Как ни странно, но от Эванжелининого воодушевленного рева  мне  стало
легче. Я снова почувствовала себя сильной и мудрой. И пообещала  подруге
завтра поговорить с Катюшей.
   К кому же все-таки ушел Сергей?
 
*** 
 
   Беда  не  приходит  одна.  Длинный,  скучный,  тоскливый  понедельник
закончился тем, что меня заперли в конторе.
   С утра ко мне забежала Светка. На ней были новые лосины - фиолетовые,
переливающиеся, и она вся сияла. Потому что когда  она  заносила  свежую
почту Олегу Васильевичу, он сделал комплимент ей, ее лосинам, ее ногам и
ее умению выбирать вещи, которые подчеркивают  в  ней  самое  лучшее.  В
общем, как я поняла, наш президент весьма изобретателен в умении  делать
комплименты. Во всяком случае, он очень успешно изображает искренность.
   Светка нежно прощебетала, что в пятницу все, кто захочет,  .поедут  в
гостиницу "Подмосковье", где сотрудники "Интеркома"  отличным  уик-эндом
смогут  закрепить  двухмесячное  тунеядство.  Светлана  взяла   с   меня
обещание, что я научу ее играть в большой теннис - ведь  это  ей  просто
необходимо, чтобы попрыгать на корте в мини-юбке перед Олегом.
   После Светки ко мне заглянул Вадим. Вот  кем  бы  следовало  заняться
Светке, а  не  тратить  нежную  юность  на  сорокалетнего  старца  Олега
Дроздовцева.  С  Вадимом  мы  работали  в  тандеме,  он  довольно  ловко
обращался с компьютером -
   Макетировал тексты реклам, сочиненных мною, украшал их  картинками  и
выдавал все с лазерного принтера. Получалось очень красиво.
   Вадим (всего 24 года - какая все-таки я уже старуха!) был очень хорош
собой, но когда я спросила у Светки,  почему  она  не  обратит  на  него
внимание,  она  возмущенно  замахала  руками  и  сказала,   что   он   -
закомплексованная тряпка и никогда не сможет защитить.
   Вадим действительно был очень застенчив и мягок. Длинная темная челка
все время падала на правый глаз, в то  время  как  затылок  был  коротко
подстрижен. Картину дополняли очень черные густые брови и ресницы,  щеки
часто пылали совершенно детским румянцем (особенно когда к нам в кабинет
заходил Олег Васильевич, которого Вадим, как я подозреваю,  побаивался).
Если бы внешность была главным критерием, по которому я распределяю дозы
своей благосклонности между отдельными мужчинами, то я давным-давно  уже
влюбилась бы в Вадика. Увы, единственный  мужчина,  пользовавшийся  моей
благосклонностью, ушел вчера из дома, хлопнув дверью и даже  не  взяв  с
собой любимую жиллетовскую бритву с плавающим лезвием.
   Вадим так же мало бывал в офисе, как и все мы.  Он  заходил  на  пару
часов,  заглядывал   ко   мне   поболтать,   к   Олегу   Васильевичу   -
засвидетельствовать почтение и исчезал. Его личная жизнь была скрыта  от
общественности мраком неизвестности, но, по утверждению Светки,  любимая
девушка или просто подружка в ней пока не фигурировала, что было странно
для обладателя такой  внешности  и  шикарного  "опеля".  Задумчивость  и
молчаливость Вадима,  а  также  склонность  к  долгому  и  мечтательному
разглядыванию листиков за окном делали его приятным  и  ненадоедливым  в
общении. Ту небольшую работу, которая перепадала нам в этой конторе,  мы
делали быстро  и  с  намеком  на  истинный  профессионализм.  Поэтому  и
отношения у нас установились необременительно-приятельские. Когда  нашим
биоритмам случалось совпасть и мы выходили из офиса вечером в одно и  то
же   время,   Вадим   подбрасывал   меня   домой.   Машину   он    водил
артистически-небрежно. Один раз он подарил мне итальянский  "Журнал  для
настоящей женщины". Юный льстец, подумала я тогда.
   Так вот, в то утро, после того как  ушел  Вадим,  я  долго  сидела  в
прострации. Любимый человек пробил брешь в моем самолюбии, я мечтала  об
отмщении.
   Сначала  я  пыталась  проанализировать,  что  такого  во   мне   было
неудовлетворительного, раз потребовалась замена.  Потом  я  четвертовала
разлучницу и растерла в порошок остатки ее мерзкого  тела.  Удовольствия
мне это не принесло никакого, к тому же  начала  трещать  голова,  а  на
глаза постоянно наворачивались слезы обиды и бессилия. Не  хватало  еще,
чтобы меня застали в кабинете, орошающей слезами айбиэмовский компьютер.
