- Если вы имеете два свидетельства,
господин Семенов, одно - дедушки, а второе - Фреда, то вы или ваша страна,
- я уж не знаю, как тут удобней поступить, может быть, на определенном
этапе драку надо вести лично вам, как гражданину СССР, - обращаетесь в суд
и требуете возвращения краденого.
   - Но старая дама говорит, что эта Янтарная комната - подарок ее дедушки
к свадьбе, - - отвечаю я. - И запрещает кому бы то ни было переступить
порог ее дома. Или вы думаете, что прокуратура возьмет на себя смелость
вторгнуться в дом той, кто причислен, по вашим же словам, к наиболее
богатым людям в государстве?
   - Если есть два свидетельских показания, - повторил Шрайдср, - то даме
придется отвечать перед законом.
   - Вы можете засвидетельствовать, что у дамы хранится именно наша
Янтарная комната, господин Шрайдер?
   - Я видел фотографию, опубликованную и в "Ди вельт" и в "Цайт". Мне
кажется, что именно такие янтарные стены украшали зал в доме мерзавки в
Баден-Бадене.
   Я открыл портфель, достал цветную фотографию Янтарной комнаты, показал
ее Шрайдеру:
   - Вы готовы засвидетельствовать, что видели в Баден-Бадене именно эту
комнату?
   Шрайдер поменял очки, долго рассматривал фото, потом протянул
фотографию племяннику, тот лишь пожал плечами:
   - Я же не видел, дедушка, я не могу быть свидетелем. В д а н н о м
вопросе я не могу быть даже советчиком. Ты убежден, ты и принимай решение.
   Шрайдер снова посмотрел фотографию, потом отошел к пишущей машинке,
установленной тоже на совершенно диковинном маленьком столике, украшенном
бронзой, вензелями и перламутром, вставил в каретку свой фирменный бланк и
напечатав "Подтверждение. Настоящим утверждаю, что примерно три года назад
в доме Доктора Вольфганга Эрбига в Баден-Бадене, на улице
Хершенбахштрассе, 
   29, я 
   видел Янтарную комнату, величиною примерно пятьдесят квадратных метров.
   Мне кажется, что комната, которую я видел, и та, что изображена на
фотографии, идентичны. Настоящую фотографию Янтарной комнаты предъявил мне
для опознания господин Юлиан Семенов из Бад-Годесберга".
   Он передал мне текст; затем раскрыл большую записную книгу и
продиктовал мне телефон:
   - Это номер моего друга Фреда. Он живет на острове Тенерифе, Канары. Он
издатель, ему принадлежит журнал "Тенерифа вохе"...
   - Позвони к нему, - сказа! Мишель. - Расскажи ему о господине Семенове.
   Шрайдер набрал номер (связь с Японией, Канарскими островами, США, Новой
Зеландией - автоматическая, занимает это минуту, не более, какая разумная
экономия времени), дождался ответа заговорил быстро - здесь приучены
считать деньги даже тогда, когда говоришь по самому важному делу: оплата
международных разговоров исчисляется секундами, не минутами.
   - Фред, здравствуйте, здесь Джак! Фред, напротив меня сидит господин
Семенов из Москвы, он писатель. Его интересует, когда ты в последний раз
видел Янтарную комнату у фрау Эрбиг? Полгода назад?
   Я протянул руку к трубке.
   Шрайдер кивнул, выслушал, что говорил ему господин Кольбе, потом
перебил его:
   - Фред, я передаю трубку русскому коллеге.
   - Добрый день.
   - Здравствуйте.
   - Как бы и мне глянуть на эту комнату?
   - Я думаю, это можно устроить. Поезжайте в Тессин, это на границе с
Италией. Там найдете моего приятеля, запишите его телефон, зовут его
Бруно, он вам поможет.
   В трубке щелкнуло, разговор окончен.
   Шрайдер достал бутылки из холодильника, разлил по стаканам, поднял свой:
   - Считаем бизнес начатым, господа? Мне очень нужны эти сто тысяч марок,
да и мерзавка пусть вернет награбленное законным владельцам.
   - Это не твое дело, - заметил Мишель. - Это дело господина Семенова.
Твое дело - деньги; межгосударственные отношения тебя не должны волновать.
Не правда ли? - обратился он ко мне.
   - Я против диктата, каждый поступает так, как ему подсказывает совесть.
