласны?
      Я набрал воздуху и ответил:
      - Согласен!
      Он с улыбкой наклонился через стол и пожал мне руку.
      - Контракт я вам пришлю, - сказал он. - А сейчас отправляйтесь до-
мой и беритесь за работу. Дело может развалиться на удивление  быстро, если
им никто не занимается. Отправляйтесь к Уоррингтону, поговорите с его женой
Нони  -  я  ей позвоню и предупрежу о вашем приходе. Будете работать в его
кабинете, пока не подыщете себе квартиру. Ваш брат мне говорил, что вы бро-
дяга, но я ничего не имею  против бродяг. - Он снова улыбнулся. - Никогда
не любил котов-домоседов.
      Весьма характерно  для американцев: контракт, который вскоре последо-
вал за мной  через океан, был полной противоположностью неофициальным мане-
рам человека,  который мне его предложил.  В контракте было  четко сказано,
что я должен делать, что я имею право делать и чего я делать не должен. Та-
кие полномочия мне и не снились! В некоторых отношениях мне была предостав-
лена огромная свобода. Правда, в других были введены жесткие ограничения -
но я  счел  это  вполне разумным. Не мог же он поставить весь свой бизнес в
Британии на карту,  не приняв необходимых предосторожностей. Я показал кон-
тракт адвокату.  Тот прочел, присвистнул  и сказал, что его явно составляли
юристы корпорации Хоустона, которые привыкли щелкать менеджеров как орешки.
      - Как вы думаете, стоит его подписывать? - спросил я.
      - Если  эта работа вам нужна - стоит.  Условия довольно суровые, но
зато все честно.
      Это было восемь месяцев назад. Я вернулся домой, все еще не веря неж-
данно свалившемуся на меня счастью. Я пережил негодование Нони Марш  и нев-
нятную,  беспомощную  речь  Уоррингтона; продал несколько  бесперспективных
двухлеток без особого  убытка;  ухитрился задобрить тренеров настолько, что
они согласились меня принять - пока  условно, - и не сделал ничего непоп-
равимого. Несмотря на всю свалившуюся на меня ответственность, я наслаждал-
ся каждой минутой своей жизни.
      В дверях появилась Касси.
      - Ты из ванны вылезать собираешься? - поинтересовалась  она. - Или
так и будешь сидеть тут и ухмыляться?
      - Жизнь прекрасна!
      - Опоздаешь!
      Я встал в ванне, и Касси машинально сказала:
      - Осторожнее, головой не стукнись!
      Я вышел из ванны и поцеловал ее. По плечам у нее потекли капли.
      - Одевайся, бога ради! - сказала она. - Тебе еще надо побриться.
      Она сунула мне полотенце.
      - Кофе готов, а молоко у нас кончилось.
      Я накинул на  себя какую-то одежду  и спустился вниз,  пригибаясь  на
лестнице и в дверях. Домик, который  мы снимали в деревне Шестая Миля (дей-
ствительно в шести милях к югу  от Ньюмаркета), явно был рассчитан на чело-
века семнадцатого столетия, которое еще не  ведало акселерации. "Интересно,
- подумал я, ныряя  в кухню, - может, в каком-нибудь двадцать  пятом веке
рост в семь футов будет считаться нормальным?"
      Мы прожили в этой хижине все лето, и, несмотря на низкие потолки, нам
в ней было очень уютно. А теперь в саду поспели  яблоки,  по утрам поднима-
лись туманы, и по карнизу ползали сонные осы, стараясь найти  щелку посуше.
Внизу - полы, выложенные  красной  плиткой и застеленные ковриками; столо-
вая, которую  я превратил в кабинет; уютная гостиная  с камином, который мы
еще ни разу не топили; занавески в красную клетку, кресла-качалки, соломен-
ные куколки и мягкий свет из окна. Не дом, а дачка, игрушка для горожанина;
но все же  временами  он заставлял меня задумываться,  не  стоит ли пустить
корни.
      Его подыскал нам Банан Фрисби. Банан, старый приятель, который держал
пивную в этой деревне. Я однажды заглянул туда, возвращаясь в  Ньюмаркет, и
сказал ему, что мне надо подыскать себе жилье.
      - А чем тебя не устраивает твой старый фургон?
      - Я из него вырос.
      Он не спеша смерил меня взглядом.
      - Морально?
      - Ну да. Я его продал. И я нашел себе девушку.
      - Которая не жаждет жить в шалаше?
      - Совершенно не жаждет.
      - Буду  иметь в виду, - пообещал он и в самом деле позвонил мне че-
рез неделю в дом Уоррингтона и сказал, что недалеко от него сдается в арен-
ду домишко и чтобы я приехал  его посмотреть. Хозяева жили в Лондоне, домик
продавать не собирались, но хотели иметь с него хоть какую-то прибыль и го-
товы были сдать его любому, кто не собирается поселиться в нем навсегда.
