роявят интерес -  тогда и  свои зашевелятся.  А  если я сейчас
стану нашим навязывать Никандрова - сразу начнут нос воротить: одни за то,
что  он  был  недостаточно левый,  другие -  за  то,  что  не  слыл крайне
правым...  Нет уж -  пусть здешние о нем шум подымут,  тогда наши начнут -
без моей на то просьбы".
     - Ян?  Здравствуйте,  -  сказал Воронцов, вызвав следующий номер. - У
меня к  вам просьба.  Возьмите кого-нибудь из собратьев-поэтов и приходите
сегодня в "Золотую крону" к десяти: из Москвы приехал Никандров.
     - Кто это?
     - Ваш коллега -  писатель. Он умница и прелестный парень. Я пригласил
Юрла,  он даст об этом информацию: пресс-конференция, которую ведут поэты,
- сама по себе сенсационна.
     Обернувшись к Сааксу,  Воронцов снова потер пальцами холодные, гладко
выбритые щеки и сказал:
     - Ганс Густавович,  а теперь просьба. Ссудите меня, пожалуйста, пятью
тысячами марок.
     - Не моку, друк мой. Никак не моку.
     - Я всегда был аккуратен... Пять тысяч - всего пятнадцать долларов...
     - Та, но в вашей аккуратности заинтересован только один человек - это
вы.  Иначе вам  придется платить проценты.  А  в  чем заинтересован я?  Не
обижайтесь, господин Форонцоф, но каждый человек должен иметь свою цель.
     - Вы правы... Можно позвонить еще раз?
     - Та, та, пожалуйста, я же отфетил фам.
     Воронцов чуть прикрыл трубку рукой:
     - Женя,  это я.  Приехал Никандров.  Будет очень жестоко,  если он  в
первый же  день столкнется с...  Ну,  ты понимаешь.  Возьми кого-нибудь из
наших,  и  приходите к  десяти в "Крону".  Если сегодня Замятина,  Холов и
Глебов не заняты в кабаре -  тащи их тоже. И подготовьте побольше вопросов
о прошлом,  о его роли в нашей культурной жизни и о связях с переводчиками
в Европе. Ты понял меня?
     Воронцов снова обернулся к Гансу Густавовичу и сказал:
     - Я вам предлагаю обручальное кольцо. Вот оно. Как?
     - Та, но уже фсе юфелиры закрыли торковлю.
     - Что же я - медь на пальце ношу?
     - Почему медь?  Не медь.  Я понимаю,  что фы не будете носить медь на
пальце.  От  меди  на  пальце  остаются синие  потеки и  потом  начинается
рефматисм. Просто я не знаю цены на это кольцо, я не хочу быть нечестным.
     - Я не продаю кольцо.  Оставляю в заклад. За пять тысяч марок. Если я
не верну их вам через неделю - вы его продадите за двадцать тысяч.
     - Ох,  какой хитрый и умный,  косподин Форонцоф,  -  посмеялся Саакс,
доставая деньги,  -  и  такой рискофанный.  Разве можно оставлять в заклат
любовь?
     - А вот это уже не ваше дело,  милейший, - ответил Воронцов с мертвой
кривой улыбочкой.
     - До сфиданья. И не сердитесь, я шучу. Кстати, к фам зфонила женщина,
которая зфонит поздно фечером.
     - Что она просила передать?
     - Она просила сказать, что состояние фашего друга ухудшилось.
     - Резко ухудшилось?
     - Та,  та,  ферно,  она сказал -  "резко ухудшилось". Она просила фас
зайти к нему секодня фечером.
     - Мне придется еще раз позвонить,  -  сказал Воронцов и, не дожидаясь
обстоятельно-медлительного разрешения Саакса,  вызвал номер и  по-немецки,
чуть изменив голос,  сказал:  - Пожалуйста, передайте той даме, которая по
субботам снимает седьмую комнату,  что  сегодня я  задержусь и  буду не  в
десять, а к полуночи.
     - Да, господин, я оставлю записку нашей гостье.
     - Не надо. Вы передайте ей на словах.
     - Хорошо, господин, я передам на словах.