   - Все верно, - повторил Мишель. - Только я за то, чтобы еще раз
уточнить:
   Янтарная комната - ваша, деньги - наши. Более того, я согласен с дедом,
вы, в случае успеха, тоже должны получить свою часть, почему бы и нет,
молодец, дед, я уважаю в тебе сердце - орган, приложимый более к понятиям
девятнадцатого века, чем двадцатого...
   Швейцария - совершенно особенная страна. Если ты пересекаешь границу в
Базеле (половина города немецкая - половина швейцарская), то вполне можно
не останавливаться, - проехал, держа руку во внутреннем кармане пиджака,
мимо пограничников, улыбнулся таможенникам, остановился возле табачной
лавки, обменял марки на франки - и все, топай себе дальше. Впрочем, должен
сделать оговорку:
   наша пословица "по одежке встречают" сугубо приложима к процедуре
переезда тамошних безвизовых границ. Если ты в дорогом пиджаке и галстуке,
гладко выбрит, автомобиль твой дороги тщательно вымыт, тогда полиция
махнет рукою, "мол, проезжай". Да таможня рассеянно пропустит, не
потребовав декларировать виски, оружие, водку, табак или часы. Но стоит
тебе ехать в джинсах, и рубашке без галстука, да если еще побриться не
успел, - пенять приходится на себя:
   процедура проверки будет обычной, въедливой, с соблюдением всех
формальностей.
   Дорога из Базеля идет по немецкой Швейцарии; постепенно язык начинает
меняться, делается еще более жестким, чем в Баварии. Центр немецкой
Швейцарии - Цюрих, хотя жителей Берна это несколько обижает, несмотря на
то что этот тихий городок - столица конфедерации. Центром французской
Швейцарии считается Женева; хотя я бы таким центром считал Лозанну или
Монтре; и конечно же Локарно - центр Швейцарии итальянской.
   Боже, как же разнятся эти регионы! Порою трудно представить, что
миниатюрные Германия, Франция и Италия составляют единое целое, и не
мешает этому ни тараторящая стремительность итальянского языка, ни
воркующая галантность французского, ни увесистость и определенность
немецкого. Разные культуры живут бок о бок, их адепты не хватают друг
друга за грудки в выяснении отношении: "кто кого главней и талантливее",
все служит общему - конфедерации. Занятна деталь:
   Локарно - это Италия, доведенная до абсолюта, с громадными простынями,
развешанными между домами, с архитектурой, уносящей тебя в Неаполь, с
полицейскими, дирижирующими автодвижением, словно Артуро Тосканини; дорога
из Базеля на Цюрих - это деревянные домики с красной геранью и тяжелыми
соломенными крышами - типичная Германия начала века, точно по Пастернаку:
"Прекрасный, как в детстве, немецкий мотив"; аккуратность во всем
невероятнейшая, ни соринки на дороге; и наконец, Монтре или Лозанна,
расшабашно грассирующая, но при этом молча и стремительно все
подсчитывающая; белые особнячки в стиле рококо, типичная провинциальная
Франция; все обращено вовнутрь: штукатурка может сыпаться, но внутри
обязана быть мебель времен Людовика и обед из семи блюд с красным и белым
вином.
   Совершенно меня потрясла зримая разность, когда я миновал перевал
Сен-Готард и из немецкой Швейцарии спустился в Бризону, в Швейцарию
итальянскую. Всего двадцать километров горной дороги, но ты оказываешься в
совершенно другом мире.
   Вообще категория г р а н и ц ы чем дальше, тем более занимает меня.
   Действительно, как объяснить обшарпанность фасадов Люксембурга и
вылизанную аккуратность соседствующего западногерманского городка? Чем
объяснить видимую разницу между немецким селением в районе Венло и
соседствующим голландским городком - совершенно иная архитектура; красный
кирпич, и н с т и т у т лестниц, столь же подчеркиваемый, как и у нас в
Грузии, где главная достопримечательность фасада - особенно в Абхазии -
лестница, а еще лучше - две! Что это за незримая линия, разделяющая
культуру, язык, обычаи?
