а,   показал  им
фотографическую карточку Воронцова.
     - Он? - спросил Бокий, не смея верить в удачу.
     - Он, - сразу же ответили ему, - только он сейчас с усами и старше.
     Пожамчи  вызвали  в   Наркомвнешторг  и   попросили  быть  готовым  к
послезавтрашнему дню.
     - Вы  едете в  Ревель,  а  оттуда в  Лондон,  -  сказал ему комиссар,
которого раньше он не видел.
     Комиссаром этим был Будников.  Он рассчитал,  что Пожамчи после такой
беседы должен будет  достать свои  бриллианты из  тайника -  дома  ли,  за
городом ли, неважно. Главное, получить улики и не дать уйти драгоценностям
за кордон.  Разговаривая с Пожамчи, Будников цепко приглядывался: ему было
важно запомнить манеру гохрановского ювелира вести себя на  свободе -  это
поможет верно выстроить схему допросов после его ареста.
     - Что  вы  думаете  по  поводу  фирмы  "Джекобс  и  братья",  Николай
Макарович?
     - Солидная фирма,  -  ответил  Пожамчи,  -  оборотный капитал  у  них
числится в  миллионах фунтов,  в десятках миллионов.  Есть там у них особо
деловой человек, мистер Карф.
     - Он что, владелец фирмы?
     - Нет.   Он  главный  оценщик,  -  Пожамчи  улыбнулся,  -  вроде  как
английский Пожамчи. Его слово о цене - закон для мира.
     - Вы с Карфом знакомы? - спросил Будников.
     - В  двенадцатом году я  у  него был,  мы  тогда сделку заключили для
вдовствующей императрицы,  хорошую  заключили сделку,  но  тогда  ведь  не
торговались  -   сколько  он  запросил,   столько  и  выложили.  Деньги-то
несчитанные были, кто тогда считал народные деньги?
     - Вы сможете увидаться с Карфом? Он вас запомнил?
     - Так ведь нас тоже наперечет, ювелиров-то российских.
     - А Маршан?
     - Этот лис -  самый мощный ювелир в мире,  что ни говори... Он с нами
подружится -  все ювелиры подружатся, а отвернется - никто с нами говорить
не станет, бойкот устроят...
     - От Маршана, значит, зависит многое в реализации драгоценностей?
     - От Маршана зависит все...
     Отвечал Пожамчи сразу  же,  почти не  думая,  словно отличный ученик,
привыкший  изумлять  педагога  своими  знаниями,   памятью  и   смекалкой.
"Поглядим,  как ты будешь говорить у нас, - думал Будников. - Видимо, надо
первый допрос поручить другому, а самому послушать за стенкой: можно будет
отметить "контрапункты" лжи.  Это я хорошо придумал, - похвалил он себя, -
что решил с ним на свободе познакомиться".


          "После работы Пожамчи, взяв извозчика,  поехал  домой,  а  потом
     отправился на вокзал, откуда последовал на ж.-д. станцию Клязьма, там
     он пошел в дом ј7 по Солнечной улице.  Как выяснилось, именно там  он
     снимал комнату с верандой на втором этаже на осенне-летний  период  у
     дачевладельца Усова Г.  Е. Никаких других вещей,  кроме  портфеля,  с
     коим Пожамчи приехал, оттуда не выносил.  Проходя мимо пруда, Пожамчи
     бросил  туда  предмет,  который  похож  на   монету    пятикопеечного
     достоинства.  Вернулся Пожамчи домой и больше никуда не выходил  и  в
     контакты с посторонними лицами не вступал.
                                                                Усольцев".


     - Ну,  этого можно брать,  -  сказал Будников. - Когда сядет в поезд,
тогда и возьмем.
     Кропотову и поляку Кочару дали спокойно разойтись после того, как они
обменялись портфелями,  посидев перед  этим  на  лавочке в  сквере  девять
минут.  Поскольку польский  дипломат  содержание кропотовского портфеля не
просматривал,   а  старик  не  пересчитывал  доллары,   которые  наверняка
находились в  портфеле,  полученном им  от Кочара,  оперативная группа ВЧК
сделала вывод,  что обменивались они "товаром" отнюдь не в первый раз.  На
поляке цепочка замыкалась: дипломат мог увезти золото со своим багажом, не
подлежавшим   таможенному  досмотру.   Поэтому   было   решено   разыграть
"спектакль", заранее на этот случай отрепетированный. Поляку "подставился"
извозчик,  который и  был задержан вместе с пассажиром патрулем санитарной
службы.  В  карантине  при  Балтийской железной  дороге  Кочару,  который,
естественно, документов с собой не имел, было заявлено, что он, извозчик и
все  пассажиры,  нанимавшие этого извозчика,  должны провести в  карантине
неделю  -  была  зарегистрирована вспышка холеры (об  этом,  кстати,  было
сообщение в газете - от этого чекисты и пошли в решении операции). Чекисты
также  предполагали,  что  поляк  от  портфеля постарается,  во  избежание
скандала,  отказаться:  объяснить,  откуда у него столько золота,  -  дело
сложное,в советских условиях невозможное.
