ся  коммунистическая
Россия..."
     Красин сообщал из Лондона о том, как протекали его последние беседы с
представителями трех  ведущих  сталелитейных фирм  и  с  секретарем  Ллойд
Джорджа. Он писал:
     "Англичане так  уверены в  своем могуществе,  что  не  находят нужным
скрывать узловые моменты, представляющие для них стратегический интерес, -
писал Красин.  -  Мистер Энрайт, в частности, прямо спросил меня: "В какой
мере французский капитал будет ограничен вами не только в  России,  но и в
сопредельных странах и как вы думаете помогать британским предпринимателям
в  создании барьера против  возможного возрождения германской промышленной
мощи".  В отличие от прошлых бесед заметна узкая конкретность в постановке
вопросов, что свидетельствует о "серьезных намерениях" контрагентов".
     Чичерин отошел  к  кафельной печке,  крепко  прижался спиной,  ощутил
медленное тепло и закрыл глаза. Улыбнулся.
     "Засуетились,  -  подумал он.  -  Поняли,  наконец, что правительство
Ленина через три недели не "рухнет окончательно и навсегда".
     Чичерин вернулся к столу, поднял трубку телефона, вызвал Карахана.
     - Как у  нас дела с краткосрочными курсами французского и английского
языка?  -  спросил он. - Пожалуйста, возьмите это дело под свой строжайший
контроль.  Нас  всегда  подводят  досадные  мелочи:  признать  -  нас  уже
признают,  а  вот дипломатов,  которые это наше признание смогут неуклонно
обращать на пользу делу, - у нас, увы, раз-два и обчелся.


     "765. 651. 216. 854. 922. 519... 648. 726. 569. 433... 113. 578. 723
     944... 187. 649. 523. 966. 483... 465. 282. 697. 793*... 66**..."
     _______________
          * "Дзержинскому.  Источники, близкие  к  министерству  финансов,
     утверждают,  что  в  России  существует    подпольная    организация,
     занимающаяся  хищением  бриллиантов   и    золота.    Ценности    эти
     переправляются - или должны быть переправлены - в Ревель и Антверпен"
          ** 66 - кодовое обозначение Романа, советскою резидента в Ревеле.


          "Дорогой Огюст! Рад, что могу с помощью  друзей  переслать  тебе
     весточку.  Совсем ты забыл нас.  Как  тетя  Роза?  У  вас,  наверное,
     расцветает, а здесь совсем замерзла - наш климат не для  нее.  Игорек
     занимается с утра до ночи:  в  вуз  поступить  ему  довольно  трудно,
     поскольку нет  необходимого  сейчас  в  республике  трудового  стажа,
     однако мальчик он талантливый, и  мы  все  надеемся,  что  он  станет
     истинным  инженером-путейцем.  Его  прежнее    увлечение    геологией
     проходит: никто, кроме дяди Ивана, не  может  консультировать  его  в
     полезных ископаемых Сибири, а дядя Иван так занят своими делами,  что
     ему не хватает времени для нормального сна.  У него к тому же  скачет
     кровяное давление от 150 до 190. И здешние доктора с этим пока ничего
     не могут поделать, лечим его грибной диетой - говорят, это  сейчас  в
     новинку.  Насушили за лето две связки по 50 и 300 штук. Хватит  этого
     на всю зиму, но поможет ли это Ивану - боюсь и подумать. Если сможешь
     - вызови к себе в Париж Лелечку на два-три месяца.  Паспорт ей  дадут
     наверняка, если ты проявишь настойчивость и докажешь необходимость ее
     пребывания у тебя не только как  родственницы,  но  как  человека,  в
     совершенстве знающего твою манеру писать сольфеджио на слух, без нот.
     Если сможешь - перешли мне с оказией несколько банок какао. Жду твоих
     писем*.
                                                     Любящий тебя дядя"**.
     _______________
          * "Директору фирмы Маршан, Париж. Цена, утвержденная Наркомфином
     на бриллианты в карат и полтора карата,  -  1500  рублей.  Жемчуга  в
     нитках некруглые - от 50  до  300  рублей  золотом.  Жемчуга  парные,
     круглые, а также в нитках -  от  50  до  200  рублей  карат.  Платина
     оценивается по 80 рублей  за  золотник.  Золото  -  по  32  рубля  за
     золотник девяносто шестой пробы. Отказывайтесь покупать у большевиков
     драгоценности по их ценам; они ситуации в нашем деле не знают. Нас же
     здесь всего  двое:  Пожамчи  и  я.  Срывайте  их  торговые  операции:
     единственно это сможет вывести нас  на  прямые  контакты  с  вами.  В
     случае, если большевики, поняв невозможность реализации  бриллиантов,
     выпустят нас в Ригу или  Ревель,  мы  привезем  с  собой  достаточное
     количество товара. Иного пути в наст. время не вижу".
          ** "Л ю б я щ и й  д я д я"   -  псевдоним   главного   оценщика
     бриллиантов Гохрана РСФСР Шелехеса Якова Савельевича.