   ...Словом, я переехал границу в Базеле и нажал на акселератор, чтобы
дотемна успеть проскочить Сен-Готард. Однако за Цюрихом, когда дорога
начала ввинчиваться в горы, миновала Альтдорф с его музеем, где хранится
махонькая деревянная кроватка генералиссимуса Суворова, повалил весенний
снег, быстро таявший, превращавшийся в жирную, скользкую кашу. Загорелись
слова на табло, укрепленном вдоль дороги: "Перевал закрыт!" Я поехал на
железнодорожную станцию, где формируются автоэшелоны, которые тепловоз
протаскивает через длиннющий сен-готардский тоннель; мою машину загнали на
платформу, велели поставить на тормоз и включить вторую скорость; я закрыл
окна, эшелон двинулся, и шел он сквозь Сен-Готард, и было это до того
поразительно, что словом передать нельзя, и вставали за этим русские
чудо-богатыри, и противостояние европейских гигантов, и живопись Сурикова,
и маленькая кроватка в музее, которую я смотрел в первый свой приезд сюда,
когда зашел к мадам возле памятника суворовским богатырям в селение
Сен-Готард, около Чертового моста, и мадам показала мне ружья и сабли
русских воинов, продала открытки с видами, посетовала на леность молодых
"швицов", которые всю мужскую работу отдали "югославам, испанцам, туркам,
а сами не смогут скоро не то что дверь починить, но и ребенка сделать", и
предложила выпить глоток хорошего вина в память моих соотечественников,
павших здесь, на этой земле.
   ...В маленьком городке Айроло - а это уже итальянская Швейцария - было
тепло, снега нет и в помине, а ехать через тоннель всего минут двадцать;
небо здесь совершенно особое, иное, чем в немецкой части страны; больше
звезд, они ближе к тебе, ярче, весело перемигиваются друг с другом; из
открытого окна маленького бара возле станции слышна серенада; звучит
итальянская речь; воздух пахнет медуницей, как в Архипо-Осиповке, в дни
моей юности, которой, кажется мне сейчас, совсем никогда не было, а порою,
особенно если удалась книга или фильм, чудится, что она и не кончилась
вовсе.
   ...В час ночи я был в Асконе, что в Тессине. Город жил сумасшедшей,
веселой, южной жизнью. На набережной, за столиками, вынесенными из кафе,
сидели сотни, нет, какое там, тысячи людей; говор был многоязыким; одеты
все по-летнему, и трудно было представить себе, что в трех часах езды
отсюда - снег, а если подняться чуть повыше, - хрустит мороз и горные
лыжники готовятся к завтрашним скоростным спускам по бело-голубой наледи.
   Я выпил кофе, съел пиццу и обрушился на кровать - такие остались только
в Италии и Испании: крестьянские, деревянные, с высокими спинками,
невероятно скрипучие, но за этим-то именно скрипом и сокрыта надежность, и
чудится, что вот-вот продет старая бабушка, прикроет тебя одеялом,
погладит по голове, рядом присядет и сказку расскажет.
   Утром я позвонил по телефону, который дал мне Фред.
   - Кто? - удивился Бруно. - Семенов? Русский? Из Москвы? Очень интересно.
   Конечно, я помогу, чем могу. Приходите, обсудим проблему.
   Я нашел его маленький домик на окраине Асконы; седой доброжелательный
человек провел меня по своему крошечному садику, мы присели на скамейку, в
тень; я рассказал, что ищу дом фрау Эрбиг, Фред повторил, что он готов
помочь в поиске.
   - Так начнем, - сказал Бруно. - Что вас интересует в первую очередь?
   - Адрес фрау Эрбиг.
   Бруно достал книгу телефонов, пролистал ее, протянул мне:
   - Доктор Эрбиг устроит?
   - Вполне, это ее покойный муж.
   - Что ж, это дом на набережной, один из самых фешенебельных в Асконе.
   - Посмотрим?
   - И поговорим с хозяйкой.
   - Преждевременно. Сначала необходимо получить свидетельство Фреда, что
он видел Янтарную комнату в этом доме. Тогда надо начинать разговор.
   - Он обещал вам прислать такое свидетельство?
   - Да.
   - Едем.
   И мы поехали.
   ...В холле дома на набережной было прохладно, светло и чисто; каменный
пол натерт каким-то маслянистым раствором, и из-за этого было до того
скользко, что приходилось балансировать руками.
   - Вы не упадете, - услышал я голос за спиною. - Идите спокойно.
