ь  не  больше  получаса.  Думай   о
чем-нибудь.
   Ну, Тупольский дает. Набрал себе в охранники философов.
   Я полезла в бардачок за салфеткой, так  как  кровь  тонким  медленным
ручейком ползла уже на нижнюю губу. А  между  салфеток  пальцы  нащупали
гладкий круглый металлический брусок. Газовый баллончик!
   Я осторожно закрыла бардачок и стала приводить  в  порядок  лицо.  Мы
ехали под девяносто в час (кто мог бы заподозрить такую резвость в нашем
старом "жигуленке"?). Если я прысну газом в нос Диме, он, возможно,  тут
же отключится - ведь Сергей предупредил, что газ очень сильный, - машину
занесет, погибнем оба. Значит, необходимо, чтобы он сбавил  скорость.  А
если баллон вообще не пашет? Но терять мне в принципе уже нечего.
   - А что ты со мной сделаешь? - поинтересовалась я.
   - Автомобильная катастрофа.  Девушка  не  справилась  с  управлением.
Обычное дело.
   - Слушай, притормози.
   - Зачем?
   - Пожалуйста, надо мне. Не могу я умирать в таком дискомфорте.
   - В туалет, что ли, хочешь? - усмехнулся Дима.
   Я кивнула. Только бы баллончик не подвел.
   - Хорошо. Доедем до того леска.
   Я  громко  зашмыгала  носом,  снова  полезла  в  бардачок  и  достала
баллончик, завернутый в салфетку. Ну,  с  Богом!  Все  это  было  как-то
несерьезно и нереально - и Дима  с  интеллигентной  мордой  и  огромными
кулаками, и ночной разговор с ВэПэ,  и  холодный  баллончик,  зажатый  в
руке, - как будто я смотрела кино и наблюдала за собой со стороны.
   Дима съехал с дороги  в  лесок.  Машина  остановилась.  Я  отстегнула
неспешно ремень, приоткрыла дверцу и обернулась к жертве:
   - А знаешь...
   И, не договорив, закрыла рот,  прищурилась,  резко  выбросила  вперед
руку и до упора вдавила головку распылителя. В следующую секунду  я  уже
находилась метрах в пяти от автомобиля -  чтобы  самой  не  оказаться  в
радиусе действия смертоносного оружия.
   Когда я осторожно приблизилась к "шестерке" со стороны водителя, Дима
лежал на сиденье откинувшись. Для уверенности я приоткрыла  дверцу  и  -
вот садистка! - сбрызнула парня еще разок. Отдыхай, молодой!
   Вьгтащить его  из  машины  было  нелегко.  Откормился  на  тупольских
харчах, килограммов восемьдесят, не меньше. Пристроив неподвижного  Диму
под елкой, как Деда Мороза, я  села  за  руль.  Интересно,  через  какой
промежуток времени он оклемается?
   Я гнала по шоссе. Пока парень не доберется до  города,  у  меня  есть
время.  Эванжелина  с  Катей  сейчас,  должно  быть,  перелетают   через
Атлантику. Я даже не простилась с ними. А Сергей, наверное, вернулся  из
аэропорта. Волнуется обо мне. И как я соскучилась по Антрекоту!
   Я давила на газ, и утро казалось мне  удивительно  приятным  -  такое
прохладное, влажное, свежее. В сером  небе  наметились  рваные  дыры,  и
сквозь них проникали солнечные лучи. Октябрь будет теплым, я  еще  смогу
поиграть в теннис.
   Правой рукой, я залезла под куртку и  достала  диктофон  Улыбаясь,  я
слушала,  как  из  маленького   динамика   отчетливо   раздается   голос
Тупольского. Голубчик ты мой ненаглядный, я с  тобой  рассчитаюсь  и  за
Эванжелинины слезы, и за лапу Антрекота, и за несчастную Марину.