     "25. 67. 41. 5982. 6. 3519. 4. 69. 416. 5. 8893. 14. 9. 6421"*.
     _______________
          * "Чичерину, Крестинскому. Переговоры с представителями торговых
     фирм Шомэ, Маршан и Тарлин окончились провалом.  Предлагают  мизерные
     суммы за бриллианты, сапфиры и изумруд.  Ганецкий (Ганецкий  -  посол
     РСФСР в Риге).


          "Я, агент Угро Можайского  уезда  Московской  губернии  Волобуев
     Р.Р., составил  настоящий  акт  на  задержание  гр.  Белова  Григория
     Сергеевича.  Обстоятельства задержания:  гр.  Белов  Г.С.  прибыл  на
     поезде из Москвы и стал приискивать себе  извозчика,  чтобы  ехать  в
     деревню Воздвиженку.  Все извозчики были уже  разобраны  трудящимися,
     однако Белов, находясь в состоянии некоторого  опьянения,  достал  из
     портфеля золотые  часы  луковицей  системы  "бр.  Буре"  и  предложил
     извозчику Кузоргину Африкану Абрамовичу ихнюю крышку чистого  золота,
     если он скинет своих ездоков и доставит его, гр.  Белова, в  деревню.
     На основании  этого  гр.  Белов  был  мною  задержан  и  доставлен  в
     отделение ж.-д. милиции".