     - Прости,  я  задержался,  -  сказал Воронцов,  поднявшись к себе,  -
почему ты не пил без меня, Леня?
     - Один не могу.
     - Значит, гарантирован от алкоголизма.
     - Это верно.
     - Тут вокруг тебя начался ажиотаж: пресса, поэты.
     - Пронюхали? Откуда бы?
     - Щелкоперы -  труд у  них такой,  да и ты -  не иголка в стоге сена.
Голоден?
     - Видимо -  да,  только я  голода не  ощущаю:  сыт воздухом свободы -
прости за сентиментальность.
     - Воздух воздухом,  а в топку подбрасывать надо всюду - и где террор,
и где парламент. Смена белья есть? Не вшив?
     - Я прошел санпропускник, а смены белья нет. Куда-нибудь двинем?
     - Сорочки посвежей нет? А галстука?
     - Ничего, из Москвы приехал - не из Вашингтона.
     - Если бы ты приехал из Вашингтона -  сошло бы,  а  поелику из Москвы
прибыл - швейцар не пустит в кабак.
     - Кого?
     - Нас. Вернее, тебя, я при галстуке.
     - То есть как это прогонит? Что он - член Совдепа?
     - Совсем  даже  нет,   -  ответил  Воронцов,  доставая  из  чемодана,
спрятанного под кроватью,  туго накрахмаленную сорочку, - он очень Совдепы
не любит,  хотя и трудящийся,  так сказать.  Среди тех,  кто посвятил себя
лакейству,  тоже есть свои парии и патриции, рабы и хищники. Хищники давно
поняли,   что   богатство  и   независимость  может  прийти  только  через
изощренное,  особое самоунижение. Он клиента ненавидит - тяжело ненавидит,
а весь в улыбке,  почтении,  нежности, дозированном панибратстве. Я думаю,
московские лакеи картотеку вели на нас - до переворота. А по счету платить
им некому, так они жеребцам глаза... Штопором...
     Никандров  стремительно  глянул  на  Воронцова,   но  лицо  его  было
непроницаемо.
     - Здешняя  индустрия лакейского унижения  поразительна,  -  продолжал
Воронцов.  -  Она  предполагает восемь часов  рабства и  шестнадцать часов
тайной,  могущественной свободы. Лакеи скоро начнут создавать свои клубы -
поверь.  Ну,  с богом.  Давай на дорожку еще по одной... Галстук не в тон,
но, прости, у меня только два.
     - Неужели ты ничего не взял с собой из дома, Виктор?
     - Бриллиантов взял тысяч на сто...
     - Сильно пил?
     - Я,  Леня,  помогал. Сначала Антону Иванычу Деникину, потом поехал в
Омск - адмиралу передал все... Помнишь корнета Ратомского? Умер с голода в
Шанхае,  а была вакансия -  лакеем в английский клуб.  Не пошел.  Я всегда
считал  его  предков  не  очень  чистыми  в  крови:   гонора  в  нем  было
преизбыточно...  Я  ведь,  лакействуя,  накопил в  клубе денег на дорогу в
Европу... Ваш сия, прашу...
     - За тебя, Виктор, - поднимая стакан, сказал Никандров, чувствуя, что
он  в  третий раз за  сегодняшний день не может сдержать слез.  -  За твое
сердце и за мужество твое.
     - Полно,  Леня...  Полно...  Это все полезно -  что было.  За  одного
битого двух небитых дают.
     Уже на улице,  вышагивая через осторожные весенние сумерки - поздние,
в тревожном предчувствии моря, с сиреневыми закраинами, изорванные четкими
рельефами темных крыш, Никандров наконец спросил:
     - Неужели никто из наших не мог тебе помочь?
     Воронцов ничего не ответил, только усмехнулся.
     - Дорогу,  Леня,  запоминай,  -  сказал он  наконец,  -  тебе  одному
придется возвращаться, у меня деловое рандеву на сегодняшнюю ночь.
     - Я помешаю тебе?
     - Нет, я к себе никого не вожу...
     - Совестишься конуры?
     - Господи,  что ты...  Я  не из купцов все-таки...  Нет,  тот человек
живет в самом центре, и ему неудобно сюда добираться. Леня, скажи мне, как
в детстве доброму старику на  исповеди  -  так  же  дома  страшно?  Как  в
восемнадцатом?
     - По  мне  -  стало  еще  хуже.  Мужик доведен до  полного измождения
разверсткой.  Что им наша деревня...  Ты им подай городской пролетариат...
Вот они и решили уничтожить крестьянство,  заставить мужиков уйти в город,
стать  даровой рабочей силой,  чтоб  заводы строить -  по  ихней схеме без
завода нет счастья в жизни и мировой революции. Жестокая схема, а потому и
мы  все в  этой схеме лишь неживые компоненты,  так сказать,  перемещаемые
элементы общества...