      - Я сказал им, что ты  бродяга не хуже любого альбатроса, - расска-
зывал Банан. - Я их знаю, они славные люди, так что ты уж меня не подведи.
      Банан был единоличным  владельцем паба, почти такого же древнего, как
наш домик. Благодаря его благодушному наплевательству паб потихоньку разру-
шался. У Банана не было ни семьи, ни наследников, ему было совершенно неза-
чем чрезмерно заботиться о своем земном имуществе; поэтому, когда на стенах
появлялось новое  сырое пятно, он  просто покупал пышное растение в горшке,
чтобы загородить его. С тех пор, как мы познакомились, число горшков вырос-
ло с  трех до восьми; а в окна теперь лез дикий виноград. Если кто-то обра-
щал внимание на сырые пятна на стене. Банан отвечал, что это от растений, и
гости даже не подозревали, что растения вовсе не причина, а следствие.
      Главной гордостью и радостью Банана был маленький ресторанчик рядом с
баром, где он  подавал такие великолепные  блюда, что половина  бывавших  в
Ньюмаркете жокеев наведывалась туда, словно в некий храм чревоугодия. Имен-
но за поджаристой, хрустящей, совершенно неописуемой уткой я с ним и позна-
комился -  и сделался рабом его  кухни. Просто невозможно  перечислить все
изысканные блюда, которые я  отведал там с тех пор. Банан, как  обычно, был
уже на  ногах. Я помахал ему рукой, отправляясь  на работу. Банан подметал,
мыл, чистил  зал бара, распахивал  окна, чтобы выветрить ночную духоту. При
всей своей толщине Банан  обладал  неисчерпаемой энергией. Он управлялся со
всем хозяйством с помощью  двух женщин, одна из которых работала в  баре, а
другая на  кухне. Он повелевал  ими, словно некий феодал. Бетти, работавшая
на кухне, флегматично готовила под его орлиным взором, а Бесси из бара раз-
ливала напитки и смешивала коктейли с  ловкостью профессионального фокусни-
ка. Сам Банан был официантом и всем остальным: он принимал  заказы, подавал
блюда, предъявлял счета,  убирал  со стола - и  еще  ухитрялся делать вид)
будто ему  делать нечего, кроме как непрерывно болтать.  Я так долго следил
за  ним,  что  сумел разгадать его тайну: он почти не тратил времени на то,
чтобы заходить  в кухню. Блюда Бетти подавала в  большое окошко, скрытое от
взоров публики, а грязную посуду спускали по пологому скату.
      - А кто это все моет? - спросил я однажды.
      -  Я  и  мою, - ответил Банан. - После закрытия загружаю все это в
посудомоечную машину.
      - Ты вообще когда-нибудь спишь?
      - Спать скучно.
      Похоже, четырех часов в сутки ему за глаза хватало.
      - А зачем ты так надрываешься? Нанял бы еще помощников...
      Банан посмотрел на меня жалостливо и снисходительно.
      - От  этих помощников хлопот не меньше, чем  помощи, - объяснил он.
Позднее я обнаружил, что каждый год  в конце ноября он закрывает ресторан и
уезжает в Вест-Индию, откуда возвращается в  конце  марта,  когда  ипподром
вновь оживает. Банан говорил, что терпеть не может зимы: стоит понадрывать-
ся восемь месяцев в году,  чтобы  потом провести четыре месяца на  солнышке
под пальмами.
      В то утро Симпсон Шелл на Лаймкилнз работал со своими лучшими молоды-
ми лошадьми и выглядел очень довольным собой. Старший из пяти тренеров Люка
Хоустона, он так и не смирился с моим появлением, и недовольство мной отра-
жалось у него на лице каждый раз, как он меня видел.
      - Доброе утро, Вильям, - хмуро буркнул он.
      - Доброе утро, Сим!
      И я стал смотреть, как он гоняет стройного жеребчика, на которого Хо-
устон делал ставку в грядущем сезоне.
      - Хорошо двигается, - заметил я.
      - Он всегда хорошо двигается! - отрезал Шелл. Я улыбнулся про себя.
Он говорил, что ни комплименты,  ни  лесть не заставят его изменить  своего
мнения о выскочке, который заставил его продать двух  двухлеток. Он говорил
мне, что эта прополка его возмущает,  несмотря на то, что я предупредил его
заранее и долго  обсуждал каждого неудачника. "Уоррингтон такого никогда не
делал!" - гремел Шелл. Он предупредил меня, что напишет жалобу Люку.