   Мы с Бруно обернулись: пожилой мужчина в униформе, напоминающей ту, в
которую очень состоятельные люди одевают своих шоферов, - гладко-синий
костюм касторового материала, белая рубашка с карманами и погончиками,
шерстяной синий галстук, туфли, отчего-то всегда лакированные. Человек,
который рассматривал нас, выйдя из-за небольшой стеклянной двери, видимо
там была комната консьержа, был хмур; лицо словно высечено из камня.
   - Добрый день, - сказал Бруно. - Мы хотели бы поговорить с фрау Эрбиг.
   - По какому вопросу?
   - По интересующему ее, - ответил Бруно.
   - Фрау Эрбиг нет дома. Она приезжает сюда из Швейцарии или Германии по
четвергам.
   - Господин, - Бруно кивнул на меня, - интересуется художественными
ценностями...
   - Да, художества у госпожи Эрбиг много - и скульптуры, и картины, и
мебель, и оружие - чего только нет!..
   - А нельзя попросить вас о любезности показать нам коллекцию?
   - Ее квартира заблокирована, - ответил консьерж. - Вы же знаете, как
сейчас бандитствует мафия.
   - Скульптуры на балконе верхнего этажа тоже принадлежат фрау Эрбиг? -
спросил я.
   - Их видно, если смотреть на дом с той дороги, которая ведет к
итальянской границе.
   - Да, это ее скульптуры. Но самые ценные вещи хранятся в комнатах,
которые связаны с полицейским центром по охране сейфов и драгоценностей.
   - И у вас нет ключа от ее квартиры? - спросил Бруно, включаясь в д е л
о.
   - Мы были бы весьма признательны вам.
   - У меня есть ключи, но нет кода, мой господин, - ответил консьерж, -
сразу же приедет полиция.
   Когда мы вышли, я спросил Бруно:
   - Отчего он все это рассказывал?
   Тот пожат плечами:
   - Он же натирает пол, чтобы скользило, но не падалось... Как можно
любить сверхбогачей? Их ненавидят... А вот до границы с Италией от ворот
дома фрау Эрбиг пять километров, и это самая мафиозная дорога, какая
только есть, не считая пары дорог в Сицилии... Вам надо поторопиться к
Фреду, нужно иметь на руках его свидетельство. Если дама узнает о том, что
кто-то что-то ищет, ее поступки могут быть непредсказуемыми...
   Вечером я вернулся в Женеву, а оттуда первым же рейсом вылетел в Москву.
   И в редакции, и в Союзе писателей мне помогли с полетом в Испанию, на
Канарские острова: дело действительно вырисовывалось интересным, хотя и в
достаточной мере странным. Впрочем, сплошь и рядом странным кажется нам
то, к чему мы не готовы.
   Далеко не всегда мы можем управляться с неожиданным. Уметь приготовить
поколение к стремительному слому привычного - задача непростая, но крайне
важная, ибо век НТР диктует человеку, следящему за движением космических
(или околокосмических)
   тел, необходимость принимать моментальное решение: нет времени для
обсуждения всех деталей с начальством; на все про все отпущены секунды;
научись сам принимать решение, иначе история не простит нам
заторможенности, или же лени, или страха за собственную точку зрения.
   ... Возвращаясь к н е о ж и д а н н о м у делу Шрайдера, пришлось еще
раз проанализировать факты.
   Действительно, письмо Шрайдера могло (и может) показаться странным.
Однако если исследовать дело не изолированно, а вкупе, то можно найти
объяснение.
   Впервые большая советская газета рассказала о поиске похищенных
культурных сокровищ из Советского Союза. Впервые было названо имя
гражданина Георга Штайна, впервые было сказано, ч т о, г д е и к а к он
ищет. Не замечать публикации советской прессы, как это пытаются делать на
Западе, можно, но - до определенной степени.
   Думать, что развитие мира возможно без Советского Союза, - наивно.
Такая точка зрения отличается м а л о с т ь ю, ущербностью, а потому
обречена на опрокидывание; как говорил кто-то из великих американцев:
"Можно короткое время обманывать всех людей, долго поддается обману малая
часть населения, но постоянно лгать всему народу невозможно". Хорошая
мысль, но, думается, необходимы коррективы, увы, не в ее пользу: во
времена фашизма, шовинизма, гонения на науку лгать можно долго, Ох как
долго... Свидетельствую:
   хороший спектакль, смелая статья политического обозревателя, умная
книга находят себе дорогу на Запад; совершенно заблокировать по-настоящему
атакующее, своеобычное, содержащее новую информацию практически
невозможно. Другое дело - на какое количество людей это выходит, кто
перепечатывает тебя, кто предоставляет подмостки твоему театру, какой зал
экспонирует твою живопись. Но ведь что узнал один человек, то узнает еще
сто, по крайней мере.