     - Подпишитесь, - предложил Волобуев, - вот тут, в уголку.
     - Не в уголку,  а в уголке,  -  поправил его Белов,  -  представитель
власти должен грамотно выражаться. А подписывать я вам ничего не стану.
     - Это как же так?
     - А вот так.
     - Если с чем не согласный вы -  так измените, мы еще раз перепишем, а
подписать положено, у нас все подписуются, когда мы забираем.
     - На каком основании вы меня забрали?
     - А  зачем часы портить?  Так часы бандюги суют,  у  которых законных
денег нет, а только краденое народное барахло трудящих!
     - Я -  ответственный работник, ясно? Лучше вы сейчас меня отпустите -
тихо  и  по-хорошему,  иначе  я  через  Москву  большие  вам  неприятности
устрою...
     - У меня на испуг нерв крученый! Пугать не надо...
     Дверь  милиции  растворилась,  и  в  маленькую,  насквозь прокуренную
комнату милиционер ввел двух женщин-нищенок с грудными детьми. Мальчишка и
девчонка лет  пяти держались за  юбки женщин.  А  паренек лет  десяти юрко
вырывался из милиционерской сухой крестьянской руки и  грязно,  с вывертом
матерился.
     - Ну чего? - спросил Волобуев. - Что случилось, Лапшин?
     - С Поволжья оне, а мальчишка по карманам шарит...
     - Сади их в камеру, там разберемся...
     - Ах,  гадюка,  гадюка,  -  горько сказала одна  из  женщин,  черная,
простоволосая,  -  сам небось хлеб жрешь, а у меня в цицке молока нет, вон
дитя угасает...  А  Христа ради тряпки подают -  у  самих хлеба нет,  а за
тряпку кто  ж  денег ноне даст?  Вот  Николашка и  шарит за  бумажками-то,
братьев своих да сестер спасаючи.
     - Пусти мальчонку, Лапшин...
     - Так кусается он, товарищ Волобуев...
     - Значит,  жить будет,  -  хмуро усмехнулся Волобуев,  -  раз зубы не
шатаются.
     Он  выдвинул  ящик  стола,  достал  черствый  ломоть  хлеба,  отломил
половину и протянул мальчишке:
     - На.
     Тот  взял  хлеб  и,  разделив его  в  свою очередь пополам,  протянул
женщинам.
     Волобуев засопел и  отдал парню тот  кусок,  что решил было сохранить
для себя...
     - Идите, - сказал он. - Пусти их, Лапшин...
     Когда женщины ушли, Белов сказал:
     - Жулика отпускаете,  а честного человека... Мужик и есть мужик, хотя
ив форме...
     Волобуев тяжело посмотрел на  румяное,  юное,  безусое еще лицо этого
красивого,  по-старорежимному одетого  юноши  заскреб  ногтями по  кобуре,
вытащил наган и взвел курок.  Он бы пристрелил этого сытого,  розовенького
Белова,  но  тот  закричал так страшно и  пронзительно,  что Волобуев враз
отрезвел и пелена спала с глаз,  только челюсть занемела и руки ходили как
в пляске.
     - Все скажу!  -  кричал Белов. - Не стреляйте! Здесь они! В портфеле!
Тут! Не стреляйте, дяденька!
     Волобуев долго  сидел,  закрыв глаза,  потом спрятал наган в  кобуру,
подошел к  Белову,  взял у него из рук портфель и,  открыв замки,  высыпал
содержимое на стол.  Выросла горка золота: три портсигара, двенадцать штук
часов,  пятнадцать колец  с  бриллиантами,  четыре  десятирублевые царские
монеты.
     Волобуев долго сидел возле этой горки золота и медленно трогал каждый
предмет руками...  Потом -  неожиданно для себя самого -  уронил голову на
это тусклое, холодное золото и завыл - на одной ноте, страшно, по-бабьи...
     - Хочешь -  все забери, только меня - христом-богом молю - выпусти, -
услышал он у себя за спиной голос Белова.  -  Бери,  никто и не узнает, я,
как могила, немой, я слова не пророню, дяденька...
     Волобуев вытер слезы, высморкался в тряпочку и сказал:
     - За  слабость простите,  а  предложение взятки,  конечно,  в  особый
протокол выделим,  и карманы валяйте навыворот -  все, что есть, ложите на
стол.
     В   карманах  у   Белова  оказалось  сто   пятьдесят  тысяч   рублей,
удостоверение работника Гохрана  РСФСР  и  письмо  без  адреса  следующего
содержания:
     "Гриша,  я  вынужден написать тебе это письмо,  потому что от  личных
встреч ты постоянно уклоняешься,  а  это мне горько -  и  по-человечески и
по-дружески (прости меня,  но  я  по-прежнему считаю  тебя  другом,  а  не
случайным сожителем по комнате).
     Когда мы  встретились с  тобой,  помнишь,  ты  ж  был одним из лучших
людей, каких я только знал, - ты последнюю рубаху мог отдать другу.
     А  что  ж  стало с  тобой сейчас,  Григорий?  Неужели власть золота и
жемчугов для тебя важнее великой власти мужской дружбы?  Если так - изволь
передать мне  третью часть из  того,  что получаешь у  себя в  Гохране.  В
случае, если ты откажешься выполнить эту просьбу, я донесу властям о твоей
деятельности на  службе -  не открытой,  за которую ты получаешь деньги от
правительства нашей трудовой республики,  а тайной,  которая наносит ущерб
несчастным голодающим пролетариям.  Следовательно, если к завтрашнему дню,
к утру, ты не придешь на нашу квартиру и не выделишь мне драгоценностей на
сумму в  1  (один) миллион рублей,  то я  сразу же сделаю заявление в ВЧК.
Твой бывший друг, а ныне знакомый Кузьма Туманов".
     - Где Туманов проживает? - спросил Волобуев.
     - На Палихе.
     - Палиха - это что такое?
     - Улица, это в Москве.
     - Значит, надо говорить, улица такая-то, дом такой-то.
     - Дом двенадцать, квартира шесть "а".
     - Это как так шесть "а"?  Пять -  есть пять,  шесть -  будет шесть, а
если семь - так и надо говорить.
     - Быдло проклятое!  -  закричал Белов.  -  За что ж  ты мне попался в
жизни?!  Темень перекатная!  Не  буду я  тебе ничего говорить!  Не  стану,
понял!  Не стану!  -  И тут Белов бросился на агента угро,  но бросился он
неумело,  парнишка был  изнеженный,  поэтому  Волобуев легко  толкнул  его
кулаком в  плечо,  Белов упал и начал биться головой о грязный заплеванный
пол.
     - Не допрос у нас с тобой,  - заметил Волобуев,  отходя к двери,  - а
взаимная истерика. Только если когда я вою - так я по голодающим вою, а ты
звереешь по своим часам да монетам, сука поганая.
     Он распахнул дверь и закричал:
     - Лапшин!  Эй,  кто-нибудь там,  Лапшина найдите,  пущай  он  понятых
пригласит и  сюда топает,  тут  у  меня буржуй пол слюнявит и  пятками зад
молотит.
     В  тот же день МЧК забрала Белова к  себе.  Находился он в  состоянии
прострации,  вопросы понимал плохо. Вызванный доктор констатировал сильный
нервный  шок  и  дал  задержанному успокаивающее лекарство,  предписав  на
допросы его в течение ближайших пяти дней не водить.
     Председатель МЧК Мессинг* наложил резолюцию:  "Нач.  тюрьмы.  Просьба
выполнить предписания врача".
     _______________
          * Расстрелян как "враг народа" в 1937 году.

