слабостями, пороками. Иногда я думаю, что стал  похож  на  него.  И  мне
неловко, что я не могу быть идеальным отцом для своих детей. А  хотелось
бы!
   - У тебя красивая дочь... - машинально сказала Олеся. - Но совсем  на
тебя не похожа.
   - Она напоминает мою мать в молодости,  если  верить  фотографиям,  -
ответил Борис и вдруг надул щеки, шумно выпустил воздух:
   - Олеся! А откуда ты знаешь мою дочь? Я  никогда  не  показывал  тебе
фотографий!
   - Я... - Она мучительно соображала, что ответить, и вдруг решила, что
отвечать можно что угодно. Борис никогда уже не  расскажет  о  том,  что
видел и слышал этим вечером. - Я как-то видела тебя с дочерью на улице.
   - Где?
   - На бульваре Распай.
   - А, так это мы ходили к матери... - вздохнул он.  -  Боже  мой,  как
тесно все переплетается. Еще минута, и  ты  могла  бы  поздороваться  со
мной. А Мадлен всегда все рассказывает Ирен... Боже мой!
   - Зря ты испугался, я никогда бы не заговорила с тобой,  если  ты  не
один, - усмехнулась Олеся. - А твоя дочь очень мила. Только вот выглядит
ребенком.
   - Да, это даже странно... Впрочем, она и есть ребенок,  хотя  ей  уже
девятнадцать лет. Но она совсем не интересуется мальчиками и  прочим.  Я
даже не знаю, что ее занимает. Наверное, ничего.  Совершенно  равнодушна
ко всему, совершенно не приспособлена к жизни. Сущее дитя!
   - А вот я не ребенок. Ведь мне тоже девятнадцать лет! - напомнила ему
Олеся. - Тебе это не кажется странным?
   - Ну нет, ты продукт иной системы.
   - Чего продукт? - возмутилась она.  -  Ты  говоришь  обо  мне  как  о
предмете! Ненавижу такие выражения!
   - Прости, я просто задумался. Я  сам  поеду  в  Россию,  тогда,  быть
может, лучше пойму тебя.
   - А зачем тебе меня понимать? -  Она  дернула  плечом.  -  Достаточно
спать со мной.
   - Олеся, я тебя прошу! - Он умоляюще скривил губы. -  Мне  сегодня  и
так плохо, не устраивай сцен .
   Чего же ты хочешь?! Кажется, что ты такая разумная, все понимаешь,  а
теперь такие слова.... Неужели ты хочешь, чтобы моя жизнь была  разбита?
А если  я  разведусь,  так  и  будет.  Кроме  того,  половина  состояния
принадлежит жене, если она  заберет  свои  деньги  из  дела,  моя  фирма
погибнет. А я как раз собирался немного расширяться.
   - Меня это не  волнует!  -  отрезала  Олеся.  -  Можешь  расширяться,
сколько тебе угодно! И твой развод, и твоя  разбитая  жизнь  -  все  это
мимо!
   - Что? - Он не понял ее выражения. - Что ты сказала?
   - Я сказала, что можешь жить спокойно. Мне вообще от тебя  ничего  не
надо. Зачем ты оправдывался?
   Ненавижу оправдания!
   - Сегодня вечером ты слишком многое ненавидишь, - пробормотал  он.  -
Может быть, ты и меня ненавидишь?
   - Нем-нож-ко! - по слогам отчеканила она.
   Он затих,  смотрел  на  нее  с  настоящей  болью  во  взгляде,  молча
перебирал в руках салфетку. Потом отвернулся, шумно вздохнул и  виновато
произнес:
   - Кажется, наш вечер не слишком удался. Ты не в настроении.
   - Я в прекрасном настроении.
   - Тогда я, наверное, что-то не так сказал.
   - Нет, все в порядке.
   - Тогда в чем дело?