          "Р е в е л ь,   Р о м а н у.   Необходимо   выяснить,   кто   из
     сотрудников нашего посольства имеет контакты с людьми из  иностранных
     представительств,  аккредитованных  в  Эстонии.  Поскольку   сведения
     получены  из  источника,  подлежащего  проверке,   прошу    соблюдать
     чрезвычайную осторожность и такт.  Б о к и й".



     РАССТАНОВКА СИЛ
__________________________________________________________________________

     Глава эстонского государства Пятс быстро пошел навстречу Литвинову по
толстому ковру, который скрадывал звук шагов.
     Поначалу ковра  не  было,  и  идти  навстречу послу приходилось через
громадный зал,  а  паркет здесь был  выложен какой-то  особый,  невозможно
гулкий,  и  президент смущался того  солдатского грохота,  который  шлепал
гулким эхом по углам зала, даже когда он старался мягко ступать на носки.
     - Здравствуйте, господин президент...
     - Здравствуйте, простите, что я задержал вас...
     Пятс выждал паузу,  думая,  что Литвинов ответит нечто обязательное в
таком  случае,  вроде  "я  понимаю вашу  занятость",  но  посол  ничего не
ответил,  пауза затягивалась,  и президент, протянув левую руку, указал на
два кресла возле камина.
     - Прошу вас.
     - Благодарю.
     Литвинов набычил голову - она сейчас показалась президенту громадной,
больше туловища посла, - чуть подался вперед и заговорил:
     - Несмотря  на   наши  неоднократные  просьбы,   полиция  Эстонии  не
предприняла никаких шагов против тех бандитских групп,  которые, базируясь
в Ревеле, совершают нападения на города и населенные пункты, расположенные
в РСФСР, и занимаются там грабежами, убийствами и насилиями.
     - Пожалуйста,  факты,  господин  посол.  Бездоказательность  в  таком
вопросе  может  быть  трактована  лишь  как  попытка  вмешиваться  в  наши
внутренние дела.
     - Я  думаю,  если  мы  станем приводить факты,  то  картина получится
обратная.  Не  мы вмешиваемся,  а  в  наши внутренние дела вмешиваются:  с
территории Эстонии в Россию перебрасываются бандгруппы;  здесь они находят
покровительство.
     - Я вынужден повторить: базой для обсуждения этого вопроса могут быть
лишь строго документированные факты.
     Литвинов достал  из  кармана  пиджака несколько листочков бумаги.  Он
доставал их  медленно,  неуклюже,  и  делал он  это  продуманно и  весело:
президент никак  не  думал,  что  посол  привезет  официальный документ  в
кармане,  а не в папке. Посол позволял себе шутить - иногда рискованно, но
всегда точно и беспроигрышно.


     Раньше -  и  в  ссылке и в эмиграции -  у Литвинова было отстраненное
представление о  дипломатии.  Это представление невозможно изменить до тех
пор,  пока человек сам не станет дипломатом.  Только тогда он поймет,  что
дипломатия есть одна из форм международной торговли,  а  та в свою очередь
похожа на  обычную торговлю,  а  в  моменты наибольшей опасности для  мира
напоминает торговлю базарную,  где  побеждает самый  спокойный,  сильный и
обязательно честный:  плохим  товаром  морду  извозят  и  опозорят надолго
вперед - не поднимешься...
     Литвинов многому научился у Чичерина, Красина и Воровского.
     Манера этих людей была великолепная: чуть суховата, без всяких эмоций
- карты на  стол,  дело есть дело.  Никакой суетливости и  высокое чувство
самоуважения:  представлять следует не  какую-нибудь державу,  а  первую в
мире - социалистическую.
     Литвинов как-то сказал замнаркома Карахану:
     - Я  убежден,  что  мы  рано  или  поздно придем к  решению важнейшей
проблемы - мы еще к ней не подошли, и как к ней подойти - вопрос вопросов,
тут  можно таких дров  наломать -  я  имею в  виду проблему вытравления из
сознания российской интеллигенции чувства собственной второсортности.
     - То  есть?   -  не  понял  Карахан.  -  Это  отдает  великодержавным
шовинизмом.
     - Отнюдь нет,  -  возразил Литвинов,  -  это если уж  и  отдает -  то
национальной гордостью великороссов. Я обожаю Байрона, но ведь Россия дала
миру Пушкина!  Мопассан?  Великолепно,  но  у  нас  Чехов!  Флобер,  Золя,
Диккенс? Верно, без них нет мира. А без Толстого, Достоевского, Тургенева,
Щедрина,  Лермонтова?  Верди?! А Чайковский, Римский-Корсаков, Мусоргский?
Как без них жить?
     - Вы заметили,  - усмехнулся Карахан, - наша революция пробудила и во
мне,   армянине,   и  в  вас,  иудее,  высокое  чувство  социалистического
великороссийского патриотизма?
     - Заметил,  -  согласился Литвинов,  -  а потому во время переговоров
ноги на стол,  естественно, класть не следует, но надо всегда помнить, что
мы живем под шатром великой российской культуры,  мощнее которой, пожалуй,
нет в  мире...  А  то  мы шведу какому-нибудь или голландцу ручку трясем и
улыбку строим лишь потому, что он и у себя дома - иностранец.