      Чем это кончилось, я так и не узнал. Либо он не написал, либо Люк ме-
ня поддержал. Так или иначе,  его  враждебность по отношению ко мне  только
усилилась - не в последнюю очередь  потому, что я избавил Люка Хоустона от
бесполезных трат на  обучение и соответственно лишил части доходов Симпсона
Шелла. Я знал, что он выжидает, когда эти неудачники начнут  выигрывать для
своих новых хозяев, чтобы торжествующе заявить: "Ага, я же говорил!" Но по-
ка что мне везло: они не выигрывали.
      Как и  все тренеры Люка, он работал не только на него, но и на многих
других владельцев. Но лошади Люка в  настоящее  время  составляли  примерно
шестую часть  его питомцев,  и он не мог рисковать  потерять их; поэтому он
был вежлив со мной - но не более того.
      Я спросил  его, как чувствует себя  кобылка, у которой  накануне было
что-то неладно с ногой. Он угрюмо ответил, что ей лучше. Он терпеть не мог,
когда я интересовался состоянием восьми бывших у него  лошадей Хоустона; но
подозреваю, что,  если бы я ими не интересовался,  в Калифорнию полетело бы
еще одно письмо, в котором говорилось бы, что я пренебрегаю  своими обязан-
ностями. "Да, - с сожалением подумал я, - на Сима Шелла не угодишь".
      На Бери-Род Морт  Миллер - более молодой, нервозный, вечно щелкающий
пальцами, - сообщил мне, что все десять любимцев Люка здоровы,  хорошо ку-
шают и лезут на стенки, горя желанием подраться. Морт, напротив, принял ре-
шение продать трех  негодных двухлеток с  облегчением. Он сам  сказал,  что
терпеть не может этих лентяев и  что на них овса жалко. Лошади Морта всегда
были такими же нервными и напряженными, как он сам, но, когда дело доходило
до скачек, они выигрывали.
      К Морту  я заезжал почти каждый день, потому  что именно он, несмотря
на всю свою решительность, чаще всего спрашивают моего совета.
      Раз в неделю, обычно перед скачками, я заезжал и к двум другим трене-
рам, Томпсону  и Сендлейчу, которые  жили на Беркширских холмах, в тридцати
милях друг  от друга, а раз в месяц проводил пару дней в Ирландии у Донава-
на. С ними я ужился достаточно хорошо - все они  признали,  что в двухлет-
ках, от  которых  я избавился, никакого проку не было, а я обещал им, что в
октябре на сэкономленные деньги куплю несколько лишних жеребят.
      Я подумал, что мне будет очень жаль, когда этот год закончится.
      Возвращаясь от Морта домой, я остановился  в  городе,  чтобы  забрать
приемник, который  сдавал в починку,  потом заправил машину, потом заехал к
Банану, чтобы выпить пивка.
      Банан возился на кухне, шпигуя какую-то маринованную телятину. До от-
крытия был  еще час.  В ресторане и баре все  блестело и сверкало, растения
были политы и блестели влажной листвой.
      - Тут тебя один мужик искал, - сообщил мне Банан.
      - Что за мужик?
      - Здоровый такой. Я его не знаю. Я ему сказал, где ты живешь.
      Он грозно уставился на Бетти, которая задумчиво чистила виноград.
      - Я ему сказал, что тебя нету.
      - А он не говорил, что ему надо?
      - Нет.
      Он надел фартук и протиснулся за стойку.
      - Что, рановато для тебя?
      - Рановато.
      Он кивнул и принялся методично  готовить  себе  свой обычный завтрак:
треть бокала бренди, а сверху две ложки ванильно-орехового мороженого.
      - Касси на работу уехала, - сообщил он, потянувшись за ложечкой.
      - Я гляжу, ты все примечаешь.
      Он пожал плечами.
      - Ее желтую машину за милю видать, а я как раз мыл окна.
      Он размешал бренди с мороженым и начал есть, жмурясь от удовольствия.
      - Вкуснятина! - сказал он.
      - Неудивительно, что ты такой толстый.
      Он только кивнул. Ему было все  равно. Он однажды сказал мне, что его
толщина заставляет бывающих у него толстяков чувствовать себя  лучше и тра-
тить помногу и что толстых посетителей у него куда больше, чем худых.