   На одном из перекрестков я заметила телефон-автомат и  припарковалась
неподалеку. Набрала свой  номер.  Мучительно  долго  никто  не  отвечал.
Наконец раздался голос Сергея. Если везет - то сразу во всем.
   - Сережа, я звоню из автомата!
   - Что с тобой? Где ты? Я только что из аэропорта. Слушай,  тут  такое
дело...  Надо  лечь  на  дно  на  пару  недель.  Кстати,  ты  почему  не
возвращаешься? И как тебе удалось вызволить Катьку?
   Я в двух словах объяснила ситуацию: Тупольский -  главарь,  Марина  -
приспешница поневоле, я - еле выжила.
   - Ну и прекрасно. Значит, ляжем на грунт  синхронно.  Я  соберу  тебе
какие-нибудь вещи. Знаешь что, сейчас я пойду к бабе Лене, и ты  позвони
мне туда. Скажу тебе адрес. Будем конспирироваться. Пятнадцать копеек  с
тобой?
   С момента, когда в стране начались  трудности  с  разменной  монетой,
Сергей смастерил мне пятнадцать копеек с дырочкой и на  леске  -  как  у
Виктора Цоя в "Игле". Чтобы я могла звонить ему из каждого автомата.
   Через пару минут Серж сообщил  мне  адрес  квартиры,  где  мы  сможем
укрыться от преследований карателей. Потом я сделала еще один телефонный
звонок. Пришлось  вытащить  из  кровати  знакомого  редактора  одной  из
столичных газеток, практикующейся  на  громких  скандалах,  выстроенных,
однако, на твердых фактах. Редактор меня обматерил.
   - Подожди, не ругайся. Слушай, оставь для меня  в  завтрашнем  номере
подвал на второй полосе. Строк двести - двести пятьдесят.
   - Ты с елки спрыгнула. Номер сверстан и подписан.
   - Ну ты же понимаешь, если бы это того не стоило, я  бы  не  просила.
Забочусь о реноме твоей газеты. Исключительная сенсация.
   - Что у тебя?
   - Откровения одного товарища о коррупции в высших сферах.  Он  сам  -
одно из главных действующих лиц. Имена - закачаешься. Есть пленка  -  он
не знал, что у меня в кармане диктофон.
   - Старушка, верю на слово. Уже мчусь в редакцию. Когда подъедешь?
 
*** 
 
   Погода  была  прекрасной.  И  люди  вокруг  -  добрыми,   радостными,
дружелюбными.  Они  спешили  на   работу   совершать   свой   ежедневный
производственный подвиг.
   Я остановилась у подъезда и посмотрела вверх. Золотые кроны  деревьев
качались на ярко-синем фоне прояснившегося  неба,  было  свежо  и  ясно.
Несмотря на необходимость скрываться, настроение у меня  было  ликующее.
Жить - удивительно приятный процесс. Я поднялась по лестнице и  отыскала
54-ю квартиру.
   Дверь открылась, и  Сергей  с  видимым  удовольствием  сжал  меня  на
широкой груди. У стены стояла сумка-видеокамера, набитая  кассетами.  На
спортивном рюкзачке сидел Антрекот со  свежеперебинтованной  лапой.  Ему
тоже пришлось уйти в подполье. Сейчас за наши три  жизни  здравомыслящий
человек не дал бы и двух рублей.
   - Полегче, товарищ, - сказала я Сергею, пытаясь освободиться.
   - Танька, мне все удалось. Ты даже не  представляешь,  какое  дело  я
провернул. Мы все-таки  купили  с  англичанином  бомбу.  Через  два  дня
рванет. Это будет фейерверк!
   - Тебе все удается. Тебе даже удалось сделать меня беременной...
   Сообщение произвело эффект, обратный ожидаемому.  Серж  стиснул  меня
так, что я задохнулась.
   - Ну вот, - засмеялся он, - теперь мне  придется  на  тебе  жениться.
Добилась все-таки своего.