Компьютеру  это  будет  вряд  ли  полезно,  моей  репутации  "деловой  и
собранной женщины" - тоже. И я решила развеяться и сходить к Эванжелине.
   Эванжелина работала в косметическом кабинете гостиницы "У лукоморья",
которая занимала  небольшое  здание  в  псевдорусском  стиле  с  резными
наличниками,  а  постояльцев-иностранцев   здесь   угощали   пельменями,
заливным языком, кулебякой и блинами с красной икрой.
   У Эванжелины была небольшая комната на  первом  этаже,  где  сверкали
белизной раковины и на полках сумрачно переливались фиолетовым, розовым,
изумрудным цветом дорогие  яркие  флаконы.  Интересно,  что  иностранки,
останавливавшиеся в гостинице, к Эванжелине не заглядывали. Может  быть,
их пугала Эванжелинина невосприимчивость к английскому, а может, их кожа
просто не нуждалась в услугах косметолога. Хотя в своем деле  Эванжелина
достигла вершин мастерства и практически могла  сделать  съедобной  даже
самую последнюю страшилку. Эванжелина взбивала  физиономии  жен  богатых
бизнесменов как сдобное тесто, накладывала бельгийские  маски  и  теплый
парафин, массировала скалочкой на шарикоподшипниках. Ее  ценили,  к  ней
записывались за неделю и дарили презенты.
   В обеденный  перерыв  у  Эванжелины  было  пусто,  она  размещала  на
полочках в геометрическом порядке банки с кремами, а  на  диване  сидела
надутая Катюша. Ага, я ведь обещала провести культбеседу с ребенком!
   С Катюшей мы дружили, так как растили мы ее с Эванжелиной  совместно.
Она была серьезна и вдумчива, много читала и многое из прочитанного даже
запоминала. В школе их учили английскому, немецкому, основам  маркетинга
(какой бред!  -  опять  же  дань  моде),  машинописи,  делопроизводству,
компьютерной грамотности и еще много чему. Она уже вполне сносно болтала
на двух языках, стучала на машинке десятью  пальцами  и  знала  наизусть
половину  Пастернака.  Кроме  того,  Катя   обещала   через   два   года
превратиться  в  феноменальную  красавицу  и  затмить  свою  престарелую
мамашу.
   - Катя, Катерина, эх, душа, до чего  ты,  Катя,  хороша!  -  невесело
просипела я  (вокальными  данными  я  никогда  не  отличалась)  надутому
ребенку. Мне  и  самой  сейчас  было  тоскливо,  а  вот  еще  необходимо
восстановить мир в семье.
   Проштрафившаяся Эванжелина на цыпочках уползла за дверь.
   - Ну, Катя, рассказывай, что  у  вас  опять  произошло  и  почему  ты
третируешь свою изумительную мамочку?
   - Я не хочу, чтобы мою маму обзывали проституткой!
   (Белое платье в горошек, в котором  Эванжелину  угораздило  пойти  на
собрание, было просто великолепно.  Я  его  прекрасно  помнила.  Оно  не
скрывало в  Эванжелине  ничего,  что  могло  бы  эстетически  порадовать
окружающих. А у Эванжелины любой сантиметр поверхности  тела  волнителен
до спазм в горле.)
   - Ну, девочка моя, скажи, кто конкретно ее так назвал?
   - Фамилии, что ли, сказать? Ну, Копылова, Берг и Шишкова.
   - Так. А кто у них ходил на собрание?
   - Ну кто... Тоже мамы и ходили.
   - Вот! - победоносно восклицаю я. - А хоть одна девочка, у которой на
собрание ходил папа, тебе что-нибудь сказала?
   - Не-е-т, - озадаченно тянет Катя и хлопает глазами.
   Попалась, малышка, хотя и изучает  основы  маркетинга,  а  все  равно
глупый ребенок. Сейчас я ее дожму.
   - А ты задумывалась, почему так произошло? Популярно объясняю.  Папы,
придя  с  собрания,  оглядели  своих   потрепанных   боевых   подруг   -
остроколенчатых, большеротых и  страшных  или,  наоборот,  своих  жирных
тюлених, развалившихся перед  телевизором,  и  что  сделали  папы?  Папы
вспомнили  твою  маму,  мысленно  произвели  сравнение,  ужаснулись,   в
очередной раз убедились, что в молодости они были  непроходимо  тупы,  и
промолчали. А что  сделали  мамы,  побывавшие  на  собрании?  Израненное
самолюбие не позволило им промолчать - женщины болтливы себе в  ущерб  и
завистливы. Они забурлили, закипели, как суп харчо,  забытый  на  плите.