   - Не знаю... - Она снова  закурила,  посмотрела  на  свои  руки.  Они
слегка дрожали. - Просто мне не нравится, когда  ты  изображаешь  вечную
любовь, понимание и всякое такое. Ведь хорошо знаешь, что в конце концов
мы расстанемся, зачем же придумывать?
   - Ты не романтична...
   - Нет! - отрезала она. - И никогда не была романтична! И  никогда  не
буду!
   - Я тебя прошу, не надо портить вечер...  Я  с  таким  трудом  солгал
Ирен.
   - Кстати, что ты ей сказал?
   - Соврал, что у меня деловая встреча вечером.
   - Она еще верит таким выдумкам? - сощурилась Олеся. - Золотая у  тебя
жена!
   - Какая? Ах нет... Наверное, она и не верит, но поймать меня  на  лжи
не может. Да и зачем это делать? Если бы она хотела  развестись,  наняла
бы частного детектива, он бы проследил за мной... Но ведь  Ирен  никогда
не согласится на развод.
   Шампанское  было  выпито,  устрицы  уничтожены,  от  салата  осталось
несколько  маленьких  листиков.  Олеся  вздохнула,  решительно   встала,
сбросила на пол полотенце.  Борис  следил  за  ней  собачьими  грустными
глазами.
   - Ты прав, не будем портить вечер, - сказала она. - Пока  не  поздно,
помиримся?
   - Никогда не поздно... - Он встал, подошел, нерешительно обнял ее  за
талию. Руки у него были холодные, безжизненные.
   - Олеся... Если бы я мог что-то для тебя сделать...
   - Ничего не нужно... - прошептала она в ответ. - Пойдем в спальню.
   Она легла рядом с ним, прикрыла глаза, чуть-чуть пошевелила рукой. Он
на карачках подполз к ее распластанному телу, прижался, прошептал:
   - Будь ласковой, прошу тебя... Мне это так нужно...
   - Да, - ответила она. - Буду такой, как ты хочешь. Давай быстрей.
   Но быстрей не получалось, его посеревшее  лицо  выдавало  болезненное
состояние,  руки  по-прежнему  были  ледяными,  сердце  билось  неровно,
трудно. Олеся едва не выла от нетерпения, Борис  казался  ей  противным,
как никогда раньше. Он целовал  ее,  а  она  думала  о  другом.  Покорно
повернулась, как он просил, покорно обмякла под  его  тяжестью...  Сжала
зубы.
   Вдруг он застонал, резко откинулся назад, упал  на  бок,  поджал  под
себя ноги. Олеся злобно приподнялась на локте:
   - Ну, в чем дело?
   - Подожди... - Он ерзал по простыням, сбивая их в кучу. - Мне  что-то
нехорошо... Пройдет...
   Она села, пристально посмотрела на него. Он лежал  на  спине,  закрыв
глаза, тяжело дышал, его поросшая черным волосом грудь колыхалась в такт
дыханию...
   Она взяла в руки подушку, помяла ее, прижала к своей груди, задумчиво
глядя на это ненавистное лицо.
   Торопиться не следовало, да она и не торопилась. Он сейчас боролся  с
другой болью, менее опасной, и скоро ему  предстояло  побороться  еще  с
одной...
   - Прости меня...  -  зашептал  он,  приоткрыв  глаза.  -Не  ожидал...
Знаешь... Надо бы вызвать врача.
   - А я  куда  денусь?  -  спросила  она.  -  Скажут  потом,  что  тебя
прихватило в постели со шлюхой.
   - Нет, ты уйдешь... Вызови врача...
   "Будь ты проклят! - выругалась она про себя. -  Вот  выбрал  момент!"