   И чмокнул меня в нос. Разбитый! Я взвыла.
   - Постой, тебе же Эванжелина написала записку.  -  Сергей  достал  из
кармана клочок бумаги.
 
   "Люблю тебя и жду! Эванжелина".
 
   - Удивительное красноречие, - с трудом выговорила я, так как к  горлу
почему-то подступили слезы. Сдают все же нервы.
   Антрекот наблюдал за нами с  рюкзачка,  и  в  его  взгляде  явственно
читалось: "Ну есть-то мы будем сегодня или нет?"
 
Часть третья 
АВАНТЮРИСТКА 
 
   Мне,  чтобы  соблазнить  мужчину,  необходимы   месяцы   напряженного
интеллектуального труда. Эванжелине для этой цели достаточно забыть, что
верхняя  пуговица  на  блузке  так  же  успешно  застегивается,  как   и
остальные.
   О несправедливости такого устройства вещей я размышляла, наблюдая  за
стремительным  и  порывистым  приближением   моей   подруги.   Она   уже
разделалась с таможенным контролем и в разномастной, пестрой и суетливой
шереметьевской  толпе,  озабоченной  перемещением  с  места   на   место
чемоданов, коробок, баулов и саквояжей, привычно удивляла своей ликующей
красотой,  сиянием  и  свежестью.  Как  обычно,  в  арьергарде  преданно
галопировали три вассала, отягощенные багажом Эванжелины и,  несомненно,
завербованные прямо в таможенной очереди.
   Мы не виделись почти год. И если мне этот год  принес  дополнительную
морщинку под левым глазом, которую я в пароксизме отчаяния каждый  вечер
пыталась  разгладить  молочной  бутылкой,   то   Эванжелина   продолжала
расцветать (хотя казалось, что ресурсы уже исчерпаны). Ее кожа стала еще
нежнее и бархатистее, светлые волосы сами собой закручивались на  концах
в пушистые колечки. Разрез на длинной юбке карминного  цвета  терялся  в
преддверии живота,  и  сквозь  него  прорисовывалось  точеное  колено  и
изумительно долгое бедро. В соответствии с требованиями моды, Эванжелина
теперь    носила    платформу,    стройные    щиколотки     переливались
туманно-золотистой лайкрой, а талия и грудь, затянутые в льняной корсет,
напоминали шлифованные  мраморные  прелести  греческих  богинь  любви  и
наслаждения.
   Эванжелина плыла ко мне, роскошная и яркая, как белый  эсминец  среди
торпедных катеров, и мужчины, заметив  ее,  ошарашенно  останавливались,
забывали о декларациях, спрятанных  долларах  и  пулеметах,  шампанском,
вечно  недовольных,  женах...  Трепетные  вассалы  покорно   катили   ее
многочисленные чемоданы, стараясь быть к ней поближе,  теряя  голову  от
нежного аромата ее тела и впитывая ненасытными взглядами ее красоту. И в
этот момент я  не  могла  ответить,  как  же  вынесла  долгие  девять  с
половиной месяцев разлуки...
   - Вот это поставьте в багажник, а вот это  -  на  заднее  сиденье,  -
распоряжалась Эванжелина около потрепанной моим зверским  управлением  и
московскими дорогами "шестерки".
   Рекрутированные  мужики  покорно  суетились,   рассчитывая,   видимо,
получить в награду номер телефона и обещание встречи.
   - Что  ты  приготовила  для  меня  вкусного?  Я  хочу  селедки  -  не
норвежского извращения в винном соусе, а нашей обычной селедки. И еще  -
бородинского хлеба, вареной колбасы по два рубля двадцать копеек...
   - Копейки, между прочим, благополучно вымерли еще до  твоего  бегства
из  этой  страны,  -  заметила  я,  безуспешно  пытаясь  избавить  щеку,
подбородок и уши от красных следов Эванжелининой губной помады. - Почему
ты не взяла с собой Катерину?