Они поделились с мужьями, в каком неприличном виде, почти  голая  пришла
на собрание эта Корсакова. Емкости их куриных мозгов явно не хватило для
того, чтобы понять: уж теперь-то их мужья точно ни  одного  собрания  не
пропустят,  а  возможно,  даже   и   станут   инициаторами   внеплановых
субботников по  ремонту  класса.  Все  это,  Катерина,  просто  мелочная
женская зависть. А ты можешь гордиться своей мамой. Эванжелина -  лучшее
творение природы, которое мы можем найти  в  Москве  и  ста  шестнадцати
километрах в радиусе от нее. Но божественная  внешность  и  изумительная
фигура - это еще не все. Твоя мама удивительно добра, и в чем  ее  можно
упрекнуть, так это только в чрезмерной доверчивости.
   Эх! Уйду из "Интеркома" и стану адвокатом.
   - Я ведь ее очень-очень люблю, - сказала Катя.
   Кажется, мне поверили.
   После того как я  отправила  ребенка  домой  поразмышлять  над  моими
разумными доводами, появилась Эванжелина. Глаза у  нее  были  на  мокром
месте.
   - Я подслушивала. Танюша, ты настоящий друг...
   Я вернулась от Эванжелины и после обеда закрылась у себя в  кабинете.
Мне было грустно и одиноко. Читала  "Коммерсантъ",  рисовала  на  бумаге
мрачные картинки из истории французской революции. И  досиделась.  Когда
около шести вечера я спустилась вниз, красная лампочка говорила  о  том,
что дверь уже поставлена на сигнализацию.
 
*** 
 
   Я уныло побрела обратно к себе. Перспектива провести  ночь  в  кресле
совсем не радовала, дома тосковал некормленый кот. Я подумала, что  если
отыскать телефоны охранников, то они приедут и  вызволят  меня.  Проходя
мимо кабинета Олега Васильевича, я обнаружила, что он не заперт.
   На огромном полированном столе светлого дерева стояла, как и в других
кабинетах, айбиэмка. Здесь же  громоздились  стопки  документов,  лежали
книги в ярких обложках (творение Кэртиса тоже присутствовало -  кажется,
для "Интеркома" эта книга являлась  настольной).  Я  уселась  в  кожаное
кресло и задумалась.
   Вот предоставляется случай удовлетворить свое любопытство.  Возможно,
компьютер Олега хранит какие-нибудь интересные сведения. Может  быть,  я
сумею наконец понять, как  можно  делать  большие  деньги,  не  особенно
напрягаясь.  Вероятно,  компьютеру  доверена  тайна,  откуда,  из  каких
источников поступают в нашу заурядную контору грандиозные суммы средств,
обеспечивающие наше безбедное существование.
   По экрану побежали разноцветные строчки - загружалась память.  А  моя
совесть начала рыпаться - "Таня, это непорядочно", но я  быстро  убедила
себя в том, что, во-первых, я  не  очень-то  хорошо  умею  обращаться  с
компьютером и, возможно, ничего не сумею найти, а во-вторых,  если  я  и
откопаю какой-то криминал, то обязательно напишу разоблачительную статью
в "Столицу" (рубрика "Персональные расследования") и тем  самым  сослужу
пользу Отечеству и облегчу труд правоохранительным органам.
   Информации в компьютере Олега хранилось неимоверно много.  Я  плутала
по директориям и файлам, потом стала вставлять и просматривать дискеты и
в конце концов добралась до чего-то засекреченного. Оно было записано на
дискете с голубой наклейкой, без каких-либо опознавательных  знаков  или
надписей, но прочитать я это что-то не могла. Компьютер упрямо  требовал
назвать ему "пароль", и мне пришлось  полчаса  упражняться  в  нажимании
клавиш - поочередно, одновременно, в различных комбинациях. Конечно, все
это было напрасно. Наверняка шифром являлось не одно какое-то слово  или
число, а целый текст.
   Не везет так не везет. Я прекратила издеваться над компьютером, взяла
"Итальянское лето" и стала перелистывать страницы, ставшие мне уже почти
родными.