Все шло совсем не так, как она  рассчитывала.  Она  уже  выбрала  способ
убийства - пробьет ему голову прекрасно подходящей для этого  штучкой  -
мраморной статуэткой, которая стояла рядом с  кроватью,  на  столике,  с
левой стороны... Статуэтка была уродливая и дорогая и приходилась  Олесе
как раз по руке - она уже успела  ее  опробовать.  Пробьет  ему  голову,
когда он будет валяться, подыхая от блаженства, сопеть в подушку, в  тот
момент, когда не будет ждать от жизни ничего дурного... "В конце концов,
это будет не такая уж плохая смерть! -  говорила  себе  Олеся.  -  Умрет
счастливым". А теперь он лежал с беспомощно раскрытыми глазами,  и  если
подыхал, то от боли. И все просил:
   - Позвони Годэну... Позвони, пожалуйста!
   - Кто такой Годэн? - яростно спросила она.
   - Мой врач... Он свой человек, он не скажет Ирен...
   Позвони ему и уходи...
   Он  в  этот  миг  начисто  забыл,  что  Олеся   совсем   не   говорит
по-французски,  а  значит,  не  сможет  объясниться  с   врачом.   Борис
продиктовал ей телефон два раза, а потом упорно повторил:
   - Позвони! Скорее!
   Она вышла из спальни, постояла в коридоре, потом прошла  в  столовую,
подняла трубку... И положила ее.
   В  голову  ей  "пришла  странная  мысль.  Олеся  еще   раз   обдумала
рождающийся тут же план, посидела на диване, допила шампанское из своего
бокала и вернулась в спальню. Борис выглядел совсем худо -  под  глазами
набрякли черные мешки, дыхание стало слабым и сиплым.
   - Все в порядке, - сказала она, забираясь  к  нему  в  постель.  -  Я
вызвала врача.
   - Спасибо... - просвистел он. - И... Уходи...
   - Нет, я подожду врача, - ответила она. - Мне страшно оставлять  тебя
одного.
   - Мне тоже  страшно...  Но  тебе  надо  уходить.  Годэн,  он  славный
человек, но... Мне не хочется, чтобы он знал про тебя.
   - Ничего, будет хуже, если ты останешься в одиночестве, - пожала  она
плечами. - Меня не интересует моя репутация. А твоя... Он ведь не скажет
твоей жене, верно? Значит, все в порядке. Я остаюсь.
   - Спасибо... - Он сморгнул, его  глаза  наполнились  слезами.  -  Как
больно... Мне никогда так плохо не было. Мне даже кажется...
   - Ничего, ничего... - ворковала она, поднимая подушку и придвигаясь к
нему поближе. - Это все пройдет, сейчас приедет врач...
   - Ты... Святая...
   Больше он ничего не успел сказать: Олеся набросилась на него, накрыла
его лицо подушкой, прижала  ее,  потом  поняла,  что  не  удержит  -  он
внезапно стал отбиваться, сильно, резко, совсем не как  больной,  быстро
перевернулась, села на подушку. Ей было до тошноты противно ощущать  его
лицо под собой, но  надо  было  вытерпеть  это.  Его  ноги  конвульсивно
сгибались, руки хватали пустоту, скрюченные толстые пальцы  походили  на
когти старой птицы... "Еще немного, -  уговаривала  себя  и  его  Олеся,
ерзая по подушке задом, прижимая ее плотнее. - Еще совсем  немного!  Еще
чуть-чуть!"
   Теперь он только дрожал, ноги еле  дергались,  одна  рука  разжалась,
другая шарила по простыне. Все медленней, медленней... Как будто  искала
потерянную вещь, зажигалку, например, пуговицу,  девушку...  Наконец  он
затих.
   Олеся  посидела  еще  немного,  боясь  даже  приподняться.  Вдруг  он
притворился? Но Борис был неподвижен,  совершенно  неподвижен,  и  вдруг
показался ей огромным... Она сползла с подушки, осторожно отняла  ее  от
лица... Страшное синюшное лицо, искаженное гримасой удушья. Подушка была
прокушена, на наволочке остались следы его  зубов.  Олеся  быстро  сняла
наволочку, затолкала ее под кровать,  нашла  в  бельевом  шкафу  другую,
поменяла... Старую, прокушенную, извлекла -  нельзя  было  оставлять  ее
так, но мысли путались, руки тряслись, в глазах было темно.