     Вышло  так,   как  и  предполагали  чекисты.  Кочару  было  разрешено
позвонить в  посольство,  ему  выделили отдельную палату  и  сказали,  что
карантин будет продолжаться шесть дней.  От  портфеля,  предъявленного для
опознания, он категорически отказался, сказав, что вышел из посольства для
прогулки и  никакого портфеля с  собой не  брал.  Говорил он это с  легкой
улыбкой,  видимо понял,  что карантин - игра и выгоднее всего, по условиям
предложенной игры,  не проявлять ни беспокойства, ни заинтересованности. В
Кропотове  поляк  был  уверен,  да  и  потом,  признайся  тот  в  валютных
операциях,  доказательств нет:  никто ему портфеля с золотом не навязывал,
акт о  сданных в дезинфекцию вещах он не подписал,  так что с точки зрения
закона не может быть никаких претензий.
     Кропотова трогать не стали: было принято решение взять его лишь в том
случае,   если  к  нему  позвонят  из  посольства,  но  звонка  оттуда  не
последовало - вероятно, поляк покупал драгоценности лично для себя.
     Бокий решил повременить,  пока не возьмут старика с  поличным:  важно
было уточнить,  кто из троих придет -  Газарян,  Пожамчи или Шелехес. Пока
все выстраивалось отменно -  кроме посылки, которая исчезла из поля зрения
чекистов в Кремле.


     ...Билеты  на  поезд  Воронцов купил  загодя.  Налет  на  Гохран  был
рассчитан по минутам.  Когда Крутов собрал своих людей,  Воронцов разложил
большой лист ватмана с планом и начал, как заученное:
     - В одиннадцать выезжаем к Гохрану.  Да,  да, - сказал он, перехватив
взгляд двух налетчиков,  - будем брать Гохран. Ключ у меня, поэтому войдем
мы  спокойно -  сторожа обычно сидят в  комнатенке и  пьют чай.  С  нашими
извозчиками останется Анна  Викторовна.  У  нее  есть  бомбы,  она  сможет
отбиться в  случае неожиданности,  которой,  по  моим  расчетам,  быть  не
должно.  Вы,  -  Воронцов кивнул  головой на  двух  налетчиков,  -  вяжете
сторожей. На лица наденьте чулки, это лучше любых масок: чулок меняет лицо
до неузнаваемости. Без ножей и пиф-паф, все должно быть тихо.
     - Он говорит, чтоб без мокрухи, - пояснила Анна Викторовна.
     Налетчики молча кивнули головой.
     - Без мокрухи,  -  отчего-то улыбнулся Воронцов. - Верно добавила моя
помощница.  Олежек идет со  мной и  Крутовым к  сейфу.  Всю  операцию надо
провести за пятнадцать минут.
     - Не успею, - зевнул Олежек.
     - Успеешь, - улыбнулся Воронцов.
     - А куда спешку пороть?  Вошли - чего бояться? Можно без спешки. И не
один можно взять сейф, а пять.
     - Ты один возьми,  -  сказал Воронцов. - Там в каждом сейфе килограмм
по  сто лежит.  Если все увезем -  чекисты озвереют,  а  так кража и  есть
кража. Даже в Париже случается, а там порядок не то, что здесь - бордель.
     - А вы сами-то русский?  -  спросил один из налетчиков.  - Если вы не
советский, мы на дело не пойдем.
     - Наш он,  -  успокоила Анна Викторовна. - Патриот. Русь любит. Разве
мы с плохими людьми сведем?
     Провожая налетчиков к  калитке,  Крутов  чуть  задержал их  и  быстро
шепнул:
     - После дела его и  бабу -  шилом в сердце,  чтоб без писка;  дуем на
малину, там и разделимся по-христиански, без обману. Все! Мне задерживаться
нельзя, он за каждой минуточкой следит.


          "А. О. Альскому
          т. Альский! Обращаю Ваше внимание на этот доклад, представленный
     мне специально уполномоченным мной по соглашению с  тов.  Дзержинским
     товарищем из ВЧК.  Я назначил обследование,  вызвавшее  этот  доклад,
     после сообщения, полученного мною от надежнейших коммунистов,  насчет
     того, что в Гохране неладно.