     ...Достав  из  кармана  листочки  бумаги,  Литвинов  расправил их  на
коленях и начал неторопливо читать.
     - "Пятого,   двенадцатого,  тринадцатого,  шестнадцатого  и  двадцать
третьего  февраля  1921   года   совершено  двенадцать  попыток  нарушения
госграницы,  причем во  время перестрелки,  состоявшейся двадцать третьего
февраля,  ранено два  советских пограничника и  один эстонский.  Во  время
перестрелки второго марта был  убит  русский белоофицер штабс-капитан Петр
Васильевич фон Бромберг.  При убитом была обнаружена крупная сумма денег и
пачка  поддельных советских документов.  В  Ревеле  фон  Бромберг проживал
вместе с  лидером белых монархистских бандгрупп графом Воронцовым,  О том,
где  проживают  и  где  встречаются  представители эмигрантских бандгрупп,
посольство   РСФСР    уведомило   соответствующие   органы   Эстонии   еще
четырнадцатого февраля сего года..."
     Литвинов продолжал читать свой документ,  опровергнуть который не мог
никто,  а  президент,  слушая его,  горестно и  тяжело думал:  "Наша  вина
заключается лишь в том,  что мы -  маленькая страна.  Как же трагична роль
малых стран в этом большом мире.  Кого винить в том, что мы поселены богом
на  этой  каменистой,  прекрасной,  неплодородной,  но  такой  дорогой нам
земле?"
     Когда Литвинов закончил чтение документа,  президент закурил и минуту
сидел недвижно, смежив веки...
     - Я дам указание разобраться во всем этом.
     - Министр  иностранных  дел   давал  три  указания,   однако  бандиты
продолжают спокойно жить в  Ревеле и  встречаться,  и  мы  знаем,  где они
встречаются и о чем они, встречаясь, говорят.
     - Мы  живем по  иным  законам.  Полиции нужны неопровержимые улики...
Иначе мы  не сможем предпринять против русской эмиграции те шаги,  которые
вы подразумеваете...
     - Правительство уполномочило меня довести до вашего сведения, что оно
не намерено более терпеть подобного рода вылазки,  проводимые с территории
государства, с которым мы поддерживаем дипломатические отношения.
     - Но вы,  надеюсь,  понимаете те трудности, которые стоят перед нами?
Вы, лично вы, живущий здесь...
     - Я  не  научился отделять мое мнение от  мнения моего правительства,
господин президент.
     - Что же нам - ЧК вводить, чтобы изолировать русскую эмиграцию?!
     - Я  не  уполномочен давать  вам  советы.  Это  можно  расценить  как
вмешательство в  ваши внутренние дела.  Но я хотел бы,  чтобы те уважаемые
господа,  которым вы  поручите это дело,  с  должным вниманием отнеслись к
тому,  что -  я  повторяю -  правительство РСФСР не намерено далее терпеть
подобного рода  акты  со  стороны  русских  бандгрупп при  попустительстве
эстонских властей...
     - Я понимаю эти ваши слова...
     - Это  не  мои  слова,  господин  президент,  -  жестко  поправил его
Литвинов.
     - Ваше правительство угрожает нам интервенцией?
     - Мы никому не угрожаем.  Убивают наших пограничников,  попирают наши
границы, в местной прессе подвергают беспрецедентным нападкам мою страну и
ее лидеров - конец всякому терпению чреват действием!
     - Но я же не могу издать приказ об аресте всех этих русских, господин
посол! Войдите в мое положение! Меня не поймет мой народ!
     - А  мое  правительство не  поймет мой  народ,  если  и  дальше будут
продолжаться подобные эксцессы на границе.
     - Я не могу не отметить,  господин посол,  что ваша позиция неразумно
жестока.
     - Вы говорите о  жестокости моего правительства?  Того,  которое дало
вам свободу и независимость?  Того,  которое выступило против колониализма
царя?  Того,  которое гарантирует вам свободу и  безопасность от немецкого
вторжения? Свободой, которая не завоевана, но получена из других рук, надо
уметь уважительно и целенаправленно пользоваться, господин президент.
     - Вы имеете в виду географическую,  вынужденную целенаправленность? -
горько улыбнулся президент.
     - Географическая,   этническая   и   историческая  целенаправленность
никогда не бывала вынужденной; она всегда была разумной в этом мире, четко
разграничившем самого себя, - ответил Литвинов и вручил Пятсу ноту НКИД.