   - Катя учится. На  прошлой  неделе  она  твердо  решила,  что  станет
юристом, как Хилари. Мальчики, большое спасибо, вы мне так помогли!
   "Мальчики", покончив  с  чемоданами,  влюбленно  поглядывали  на  мою
подругу, словно маленькие  пеликаны  на  мамочку  с  рыбой  в  клюве,  и
напряженно ожидали намека на новую встречу.
   - Да, селедки и черного хлеба, я  так  соскучилась  по  всему  этому.
Ежевичный йогурт меня дожал. А  про  американских  мужиков  я  тебе  еще
расскажу. Вот  наши,  русские,  это  я  понимаю.  Ребята,  огромное  вам
спасибо! Как я рада была снова  ощутить  дружественную  поддержку  своих
родных советских мужчин... До свидания...
   Я утопила педаль газа в резиновом коврике,  и  мы  эффектно  отъехали
(насколько это возможно в развинченных "Жигулях").
   - Sorry, may I... - послышался робкий возглас  с  обочины  одного  из
"русских", но поздно.
   Восхитительная шовинистка никому не оставила номера  телефона,  и  за
работу   в   качестве   грузчиков   разочарованным   мужикам    пришлось
довольствоваться видом обнаженного  Эванжелинкиного  колена,  когда  она
садилась в машину.
   - Чем ты теперь занимаешься? - расспрашивала подруга по дороге домой.
- Чем дышит постперестроечная интеллигенция? Как Сергей?  Как  Антрекот?
Антрекоту много подарков.
   - Я работаю в рекламном агентстве. Директор - мой старый друг. Сергей
уже три месяца, как подписал контракт с Датским телевидением  и  в  моей
жизни возникает нечасто. Звонит то из Испании, то из Абхазии.  На  своих
ядерных продавцах -  помнишь?  -  он  заработал  кучу  денег  и  тут  же
оперативно все истратил, через пару месяцев  после  выхода  материала  в
свет мы уже снова оказались на мели, к тому же жизнь в подполье отнимает
большое количество сил  и  материальных  ресурсов.  Еще  я  загремела  в
больницу.
   - Ты мне ничего по телефону не рассказывала...
   - Если-бы я стала тебе все рассказывать  по  телефону,  твой  богатый
американский муж через неделю ел бы гороховый  суп  в  благотворительной
столовой. Мы бы ликвидировали все его банковские счета.  Ну  а  я...  По
идее, я  должна  была  бы  встречать  тебя  в  Шереметьеве,  вскармливая
одновременно  грудью  двухмесячного  младенца,  по  примеру  сомалийских
беженок, видела их в аэропорту?  Трогательно  бы  я  смотрелась?  Но  не
судьба. Старость, Эванжелина, старость... В мои годы уже  не  рожают.  Я
ведь в принципе шепелявая, полуразрушенная старушка.
   - Это в двадцать девять лет-то! - возмутилась Эванжелина.  -  Я  тебя
живо реанимирую! Как только ты увидишь, что я тебе привезла...
   -  Шмотками  меня  не  восстановишь,  проблема  здесь,  -   обреченно
вздохнула я, бросила руль и тоскливо прижала руки к груди. Машину тут же
повело.