          Сообщение т. Бокия вполне подтверждает это.
          Обращаю Ваше самое серьезное внимание на это.
          Вы в первую голову, затем весь состав членов коллегии НКФина,  и
     т.  Баша специально, должны уделить Гохрану вдесятеро больше  работы.
     Если в кратчайший срок дело в Гохране не будет переорганизовано  так,
     чтобы вполне исключить возможность хищений, а вместе с  тем  ускорить
     всю работу и увеличить ее размеры, то замнарком и все члены  коллегии
     НКФина будут привлечены не только  к  партийной,  но  и  к  уголовной
     ответственности.
          От промедления с работой Гохрана  (зимой  работать  труднее,  до
     зимы надо  м н о г о  сделать),  от хищений в  нем  Республика  несет
     г и г а н т с к и е  потери,  ибо именно теперь,  в трудные дни,  нам
     нужно  быстро  получить  максимум  ценностей  для   товарообмена    с
     заграницей.
          Необходимо:
          1) организовать правильные  и  частые  совещания  с  Бокием  для
     быстрейшей реорганизации Гохрана;
          2) охрану и надзор довести до  совершенства  (особые  загородки;
     деревянные загородки; шкафы или загородки для переодевания; внезапные
     обыски; системы двойных и тройных внезапных проверок по всем правилам
     уголовнорозыскного искусства и т. д. и т. п.);
          3) привлечь,в случае надобности, десятки и сотни ответственных и
     безусловно честных коммунистов Москвы для участия (скажем,  1  раз  в
     месяц или в 2  месяца)  в  внезапных,  дневных  и  ночных,  ревизиях.
     Инструкция и работающим и ревизорам должна быть архидетальна;
          4) все без изъятия члены коллегии НК.Ф обязаны не менее 1 раза в
     месяц внезапно, днем и ночью, лично производить  ревизию  Гохрана  на
     месте работы и везде, где могут быть хищения.  Замнарком обязан вести
     лично секретный журнал этих ревизий.
          Ввиду  секретного  характера  этой  бумаги,  прошу  Вас  вернуть
     немедленно мне ее, с тем, чтобы здесь же расписались лично все  члены
     коллегии НКФ.
                                            Пред. СНК В. Ульянов (Ленин)".


     Воронцов ехал вместе с Анной Викторовной.  На козлах был Леня-кривой.
На  второй пролетке сидели Крутов с  Олежкой и  трое налетчиков -  их имен
Воронцов не запомнил.
     - Замерзла? - спросил Воронцов, чувствуя, как ее била дрожь.
     - Волнуюсь: меня еще не брали на такую работу.
     - Я тоже впервые выступаю в роли налетчика.
     - Вы на санках кататься любили?
     - Наверное. Не помню.
     - Меня няня катала на санях до весны:  я и сейчас помню,  как полозья
по булыжникам скрипели.  Снег сойдет,  а  я все равно прошу на санках меня
везти...
     - Наверное,  очень противно полозья скрипели,  у меня даже мурашки по
коже прошли, как представил.
     - Няня  пойдет  на  базар,  а  я  сижу  в  санках у  входа  -  лошади
подъезжают,  грязь,  а  я уставлюсь на маленький островок снега и смотрю -
глаз  не  могу  оторвать.  Снег  интересно проседал:,  вроде как  человек,
который сдерживается, чтоб не засмеяться; напрягается весь, а потом осядет
плечами  и  захохочет...  Снег  весной  -  так  же...  Корочка льда  чудом
держится,  под ней уж коричневый ручей протекает,  а  она все крепится,  а
после просядет,  и потечет по ней ручеек,  и снег станет грязным,  а потом
исчезнет. Ничто так безнадежно не исчезает, как снег весной...
     - Это  уже  Островский подметил,  -  сказал Воронцов и,  достав пачку
"Иры", закурил на ветру - ловко и быстро.
     - Это - первая ваша жестокость ко мне...
     - Я  не  хотел вас  обидеть.  Меня  всегда поражала разница в  дружбе
мужчин с мужчинами и женщинами...
     - Мужчина не может дружить с женщиной.
     - Почему?
     - Белые,  красные, зеленые, монархисты, анархисты, - мягко улыбнулась
Анна Викторовна, - эти все договорятся, а вот мужчина и женщина никогда не
поймут друг друга... А в общем, вы снова правы...
     - Ну и слава богу...