     Все поиски Туманова ни  к  чему не приводили:  он исчез,  как в  воду
канул.  Оперативная группа МЧК выезжала в  деревню Аверкино,  где жил отец
Белова -  Сергей Мокеевич.  Раньше он  имел три трактира,  но все они были
конфискованы новой  властью в  девятнадцатом году.  Обыск в  доме  старика
Белова ничего не дал.
     Через неделю доктор увидел в  заключенном резкую перемену.  Тот жадно
заглядывал в его глаза и шепотом спрашивал:
     - Доктор, а если я чистосердечно - не постреляют?
     - Я,  голубчик,  врач и тонкостей этих,  право,  не знаю...  Нуте-ка,
ножку на ножку...
     - Да,  господи,  при чем здесь ножка?  Я  на  следующую ночь,  как вы
уехали,  проснулся - весь в поту. Все глаза боялся открыть - думал, вот бы
сон это был,  вот бы сон... Лежал так, лежал, а потом один глаз открыл - а
тут потолок серый и лампочка в решетке.  И так я плакал,  доктор, всю ночь
плакал. А и плакать сладостно: сколько мне еще раз в жизни плакать? И боль
чувствовать в руке,  словно током пронзило - отлежал на нарах, - все равно
приятно... И в парашу пописать - тоже сладостно так, нежно...
     - А раньше о чем думали? - спросил доктор. - Когда начинали все это?
     - Вы, пьяный, о чем думаете?
     - Я уж, милейший, забыл, когда пьяным был...
     - А я пьяный - дурной. За девицу черт знает что могу натворить. Меня,
когда пьян,  кураж разбирает.  Наутро совещусь в зеркало смотреть - плюнул
бы в рожу-то,  а хмельной сам себе так нравлюсь,  сильный я тогда,  весь в
презрении, а девицам это очень загадочно.
     - Вы как в смысле секса?
     - Секс - это половой акт?
     - Почти, - доктор не смог сдержать улыбки.
     - Могу,  только если пьяный.  Когда трезвый,  я  с девицами цепенею и
слова не могу сказать, не то что секс.
     - В роду у вас больных падучей не было?
     - Не псих я,  доктор,  не псих... Я все отчетливо понимаю, что вокруг
происходит, где я сижу и что может быть...
     Доктор выписал новую порцию успокаивающих средств,  хотя  в  беседе с
начальником  тюрьмы  высказал  предположение,   что   арестованный  вполне
вменяем.
     Той же ночью Белов написал письмо Дзержинскому с просьбой вызвать его
на допрос. Когда ему в допросе отказали, он объявил голодовку. От молодого
парня этого не ожидали. В тюрьму приехал председатель МЧК Мессинг.
     - Какие у вас претензии? - спросил он Белова. - Почему голодовка?
     - Потому что меня не допрашивают.
     - Вы не в том состоянии, чтобы вас допрашивать.
     - Мне каждый день в неведении - как смерть... Я на себя руки наложу!
     - В  отношении наложить  на  себя  руки  -  мы  этого  постараемся не
допустить.  - Мессинг полуобернулся к начальнику тюрьмы и попросил: - Если
будет замечен в подобного рода фокусах, посадите в карцер.
     - Ясно, товарищ Мессинг.
     - Что еще имеете заявить, Белов?
     - А вы мне что имеете заявить?
     - Не паясничайте!
     - Я  не  паясничаю.  Каждый человек имеет свою манеру обращения...  Я
хочу знать, что меня ждет, если я принесу покаяние?
     - Чистосердечное покаяние приносят, когда человек без этого не может,
если он себя хочет очистить...  А если он торгуется - "вы мне за  покаяние
булку", - тут у нас разговора не будет...
     - Я не булку прошу, а жизнь...
     - Пока ставите условия - разговора у нас не получится. И с голодовкой
- прекратите,  несерьезно это.  Потерпите дня два,  а потом заскулите.  Не
выдержать вам - кишка тонка, да и за ваши принципы не голодают...
     - Почему вы так жестоко со мной говорите?
     - Скажите спасибо,  что я с вами говорю, Белов. Мне очень хочется вас
расстрелять - прямо здесь, не сходя с места... Ладно, ладно! Москва слезам
не  верит!..  На  те драгоценности,  которые у  вас отобрали,  можно завод
накормить!
     - Но мне же двадцать лет!  Двадцать всего!  -  закричал Белов и начал
хрустко ломать пальцы.  -  Я жить хочу! Мне надобно жить - я ведь молодой,
глупый!
     - Свою  голову надо иметь в  двадцать лет...  Мне  -  двадцать шесть,
кстати говоря.  Хотите -  напишите все подробно на мое имя:  и про то, как
убили Кузьму Туманова,  и про то,  где оборудовали тайник,  -  неторопливо
говорил Мессинг,  замечая, как расширяются зрачки Белова и как он медленно
подается назад, - и чем подробнее напишите - тем будет лучше...
     - Для меня?
     - Больше,  конечно,  для нас,  -  усмехнулся Мессинг,  - но, глядишь,
трибунал учтет ваши глупые годы, глядишь - докажете, что не вы похищали, а
другие, а вы только были передаточным звеном...
     "Молчи,  кругом молчи, - вспомнил Белов отчетливо и до жути явно лицо
Ивана Ивановича во  время их  последней встречи.  -  Как бы  ни  было тебе
страшно и  плохо -  молчи.  Это я  не  пугаю тебя,  это я  тебе свою тайну
открываю.  Ты гляди:  амнистии каждый год -  на Первомай и  в Октябрьские.
Раз. Потом - не долги они, их голод сломит. Два. Мы своих в обиду не даем,
у  нас тоже руки длинные,  мы из таких передряг выходили -  что ты...  это
третье будет.  И помни,  время всегда на того работает,  кто смел и тверд.
Кто раскис, того время сразу в расход списывает".
     - Ничего я  писать не буду,  -  сказал Белов наконец.  -  Можете и не
допрашивать:  под лежачий камень вода не течет.  Не хотели по-хорошему - и
не надо.
     - От мерзавец, - удивленно протянул Мессинг, - ну, каков же мерзавец,
а?  Ладно,  идите в  камеру.  И  запомните,  больше я  с  вами говорить не
стану-как ни просите. Это мое последнее слово.