   Соображала она плохо.
   Однако через минуту, в столовой, ей стало легче.
   Раз дело обернулось по-другому, надо было уничтожить все свои  следы.
Нет ничего проще. В этой квартире она была всего несколько раз и  всегда
посещала только столовую, спальню,  ванные  комнаты...  Она  вооружилась
наволочкой - все  не  могла  с  ней  расстаться,  прошлась  ею  по  всем
плоскостям, которых касалась, сполоснула  ванную,  где  мылась  сегодня,
сняла с полотенца свой длинный  русый  волос.  Спустила  его  в  унитаз.
Сбегала на кухоньку, перемыла посуду от  сегодняшнего  ужина,  выбросила
бутылку  из-под  шампанского  и  корзиночку  из-под  устриц.   Еще   раз
проверила, не забыла ли чего. Обтерла  напоследок  мраморную  статуэтку,
хотя в этот раз ее не касалась. Потом вытерла телефон.  Быстро  оделась,
запихала сложенную в несколько раз наволочку в сумку, привела в  порядок
свою минимальную косметику. Открыла дверь, прихватив ручку полой  плаща,
и бросилась бегом вниз по лестнице, захлопнув дверь за собой.
   Через пару минут она уже сидела в такси,  называла  адрес  -  бульвар
Распай, напротив "Танго". Шофер ее понял, и они поехали.
   По дороге она быстро обдумывала положение. Все оказалось  еще  проще,
чем она думала. Никакой крови, никаких криков,  ничего,  кроме  подушки,
которая противно колыхалась под ней...  Борис  умер  тихо  и  быстро.  А
определит ли врач, отчего он умер? Остановка сердца? У него было больное
сердце? В офисе подтвердят, что он неважно себя чувствовал. Может  быть,
повезет, и  все  решат,  что  он  умер  естественным  путем.  Надо  было
хорошенько просмотреть  квартиру,  может  быть,  она  хваталась  еще  за
что-нибудь. Но  оставаться  там  еще  на  несколько  минут?  Олесе  было
страшно, поэтому она и сбежала. И сделала по  дороге  глупость  -  взяла
такси неподалеку от дома Бориса,  хотя  заранее  запретила  себе  делать
такие вещи.
   "Надо было мне пройти подальше, поймать  такси  на  другой  улице!  -
укоряла она себя. - Впрочем, сейчас такая запарка, столько народу, шофер
меня  не  запомнит..."  Она  специально  отворачивалась,  чтобы  он   не
разглядел ее лицо в зеркальце  заднего  обзора.  И  шофер,  слава  Богу,
попался как раз такой, как надо -  хмурый,  неразговорчивый,  пожилой...
Крутил свою баранку и совсем не обращал внимания на Олесю. И она была от
души ему благодарна.
   "Только бы все обошлось, только бы все обошлось... - твердила она про
себя. - Со старухой все будет еще легче, она слабая..." Вдруг  ей  стало
нехорошо от мысли, что  придется  убивать  старую  женщину.  Она  как-то
совсем не думала о  ней,  когда  строила  свои  планы,  куда  больше  ее
волновал Борис. Но теперь, когда с ним все было покончено...  "Смогу  ли
я... - спрашивала она себя. - И надо ли это делать?
   Может, оставить ее в покое?  Она  и  так  вряд  ли  переживет  смерть
сына... Бедная, выжившая из ума бабка... Очень ли нужно ее убивать?"
   Но такси уже остановилось, и Олеся выходила на бульвар Распай.  Такой
знакомый бульвар, уже почти родной и симпатичный...  Она  огляделась  по
сторонам.
   Поймала себя на мысли, что ищет в толпе лицо  Катрин  или  ее  друга.
Никого она не увидела, двинулась во двор. Сумерки  были  синие,  мягкие,
сердце сжималось от страха  и  нерешительности.  У  железной  двери  она
замерла. Всего на миг. Потом набрала на  кодовом  замке  шифры,  которые
красовались рядом на стене. Щелчок.