   Надо  сказать,  Олег   над   своим   экземпляром   книги   потрудился
основательно: остро отточенным карандашом  он  отмечал,  как  я  поняла,
интересные выражения и  случаи  необычной  интерпретации  грамматических
правил - герундий, инфинитив, конъюнктив и прочую  ерунду.  Я  тоже  так
делаю - подчеркиваю, а  потом  зубрю  наизусть,  -  особенно  если  дело
касается фразовых  глаголов  -  этого  мучения  для  всех,  кто  изучает
английский вне языковой среды.
   С книгой на коленях я просидела целый час. Потом сварила  себе  кофе.
Потом задумалась. "You  mustn't  forget  what  I  told  you.  It's  very
important" - эта  фраза  на  196-й  странице  "Итальянского  лета"  была
подчеркнута дважды, и на полях стоял восклицательный знак. Но что в  ней
такого интересного? Ничего особенного.
   Я снова достала  из  ящика  дискету  с  голубой  наклейкой  и,  когда
компьютер затребовал от  меня  шифр,  набрала  эту  фразу.  И  началось!
Монитор  замигал   всеми   цветами   радуги,   на   красных,   лимонных,
ядовито-зеленых карточках были написаны имена, фамилии,  адреса,  счета,
МФО, суммы денег и прочее. В общем  -  картотека.  Совершенно  секретно.
Информация к размышлению.
   Я взмокла от напряжения. Все было, конечно, очень интересно, но каким
образом это можно было бы использовать? Пока не знаю. Но чтобы материал,
добытый только благодаря моему пристрастию  к  английскому  и  природной
сообразительности, не пропадал даром, я сгоняла в свой кабинет, принесла
дискету и переписала картотеку Дроздовцева.
   И снова мое любопытство не было удовлетворено. И я решила  пасть  еще
ниже. Наверное, сейчас среди журналистов и встречаются порядочные  люди,
но их удел - писать  про  бизнесменов-ударников  и  об  открытии  нового
детского садика. Сенсация недоступна и привередлива, и чистыми руками ее
не ухватишь. В моей журналистской практике мне приходилось  пользоваться
заведомо  украденными  документами,   а   Сергей   даже   платил   своим
информаторам (проще - стукачам) круглые суммы за раскопанный компромат.
   В конце  концов  я  по  локоть  запустила  руки  в  бумаги  Олега.  Я
разворошила и  перекопала  все,  что  можно  было  сдвинуть  с  места  и
перелистать. Мучила ли меня совесть? Да,  мучила.  Я  вела  себя  просто
непристойно и отчетливо  осознавала  глубину  своего  падения.  Но  и  с
совестью можно договориться.
   Небольшой плотный конверт привлек мое внимание. Он не был  запечатан,
но то, что я в нем обнаружила, на добрых три  минуты  лишило  меня  дара
речи. Что угодно я ожидала найти в бумагах Олега Дроздовцева,  но  такое
лежало за пределами моей фантазии!
   Свою непорядочность  я  подтвердила  тем,  что  не  положила  конверт
обратно в стол, - я просто не могла его там оставить. Я  забрала  его  с
собой, понимая, что совершаю кражу. Но свидетелей  не  было,  а  совести
придется привычно отсидеться где-нибудь в углу.
   Закрывшись в  своем  кабинете,  я  долго  и  бесполезно  нажимала  на
кнопочки телефона - Эванжелины не было дома.
 
*** 
 
   На следующий день, во вторник, часов в десять  я  подождала,  пока  в
коридоре послышатся голоса, и инсценировала  свое  прибытие  на  рабочее
место. Дамы из отдела маркетинга не без удовольствия посочувствовали мне
за слегка помятую физиономию и круги под глазами.
   Вскоре прибежала Светка с кислой физиономией и затравленным  взглядом
и поделилась своей бедой.
   - Танечка, меня, кажется, уволят! - трагическим шепотом сообщила она.
- Вчера Олег распечатывал на своем принтере  какой-то  длинный  договор,
ему позвонили, он отдал мне ключи  от  кабинета,  поручил  допечатать  и
вырубить компьютер. А я забыла закрыть дверь! А  сегодня  он,  яростный,
как буревестник  в  грозу,  налетел  на  меня  и  чуть  не  размазал  по
автоответчику. Я думала - все, убьет, умру девственницей. Он орет, что с
компьютером что-то случилось. А я распечатала договор и  слиняла  следом
за ним. Кабинет, проклятье, не закрыла. А нечего ключами разбрасываться.
Но  неужели  кто-то  что-то  спер!  Но  кому  это  надо  -  ведь   легко
докопаться?! Черт, такое место потерять - я лучше застрелюсь.
   В кабинет заглянул Тупольский.