     - Дмитрий Юрьевич,  а вам никогда не хотелось забраться куда-нибудь в
глушь, построить там скит и жить...
     - Одному? Или с вами?
     - Со мной...
     - Это не скит. Это блуд. Одному - хотелось бы.
     - А отчего не уйдете?
     - Боюсь.  Красные утверждают,  что человек - животное общественное. Я
исключения не составляю.  Я и сейчас порой испытываю острое желание надеть
сюртук и  поехать куда-нибудь в  клуб;  слышать там  смех,  голоса друзей,
шутки...   Мы  ведь  всегда  бежим  к   чему-то  неведомому,   а  добежав,
возвращаемся снова на круги своя,  и нет их слаще... Помню, в мирное время
уеду на охоту,  живу в шалаше,  варю похлебку из уток. Счастлив, слов нет!
Так день, три, неделя, а после засосет под ложечкой - в город хочу, в шум,
в толчею.  Вернешься,  будто год не был.  День,  три,  неделя - и думаешь,
пропади ты все пропадом,  ан охота кончилась, утки на яйца сели... Так вот
все и упускал!
     - Хорошо кухаркой быть...
     - Почему?
     - Стала к плите,  отбарабанила день,  дотащилась до кровати,  уснула,
утром снова к плите.  Никаких мечтаний,  только б скорее ночь, когда спать
можно.
     - Вам кухаркой работать не приходилось?
     - Я сразу из девичества - в шлюхи...
     - А я работал...  Не впрямую кухаркой,  но рядом... Лакеем... Больших
мечтателей, чем лакеи от рождения, я в жизни не встречал. О, как они умеют
мечтать,  Анна Викторовна!  Что наши с вами мечтанья!.. Если бы кухарки не
мечтали - революций бы не было, милая!

     Начальник охраны Евпланов допил свою кружку -  сторожа заваривали чай
с липовым цветом, - отер пот со лба и сказал:
     - Чаек густой, с него пот прошибет и выжмет...
     - Как в парной,  -  улыбнулся Бекматуллин,  старик с бритой головой в
черной тюбетейке, - весь отмокнешь.
     - Мой зять,  -  сказал Евпланов,  располагаясь на кушетке,  - ученый,
книг  в  дом  завез тьму,  так  он  сказывал,  будто древние люди  заместо
"здравствуй" друг дружке говорили: "Как потел?"
     - Это как же? - удивился сторож Харьков. - Некультурно!
     - Так они древние,  -  ответил ему сторож Карпов,  -  чего ж ты с них
хочешь? У нас теперь спроси: "Как потел?" - сразу в ухо врежут.
     - Подумают, с бабой потел! - мелко засмеялся Бекматуллин.
     - Ты  над  женщиной  не  смейся,   -   сказал  Карпов.   -  Ее  нынче
раскрепостили, понял?
     - Раскрепощать  надо  по-доброму,  -  заметил  Бекматуллин,  -  зачем
неволить?
     - У  нас больно по-доброму,  -  вздохнул Карпов.  -  Народ с голодухи
мрет, бани стоят не топлены...
     Харьков чуть подтолкнул ногой Карпова и начал громко кашлять, а потом
шепнул:
     - С ЧК он, дурной...
     - Ты выговаривайся, - хмуро попросил Евпланов, - я те отвечу...
     - Не пугай... Ноне еды в тюрьмах дают столь же, как на волюшке.
     - Дурак! - сказал Евпланов. - Дети у тебя есть?
     - Убили моих детей, на фронте убили.
     - Значит, внуки остались.
     - А что толку? Сгинут от голода.
     - Сопли будешь распускать до Твери -  сгинут.  - Я, может, ради твоих
внуков белому гаду руку отдал до плеча...  Вон зять мой говорит, что у нас
все  детишки будут  школу  заканчивать,  а  потом вуз,  а  потом -  все  в
чистеньком - командовать рабочим производством...
     - Чего ты с вузом заладил?  -  спросил Карпов. - Может, не нужен моим
внукам этот самый вуз. Может, им простая жизнь нужна - как в мирное время:
вот те  пятерка,  а  ты мне -  корову.  Не всякий человек жаждет управлять
этим, как его...
     - Рабочим производством, - подсказал Харьков.
     - Во-во...  На  кой  мне ляд твое рабочее производство?!  Тьфу мне на
него! С притопом...
     - Это как же  так?  -  поразился Евпланов и  поднялся с  кушетки,  па
которой он так удобно расположился.  -  Это ты что ж такое городишь?  Ты с
чьего голоса поешь, паразит?!