   Дверь открылась, "Идиотизм, - смутно подумала она и вошла. - Во  всем
этом нет ни капли смысла. Кому нужна дверь, которая ничего не запирает?"
   Стеклянный загончик консьержки был пуст, и Олеся  не  стала  вызывать
лифт, чтобы не было шума. Лестница была очень крутая и  узкая,  но  зато
чистая, прекрасно освещенная. На площадке второго этажа под  ноги  Олесе
бросилась серая кошка. Олеся  наклонилась,  погладила  ее,  кошка  стала
урчать. Наверняка она ждала, что Олеся еще поиграет с нею, но  та  пошла
наверх.
   На площадку четвертого этажа выходили две двери.
   И ни на одной не было таблички с фамилией владельца квартиры. Надежды
Олеси рухнули. Приходилось полагаться только на интуицию. Она вспомнила,
где зажглось окно в тот вечер, когда она следила за домом, вычислила эту
квартиру, тяжело вздохнула и позвонила.
   Позвонила еще раз и еще...  Никакого  ответа.  Олеся  выругалась  про
себя. С одной стороны, это было даже неплохо, что никто ей  не  отвечал,
это  гарантировало,  что  Жермен  не  вернулась.  С  другой,  она  могла
ошибиться квартирой и звонить совсем к другим людям. В таком  случае  их
не было дома. Олеся нажала кнопку звонка еще  раз  и  наконец  различила
слабое шарканье туфель,  а  затем  дрожащий  старческий  голос,  который
спрашивал  по-французски,  наверное,  "кто  там?".  Олеся  решительно  и
вежливо ответила:
   - Мадам Бодо?
   - Уи, - раздалось за  дверью.  И  снова  фраза  по-французски.  Олеся
ответила ей на чистом русском языке:
   - Простите, что я вас беспокою... Я из России, журналистка, мне нужно
с вами поговорить...
   Этот финт с  русской  журналисткой  она  придумала  давно.  Олеся  не
сомневалась, что старая дама будет  счастлива  поговорить  с  кем-то  из
России, и не ошиблась  -  старуха  заволновалась,  снова  послышался  ее
слабый голос. Теперь она говорила по-русски, немного  нерешительно,  как
будто сомневаясь в своих словах:
   - Ох, милочка... Вы так неожиданно.
   - Простите, что не предупредила, но я только что прилетела из Москвы,
- вдохновенно врала Олеся. - И сразу к вам. Это мое задание.
   - Вы из Москвы... - На этих словах дверь распахнулась, и перед Олесей
оказалась сморщенная маленькая старушка в бархатном халате с  кистями  у
пояса, очень похожая на гнома...
   Старушка смотрела на Олесю со жгучим детским любопытством,  и  у  нее
вдруг перехватило горло. Ей подумалось, что будет очень  трудно  сделать
это. Очень.
   - Проходите, - взволнованно говорила старушка, запирая за нею  дверь.
- Ах, ма шер, я  так  рада  вас  видеть...  Ко  мне  никогда-никогда  не
приезжали из Москвы... Я так страдала...
   Она медленно пошаркала  в  комнату,  Олеся  прошла  за  нею.  Увидела
почтенную старую мебель, разобранную постель,  лекарства  на  столике  с
гнутыми ножками, спущенные малиновые  шторы...  Старушка  хлопотала,  не
зная, куда посадить гостью, чего ей предложить... :
   - Ах, милая, я совсем не знаю, где у меня что... - простонала  она  в
конце концов. - Жермен, ма фам де шамбр, моя горничная...  Она  ушла,  у
нее свободный день. Я хотела предложить вам чего-нибудь... Ах,  ма  шер!
Как трудно быть старой... Я так рада, что могу говорить по-русски...