   - Здравствуйте, Татьяна. Света, а ну быстро к  Олегу  Васильевичу!  -
резко  скомандовал  он,  устрашающе  зыркнув  на  нас  своими   ледяными
глазками.
   Светка взглядом попрощалась со мною навсегда и улетучилась.
   Я прислушалась к себе. Из  общей  гаммы  самых  разнообразных  чувств
выкристаллизовывались три темы: первое - я украла конверт и  меня  могут
рассекретить. Второе - из-за меня  может  пострадать  Светка.  Третье  -
самое противное и тягучее,  как  зубная  боль,  -  меня  бросил  любимый
мужчина.
   Сначала я разобралась с похищенным конвертом. Если Олег уже обнаружил
пропажу, то сможет ли он узнать, кто это сделал? А может быть, он просто
заметил, что кто-то ковырялся в его компьютере? Хотя дискеты я сложила в
ящик ровно и аккуратно, и, наверное, ему  и  в  голову  не  придет,  что
кому-то удалось узнать шифр.
   Теперь - Света. Если ее уволят - это будет на моей  совести.  Ничего,
большие деньги в семнадцать лет развращают, поищет себе другое место.  А
может, еще Тупольский за нее заступится и она не вылетит из "Интеркома"?
   С третьим источником моих отрицательных эмоций я не могла разделаться
так просто. Мысль о том, что меня бросили, стояла  в  горле  комом,  как
непрожеванная морковка. Гнуснейшее настроение  на  протяжении  последних
двух суток было обусловлено именно этим фактом.
   Я взяла лист белой бумаги и написала на нем:
 
   "Меня бросил любимый мужчина".
 
   Это я приму за отправную точку. Надо просчитать оптимальные  варианты
поведения в моей дальнейшей, скучной, одинокой,  безрадостной  жизни.  Я
склонна к самокопанию.  Может  быть,  потому,  что  не  люблю  повторять
собственные ошибки.
   Почему Серж ушел, хлопнув дверью? Нельзя сказать, что наша совместная
жизнь  была  омрачена  напряженностью  и  конфликтами.  Хотя,  возможно,
последний месяц не радовал особенно полетами. Значим именно тот  период,
когда я начала работать в "Интеркоме". Может быть, моя  бездеятельность?
Я совсем перестала писать. Или то, что  впереди  забрезжила  перспектива
финансовой самостоятельности? Но Сергей никогда не  был  деспотом  и  не
претендовал на роль абсолютного хозяина и кормильца.
   Как Эванжелина, я задавала себе вопрос: "Ну  почему  же,  почему?"  И
вдруг вспомнила: записка! Идиотка! Ищу причину в  себе,  а  все  дело  в
какой-то смазливой промокашке, которая перебежала дорогу!
   Я вскипела. В ярости я  страшна.  Ощущалась  настойчивая  потребность
грохнуть что-нибудь о стену, расколотить оконное  стекло  процессором  и
вырвать шнур у телефона. Но громить казенный кабинет... Сознание одну за
другой рисовало жуткие картины кровавой мести. Я достаю нейтронную бомбу
и  подбрасываю  в  кровать  этой  мымры.  Или:  к  журналистскому  клубу
подъезжает  красный  "опель"  Вадима.  Вадим,   элегантный,   эффектный,
ослепительный, открывает мне дверцу. Я, в Эванжелинином платье,  стильно
накрашенная, с новой прической, стройная, легкая, не очень  молодая,  но
очень терпкая, сексуально  выхожу  из  машины.  На  крыльце  (совершенно
случайно) стоит Сергей  с  коллегами.  Коллеги,  онемев  от  восхищения,
падают мне под ноги. Царственной походкой я прохожу по их  вздрагивающим
телам мимо ошарашенного Сержа. Я даже не удостаиваю его взглядом. Серж в
отчаянии рвет на себе горчичного цвета пиджак за 670 долларов.  Ах,  как
хорошо!
   Или вот еще: мне вручают  Пулитцеровскую  премию,  в  Америке  я  даю
эксклюзивное интервью Филу  Донахью.  Интерьер  студии  умело  выстроен,
чтобы акцентировать элегантность моего синего костюма и меня в нем.  Фил
задает заковыристые вопросы, но это для меня лишь  дополнительный  повод
блеснуть остроумием и безупречным английским. Передача транслируется  на
пять континентов, Сергей смотрит телевизор, он  понимает,  какую  ошибку
совершил. Он берет нож и убивает свою тупую неграмотную  подружку.  Нет,
тогда он не сможет  вернуться  ко