     Об  аресте  Белова  Мессинг  поставил  в   известность  замнаркомфина
Альского, попросив его об этом никому больше не сообщать.
     - Я бы даже попросил вас сообщить в Гохран,  что Белов откомандирован
в Тобольск.
     - Такие фокусы мне не очень-то нравятся, - ответил Альский, - но если
вам это кажется целесообразным, я пойду вам навстречу - в виде исключения.
     - Товарищ Альский,  исключение здесь ни при чем, просто Белов похитил
драгоценностей на миллион.
     - Сколько?! - ахнул Альский. - Не может быть!
     - Знаете, у меня от правды голова трещит, так что выдумывать сил нет,
да и профессия мне этого не позволяет.
     - Кто оценивал?
     - Мы  возили цацки в  Петроград,  чтобы не  подключать к  делу  ваших
гохранщиков.
     - Из-за одного негодяя ставите под сомнение коллектив?
     - Где вы там видели коллектив?
     - А Шелехес?  Пожамчи?  Александров?  Левицкий, наконец, старый спец,
который прекрасно работает?
     - Помимо названных товарищей там трудится еще много народа.  И у меня
есть  к  вам  просьба:  было  бы  целесообразно ввести троих наших людей к
вам-под видом рабочих. Как вы к этому отнесетесь?
     - Отрицательно,  -  ответил Альский.  -  Неужели вы не верите, что мы
сами  сможем  навести там  порядок?  Я  назначу ревизию,  брошу  настоящих
специалистов - зачем же считать Гохран каким-то притоном?
     - Глядите...  Я  не  имею  права вторгаться в  ваши  прерогативы,  но
Феликсу Эдмундовичу я об этом деле доложу.



     НАЧАЛО НАЧАЛ
__________________________________________________________________________

     Когда в  приемной ВЧК рано утром раздался звонок и  некто хрипловатым
голосом   с   нерусским  акцентом  спросил   прямой   телефон   начальника
контрразведки  и   когда   выяснилось,   что   звонил  к   чекистам  поляк
Стеф-Стопанский,  досье  на  которого было  весьма  пухлым (Стопанский был
сотрудником второго  отдела  польского генштаба),  беседовать с  ним  член
коллегии ВЧК Кедров* отправил -  по  совету Дзержинского -  помначинотдела
Всеволода Владимирова.
     _______________