   ...Итак, Шрайдер узнал о поиске Георга Штайна и о том, что мы
поддерживаем его в этом деле и гордимся его честностью.
   После этого он написал нам. Что двигало им? Желание помочь
справедливости?
   Видимо. Личный интерес? Конечно.
   ...Да, вполне возможно, что Шрайдер, которого бросила племянница
богатейшей фрау, предварительно разорив, хочет, использовав поиск,
получить свою материальную выгоду. Бог ему судья. Нас же интересует судьба
русского культурного богатства, это - главное. То, что он не просил денег
вперед, то, что он хотел получить свое лишь после того, как Янтарная
комната будет вывезена, говорило в его пользу. Впрочем, я отдавал себе
отчет в том, что, произнося "дважды два", ответ Шрайдер держал для себя:
фрау Эрбиг, мог полагать он, узнав о начале дела, предложит ему
отступного; он забирает назад свое показание, и на этом все благополучно
прекращается. Однако, как объяснили мне ушлые юристы из ФРГ, отобрать
показание, данное добровольно, без всякого побуждения с чьей-либо стороны,
не так просто и чревато определенного рода последствиями. Слово сказанное
не исчезает. Написанное - тем более.
   Введение в дело Мишеля было, ясное дело, продиктовано осторожностью и
недовернем: здесь, на Западе, при том что манеры - прекрасны, обхождение -
полно политесу, никто не верит никому, Да и не имеет права верить без
включения в дело юриста, без свидетелей - иначе разорят вмиг!
   Возник вопрос: отчего Фред так быстро согласился помочь? Но почему бы
ему и не согласиться? Тем более что Бруно рассказал мне любопытные вещи:
   - Фред не хочет жить в Европе, не хочет жить в Западной Германии; он
приезжает ко мне в гости лишь в июле или августе, все остальное время этот
седоволосый красавец проводит на Канарах, считая" что лучше испанцев нет
на свете людей.
   Что-то было в его прошлом такое, что навсегда восстановило его против
нашей старушки Европы. Что случалось, я не знаю, знаю лишь, что он
проводит месяц у меня в доме, а потом возвращается на остров. Все
остальное время он проводит там; работает в журнале, общается с очень
узким кругом лиц; чтение хорошей литературы - единственный досуг.
   ...Словом, я вылетел в Мадрид, оттуда на Канарские острова и утром был
в редакции "Тенерифа вохе" - в маленьком, высвеченном солнцем двухэтажном
особнячке.
   Милая девушка удивленно посмотрела на меня:
   - У вас назначена встреча с доктором?
   - Да, я говорил ему. что намерен побывать у него.
   - Но господин доктор только что улетел...
   - Куда?
   - В Европу.
   - В Швейцарию?
   - Он не сказал, куда именно.
   - Когда он вернется?
   - Что-то через месяц.
   - Но ведь он никогда не улетает отсюда, кроме июля или августа, а
сейчас...
   - Да, мы сами в достаточной мере удивлены. Оставьте ваши координаты,
если господин доктор позвонит, мы скажем ему о вашем визите и передадим
телефон отеля.
   Я оставил свои телефон, отправился в отель, набрал номер Бруно.
   - Нет, Фред даже не звонил мне, он просто-напросто не может сейчас
улететь с острова, тут что-то странное...
   Позвонил в Кельн.
   Шрайдер выслушал меня, сказал, что свяжется через час. Он перезвонил
через сорок пять минут.
   - Я думаю, что против нас начали контратаку, - сказа! он. - Боюсь, что
вам не удастся повидать доктора Фреда - во всяком случае сейчас. Он
действительно вылетел с острова - в неизвестном направлении, внезапно, без
предупреждения...
   Я возвращался в Бонн через Париж; в аэропорту взял одну из огромных
телефонных книг, которые лежат в каждом автомате, долго водил пальцем по
названиям редакций - французских и иностранных, - потом начал исследовать
просто фамилии и наконец нашел того, кого искал, - Энтони Тэрри,
западноевропейс