   - Мадам Бодо, - начала Олеся, чувствуя, как бешено  колотится  у  нее
сердце. Старушка нравилась ей все больше и больше, надо было уходить, но
зачем она в таком случае сидела здесь? Ведь старушка потом опишет  ее...
Надо или уходить, или действовать быстро. -  Мадам  Бодо,  я  хотела  бы
задать вам несколько вопросов.
   - Ах, конечно, конечно... Только вот я  ничего  не  могу  найти...  -
плачущим  голосом  отвечала  старушка,  которая  в  этот  миг  рылась  в
секретере. Ее смешной маленький затылочек, обмотанный цветастым платком,
был такой удобной мишенью... Но Олеся сидела неподвижно, сложив руки  на
голых коленях, не могла заставить себя сдвинуться с места.
   - Мадам Бодо...
   -  Ах,  нашла!  -  как  маленькая   девочка,   вскрикнула   старушка,
выпрямилась и с торжеством показала Олесе что-то крохотное и  блестящее.
- Нашла! Ах, ма шер, я дала себе слово, что если кто-то приедет ко мне в
гости из России, то я подарю ему вот это!  Это  образ  Казанской  Божьей
Матери, я его всегда носила  на  груди,  когда  била  маленькая...  Мама
вывезла его из России на мне, и с тех пор он меня  хранил.  Мама  всегда
говорила, что мы выбрались оттуда чудом...
   Старушка просеменила  к  Олесе,  знаком  попросила  ее  пригнуться  и
повесила ей на шею образок. Отошла немного, полюбовалась.
   - Ах, милая, как хорошо, что это вы ко мне  приехали!  Вам  так  идет
образок!
   Олеся склонила голову, потрогала пальцем маленький  золотой  овал,  в
котором  на  эмали  был  изображен  образ,  потом  потерянным   взглядом
посмотрела на мадам Бодо. Так ничего и не решив, сказала:
   - Спасибо... Это очень дорого, может быть...
   - Ах нет! - Старушка  опустилась  на  постель,  стала  потирать  свои
сухонькие ручки. - Я давно так решила, ма шер, уж вы меня не обижайте...
Я так рада!
   - Но это ваша семейная реликвия...
   - Я уже старая... - прошептала старушка. - А моему сыну этот  образок
не нужен. И моим внукам тоже.
   Ах, вы меня должны понять... Мне так трудно с ними...
   Они такие жестокие! Думаете, они  меня  любят?  Они  считают,  что  я
выжила из ума. А он, мой сын, даже  хочет  отправить  меня  подальше,  в
пригород. Конечно, тут очень шумно. Но я люблю этот бульвар. С него  для
меня начинался Париж... Я была совсем  маленькая,  мне  было  пять  лет,
когда я впервые увидела Распай. А вот Москву я совсем не помню!  Я  была
младенцем. Меня унесли оттуда на руках. Вы не поверите, моя дорогая, как
можно тосковать по городу, которого даже не помнишь? А я  тоскую...  Мне
уже никогда не увидеть его, ко мне никто не приезжает...
   - Мадам Бодо... - решилась Олеся. - Я хотела бы спросить  вас  вот  о
чем. Пошли слухи, что в Москве, на  углу  Покровского  бульвара,  в  том
доме, где вы раньше жили...
   -  Вы,  милая,  наверное,  про  драгоценности  говорите?  -  радостно
подхватила старушка. - Их нашли?
   - Пока нет, - растерялась Олеся. - Но... Скажите, это правда?
   - Конечно, милая! - улыбнулась старушка. - Это  чистая  правда,  хотя
мой сын не очень-то мне верит...
   Эти слова подбодрили Олесю. "Хотя бы не зря я это сделала! - подумала
она, вспомнив про Бориса. - Но как быть с нею? Рука не поднимется..."  И
она сказала:
   - Мадам Бодо, вы многим рассказывали про этот тайник?
   - Нет, - вздохнула старушка - Не так уж много у  меня  знакомых...  И
потом, мама и папа, они велели мне молчать. Я