   Эванжелина завопила:
   - Держи руль!!! У меня на заднем сиденье в чемоданах по крайней  мере
восемнадцать новых костюмов из Парижа, с авеню Монтань, и девяносто  пар
прозрачных чулок с ароматом лимона, и я во всем этом еще  хочу  пройтись
по Москве! Ты что, задумала лишить меня такого удовольствия?! Я  мечтала
об этом последние восемь месяцев! По Манхэттену идешь  -  хоть  бы  один
нормальный  человек  обратил  внимание.  Оборачиваются   или   развязные
негры-рэпперы, или гомосексуалисты, заинтересовавшиеся фасоном юбки, или
потенциальные маньяки. А полноценные, культурные  мужики  даже  глаз  не
поднимут: опасаются  обвинений  в  сексуальном  преследовании  -  sexual
harassment это у них называется. А знаешь почему? Потому что  американки
- террористки, зацикленные на чувстве собственного  достоинства.  Оно  у
них чересчур обострено, у всех до одной  -  и  у  толстух  в  шортах,  с
мороженым в кулаке,  и  у  деловых  грымз  в  очках  и  с  "дипломатом",
накачанных шейпингом и  каланетикой.  Поэтому  нормальные,  по-здоровому
агрессивные мужчины вымерли, как тиранозавры. Но в  Москве,  как  я  уже
поняла, порядок?
   - Порядок, не волнуйся, моя озабоченная клубничка,  -  пробубнила  я,
пытаясь втиснуться между серебристым "Саабом-900"  и  29-й  "Волгой".  -
Даже мне иногда удается урвать  долю  сексуального  преследования.  Хотя
нечасто.
   - Прекрасно, - удовлетворенно  вздохнула  Эванжелина.  -  Все-таки  я
люблю свою историческую Родину...
 
*** 
 
   Вечером   Эванжелина   подъела   все   запасы    нашей    деревенской
непривилегированной пищи,  которая  совсем  не  предназначалась  для  ее
угощения: старые макароны с  тушенкой  и  два  фаршированных  перчика  в
сметане. Я же от  души  давилась  заморскими  деликатесами.  В  принципе
лангуста можно было бы купить и в супермаркете за углом, но  у  меня  не
было на него денег.
   А утром Эванжелина с визгом накинулась на меня, когда я открывала для
Антрекота кильку в томате. Антрекот, как истинный джентльмен и  радушный
хозяин, мужественно стерпел  похищение  завтрака,  только  его  пушистый
толстый хвост вздрогнул и упал сосиской: "Вот  до  чего  довели  женщину
ужасы империализма!"
   За окном стояло зябкое, свежее, влажное утро. На  асфальте  подсыхали
темные пятна от дождя,  который  тихо  шелестел  всю  ночь,  пока  мы  с
Эванжелиной  обменивались  впечатлениями  девяти  месяцев   разлуки,   а
Антрекот с блаженной мордой лежал между  моим  и  Эванжелинкиным  голыми
плечами и пыхтел от наслаждения.
   Сегодня  на  работу  мне  суждено  было  прийти  во  всем   новом   -
разбогатевшая подруга постаралась. В семь утра мы уже  встали:  сидя  на
кровати,  я  натягивала  суперплотные  бежевые  сверкающие  колготки,  а
Эванжелина в шелковых кружевных панталонах совершала  пятнадцатиминутный
экзерсис - размахивала руками  и  ногами  в  такт  телевизору.  Антрекот
пристально следил за  ее  замысловатыми  телодвижениями,  и  в  какой-то
момент я испугалась, что его шея закрутится спиралью и голова отвалится.
   "...А сейчас несколько сообщений криминального  характера,  -  трещал
телевизор, - 13 августа ушла из дома  и  не  вернулась  Лозинская  Дарья
Дмитриевна,  1974  года  рождения.  Рост   165   сантиметров,   хрупкого
телосложения. Волосы длинные, волнистые, каштанового цвета. Глаза серые.
Была одета в шелковый костюм вишневого цвета, туфли на  высоком  каблуке
такого же цвета. Имела при себе небольшой кожаный саквояж с отделкой  из
желтого металла. Последний раз девушку видели..."
   - Боже, какая прелесть! - воскликнула Эванжелина,  увидев  на  экране
фотографию пропавшей девочки, и перестала выписывать ногами  пируэты.  -
Да-а,  если  она  была  так  одета,  да  еще   с   такой   внешностью...
Представляешь, что сейчас творится  с  родителями?  Это  кошмар...  Днем
ребенок ушел из дому с друзьями и бесследно пропал! Нет, это невыносимо!