      Банан был природным чудаком - сам он не видел ничего удивительного в
том, что делал. Когда мы, бывало, засиживались за полночь, он позволял себе
немного расслабиться и раскрыться; и тогда из-под внешней веселости просту-
пали глубокий  пессимизм,  отчаяние,  порожденное явной неспособностью рода
человеческого жить в мире и гармонии на этой прекрасной земле. Банан не ин-
тересовался политикой, не верил в бога и не видел нужды суетиться. Он гово-
рил, что люди способны умирать с голоду в благословенных и плодородных тро-
пиках, что люди воруют земли у  соседей, что люди убивают людей из-за расо-
вой ненависти, что люди истребляют друг друга во имя свободы и что его тош-
нит от всего этого.  Это началось еще в каменном веке и  будет продолжаться
до тех  пор, пока злобная обезьяна, именуемая человеком,  не будет стерта с
лица земли.
       - Но ведь сам  ты, похоже, вполне доволен жизнью, - заметил  я од-
нажды.
      Он мрачно поглядел на меня.
      - Ты птица. Вечно летаешь туда-сюда. Ты был бы ястребом, если бы но-
ги у тебя были не такие длинные.
      - А ты?
      - Единственный выход  - это самоубийство,  - продолжал он.  -  Но
сейчас в этом пока нет особой необходимости.
      Он ловко налил себе еще бренди и поднял бокал, словно  собирался про-
изнести тост.
      - За цивилизацию, черт бы ее взял!
      Его настоящее имя, написанное на двери паба, было  Джон Джеймс. Бана-
ном его прозвали в честь пудинга "Банан Фрисби" - горячего  пухлого соору-
жения, в которое  входили  яйца, ром, бананы и  апельсины.  Это блюдо почти
всегда присутствовало  в меню, и  потому сам Фрисби сделался "Бананом". Это
имя очень подходило к его внешнему имиджу, хотя  совершенно не соответство-
вало его внутренней сущности.
      - Знаешь что? - спросил он.
      - Что?
      - Я бороду решил отпустить.
      Я взглянул на слабую тень у него на подбородке.
      - По-моему, она нуждается в удобрении.
      - Как остроумно!  Короче, дни большого и толстого разгильдяя минова-
ли. Ты присутствуешь при рождении большого и толстого почтенного трактирщи-
ка.
      Он зачерпнул большую ложку мороженого, отпил  вдогонку немного бренди
и вытер получившиеся белые усы тыльной стороной кисти.
      На нем была его обычная рабочая одежда: рубашка  с расстегнутым воро-
том, серые фланелевые штаны  без  стрелки, старые теннисные туфли. Редеющие
темные волосы взлохмачены, одна прямая прядь падает на  ухо. Надо заметить,
что Фрисби вечерний не сильно отличался от Фрисби утреннего. Поэтому  я ре-
шил, что борода ему респектабельности не добавит. Особенно пока растет.
      - Не найдется ли у тебя парочки помидоров? - спросил я.
      - Тех, итальянских?
      - На обед?
      - Ага.
      - Касси тебя не кормит.
      - Это не ее обязанность.
      Он покачал  головой, возмущаясь нашей домашней неустроенностью. Инте-
ресно, а если бы у него самого была жена, кто бы из них готовил? Я заплатил
за пиво и помидоры, пообещал привести Касси полюбоваться его бакенбардами и
поехал домой.
      Нет, жизнь решительно была прекрасна, как я и сказал Касси. В тот мо-
мент я был бесконечно далек от мира ужасов, в котором жил Банан.
      Я остановил машину перед домом и  пошел по дорожке, неся в одной руке
приемник, пиво и помидоры, а другой роясь в кармане в поисках ключей.
      Ну кто же мог ожидать, что на меня вдруг набросится мужик, размахива-
ющий бейсбольной битой? Я услышал шум  и едва успел обернуться в его сторо-
ну. Плотная фигура,  разъяренное лицо, вскинутая  рука... Я даже  не  успел
осознать, что он собирается меня ударить, как он меня ударил.
      И удар был сокрушительный. Я  растянулся  на  земле, уронив приемник,
банки с пивом и помидоры. Рухнул ничком, головой в клумбу с анютиными глаз-
ками, и лежал в полубессознательном состоянии: я чувствовал запах земли, но
думать я не мог.
      Грубые пальцы схватили меня за волосы и приподняли мою голову. Сквозь
полузабытье до меня донесся хриплый голос, пробормотавший какую-то бессмыс-
лицу:
      - Ах ты, твою мать! Не тот!
      Он внезапно  выпустил мои волосы  и довершил свое дело вторым ударом.
Но я этого уже не заметил. Я просто больше ничего не помнил.
      Следующее, что я помню, это  что  кто-то старается меня поднять, а  я
изо всех сил пытаюсь ему помешать.
      - Ну  ладно, - произнес чей-то голос,  - лежи  тут, если тебе  так
больше нравится.
      Я чувствовал себя  бесформенной  кучей, которая вращается в простран-
стве. Меня еще раз попытались поднять, и внезапно все встало на свои мес