          "До нашего сведения дошло, что противники Российского Советского
     правительства, не отступающие в своей борьбе против него перед самыми
     гнусными провокационными приемами и  преступлениями,  подготовляют  в
     Латвии покушения на членов латвийского правительства, на  иностранных
     представителей  и  на  членов  иностранных  миссий.  Одновременно   с
     покушениями предполагается выпустить подложные прокламации  от  имени
     Коммунистической партии с заявлением о том, что эти покушения  служат
     ответом  на  репрессии  против  коммунистов.  В    связи    с    этим
     предполагается также начать кампанию  в  печати,  обвиняя  Российское
     Советское правительство в том, что  оно  якобы  является  инициатором
     этих  покушений.  Таким  путем  имеется  в  виду  создать  подходящую
     атмосферу для агрессивных  действий  со  стороны  иностранных  держав
     против  Советской  России.  Подобные  же  методы  будут,    вероятно,
     применены и в других  государствах...  Из  числа  русских  эмигрантов
     непосредственными  участниками  этих  планов  являются  монархические
     круги.  В  связи  с  этими    известиями    российским    полномочным
     представителям в  Латвии  и  других  соседних  государствах  поручено
     предупредить их правительства об этих преступных планах".


     ...После  ухода Литвинова глава государства попросил секретаря срочно
вызвать для беседы британского посла.


     Всякая закономерность случайна в  такой  же  мере,  как  любой случай
закономерен.  Сцепленность заинтересованностей держав,  концернов, партий,
будучи рассмотрена на расстоянии, явит собой картину логически безупречную
и  четкую.  Однако если  персонифицировать историю,  то  обнаружатся такие
подспудные обстоятельства, которые, казалось бы, противны здравому смыслу.
На  первый план  в  этом  случае могут выйти личные симпатии и  антипатии,
возрастные явления;  те  или  иные  повороты истории  будут  определены не
столько   ходом   объективного  развития   общества,   сколько   разностью
темпераментов  противостоящих друг  другу  лидеров;  пустая  мелочь  может
оказаться решающим  фактором -  даже  насморк,  когда  человек  испытывает
раздражение от того,  что льет из носу и  платок мокрый,  да и  сморкаться
беспрерывно  в   присутствии  контрагенов  -   особо  если   речь  идет  о
межгосударственных переговорах  -  не  с  руки,  а  еще,  упаси  бог,  кто
посмеется -  ущемленность и  зажатость в  лидере  куда  подчас опаснее той
доктрины,  которую он  проводит в  жизнь,  как  бы  на  первый  взгляд эта
доктрина ни была жестка и бескомпромиссна...


     ...Жена шофера британского посла,  маленькая, все еще хорошенькая, но
уже начавшая увядать, устроила сцену ревности мужу своему Курту, который с
громадным трудом  получил место  в  посольстве и  теперь  всячески пытался
зарекомендовать себя  старательным и  преданным  работником.  Беспочвенная
ревность,  крики жены, заинтересованность соседей по дому - все это вывело
Курта из себя: он больше всего боялся, что о его домашних скандалах узнают
в посольстве.
     - Я же во имя семьи работаю день и ночь,  -  закричал он,  -  я хочу,
чтобы и ты и мальчики были всем обеспечены!  Мне с тобой некогда поспать -
не то чтобы с другой! Устаю я, понимаешь?! Устаю!
     - Ты не смеешь меня попре