     - У меня для паразита зад костлявый! И живот - яминой! Паразит... Как
наган нацепил -  сразу клеймо норовит на  лбу  прижечь!  Свобода!  Ты  мне
заместо этой вашей свободы порядок дай...
     - Вот!  Точно!  -  даже рассмеялся Евпланов.  -  Зять говорил, а я не
верил:  он  мне говорил -  рабом быть удобно,  беспокоиться не  надо;  как
корова в стойле - дадут ей сена, она себе и жует! Ну и жуй! А я не желаю!
     - Кто был рабом -  так и остался,  даже при вашей свободе,  -  упрямо
возразил Карпов. - Как при барине служил сторожем, так и при комиссарах им
стою.
     - А ты чего умеешь, кроме как сторожить? - спросил Евпланов. - Все вы
от свободы куска хотите,  а на ее саму вам насрать!  Вот что я тебе скажу,
не знаю, как там тебя...
     - Карпов я, Трофим Иванов - беги донеси...
     - Тоже мне,  Керенский выискался - буду я на тебя доносить! На умного
бы сказал,  а с тебя, с темноты, какой спрос? Я вона за свободу руку отдал
по плечо и ничего заместо не прошу,  окромя чтобы мечты мои сбылись и чтоб
твои,  дуралея,  внуки жили  в  царстве всемирной свободы,  где  все  люди
вровень!
     - Не было такого и не будет никогда.  Свобода свободой,  а тюрьмы все
полные: как раньше, так и сейчас.
     - Тьфу ты!  -  даже удивился Евпланов.  -  Тьфу!  Ну как у  тебя язык
вертится такое говорить,  а?!  Ну где ж нам бандита держать? В церкви, что
ль?
     - Свобода - это когда мир и благодать, - задумчиво сказал Карпов. - А
если по ночам на улицах только собаки воют -  какая тут свобода? Раньше-то
на улицах - фонари до утра, и трещотка дворницкая, и трактир...
     - Был рабом и сдохнешь рабом,  - сказал Евпланов, - и ну тя к лешему,
только расстраиваешь меня!
     В  это  время дверь отворилась и  на  пороге с  револьверами в  руках
появились двое:  черти не черти, но лица коричневые и вроде бы прозрачные,
а разглядеть за этой прозрачностью ничего и не разглядишь.
     - Сидеть на местах! Кто двинется - пуля в лоб.
     Евпланов потянулся было к  маузеру,  но  тот,  что был повыше ростом,
взвел курок:
     - Тут рукой не отделаешься,  батя,  а  без головы не проживешь...  Не
трожь дуру...
     - Ребята,   ребята,   -   сказал  Евпланов,  -  на  государство  руку
поднимаете.  Лучше подобру уходите,  а  то ведь всех к  стенке,  щадить не
станут.
     - Ничего, - успокоил его первый грабитель и двинулся к Евпланову, - к
дуре не прикасайся, она мне пригодится.
     - Не трожь, - сказал Евпланов. - Или стреляй. Так не дам, понял?
     Первый  оглянулся  на  своего  товарища:  Дмитрий  Юрьевич  не  велел
стрелять, шум погубил бы все дело.
     - Финкой, - сказал тот, что стоял возле двери, - это будет тихо.
     Евпланов сообразил:  боятся стрельбы.  В  долю  секунды он  кинулся с
кушетки на пол,  успел ударить грабителя мыском сапога в живот. Тот взвыл.
Евпланов начал скрести пальцами кобуру,  чтобы достать маузер, и не видел,
как Карпов, схватив грабителя, который стоял скорчившись, поднял его перед
собой и бросился на того, что замер у двери.
     - Ах, сука! - закричал грабитель и, рванув своего товарища за куртку,
другой рукой ткнул наганом что есть силы в живот Карпова. Он не хотел и не
думал стрелять, но палец нажал курок, и прогрохотал выстрел, и в это время
Евпланов,  достав маузер,  несколько раз  выстрелил.  Один  упал молча,  а
второй закричал изумленно, тонким голосом:
     - Ой, господи! Убили! Убили меня!
     Бекматуллин осторожно вытаскивал у  него из ладони наган,  не в силах
отвести взгляд от сахарно-белой кости, торчавшей из голенища сапога.


     Воронцов бросил в  мешок  какие-то  камни -  какие,  толком не  успел
разглядеть -  и кинулся к выходу,  ступая мягко, на носках, словно весной,
когда скрадывал глухаря на току.
     Следом  за  ним  бежали  Крутов  с  Олежкой  -   божьим  человеком  и
Ленькой-кривым,  который  успел  набрать несколько пригоршней бриллиантов.
Воронцов