Я сейчас немедленно пойду позвоню в Америку, узнаю, как там Катя.
   Я расстроенно поцеловала Антрекота в лохматую макушку и  побежала  на
работу.
   Наше  рекламное  агентство  -   словно   вертлявая   мартышка   среди
орангутангов  и  гамадрилов.  Нас  мало,  и  мы,  как  я   считаю,   еще
недостаточно профессиональны в  области  рекламного  дела,  но  солидный
журналистский  опыт  сотрудников  и,  следовательно,  определенная  доля
наглости, присущая всем представителям второй древнейшей, позволяет  нам
украдкой  цапнуть  то  там,  то  тут  выгодный  заказ,  из-под  носа   у
наплодившихся рекламных монстров с пятилетним стажем работы на рынке.
   С директором и собственником агентства Володей Потаповым  мы  знакомы
еще со студенческих  времен,  и  когда  моя  журналистская  звезда  ярко
вспыхнула в спровоцированном мною "деле Тупольского" и едва  безвременно
не закатилась на казенной койке  гинекологического  отделения  одной  из
московских больниц, он сам нашел меня, завалил литературой  о  рекламном
деле на английском языке, убедил, что вовлекает в чрезвычайно прибыльное
и перспективное дело, отвесил 576 откровенно лживых и потому достигающих
цели комплиментов  (мастер!),  я  растаяла,  как  весенняя  сосулька,  и
расслабленно согласилась. Это  было  моей  очередной  этапной  жизненной
ошибкой. Энергичный, уже частично  седой,  Володька  обладал  уникальной
способностью  эксплуатировать  окружающих,  вызывая  при  этом   у   них
смешанные чувства возмущения, признательности, удивления и ликования.  Я
работала на него  четырнадцать  часов  в  сутки:  сочиняла  джинглы  про
болгарское лечо,  раздевалась  перед  камерой,  если  внезапно  исчезала
фотомодель, а клипмейкеру позарез был необходим  кусок  женского  бедра,
подавала кофе нужным клиентам, добывала особые сосиски для  презентаций,
дрессировала сотрудников воронежского филиала, дарила сувениры  коллегам
из  популярных  газет  (чтобы  наши  материалы  публиковались  в  первую
очередь), искала талантливых оформителей витрин. И все это - за рублевый
эквивалент ничтожной суммы в 54 доллара! В то  время,  как  замороженный
бифштекс в рекламируемом мною супермаркете стоил 3 доллара 99 центов.
   Я негодовала по ночам, я жаловалась Антрекоту, но каждое  утро  сломя
голову неслась туда, где,  как  мне  казалось,  без  моего  участия  все
рассыплется.  Ставка  Потапова  была  безошибочной:  я  возмущалась  его
наглостью, но каждый вечер  по  телевизору  могла  наблюдать  результаты
своей работы, дело шло, и я этим гордилась, а гнусный рабовладелец сыпал
комплиментами, восхищался,  изумленно  целовал  ручку  и  мудро  поощрял
творческую инициативу. Хотя надо отдать ему должное: и у него  часто  по
утрам чернели под глазами круги, а пятая жена (по заведенному у Потапова
обычаю - красавица) плакалась мне в телефонную трубку,  что  Вова  опять
всю ночь провисел в каске на  стене  какого-то  дома,  помогая  рабочим,
которых он  коварно  подвиг  на  двадцатичетырехчасовую  ударную  вахту,
укреплять рекламный щит...
   Вот и сегодня,  не  успела  я  припарковать  машину  на  стоянке  для
сотрудников и без пятнадцати восемь  войти  в  здание,  уже  наполненное
ароматом свежесваренного кофе,  как  Потапов  вылетел  мне  навстречу  с
банкой сахара в одной руке и чертежным плакатом - в другой.
   - Максимова! Зайди, солнышко!
   Я налила себе кофе и