братила.
   - На какую фразу?
   - ?Имеется устойчивая склонность к хирургическим вмешательствам?.
   Катя хлопала глазами.
   - Вот. Срок к концу близился, предъявила ему  обвинение,  а  дальше  было
так...
 
*** 
 
   ...Они сидели в  следственном  кабинете  Каменского  ИВС,  Ира  Гречко  и
гражданин  Удоденко  -  крошечный,  тощий,  вертлявый  мужичок  с  юркими  и
блестящими, словно у мыши, глазенками и перебитым носом.
   - Сегодня мы с вами, Митрофан Полуэктович,  будем  знакомиться  со  всеми
материалами уголовного дела. Двести первая статья,  -  говорила  Ира.  -  От
услуг адвоката вы отказались, я  сама  вам  помогу  все  уяснить  и  понять.
Давайте начнем. Лист дела первый - постановление о возбуждении...
   - Не получится, - торжествующе отчеканил вдруг Удоденко.
   - Что не получится?
   - Ничего у вас не получится. Потому что я уже заглотил.
   - Простите, я не понимаю. - Ира листала дело, ища следующий документ  для
ознакомления. - Не будем отвлекаться.
   - Я уже заглотил! - повысил голос Удоденко. Она подняла голову от бумаг.
   - Да что случилось?
   - Болт случился. - Его глазки  сверкали.  -  Вот  такой.  -  Он  небрежно
отмерил на ладони добрые две трети. - Я его из стены выковырнул в  коридоре,
там штукатурка слабая.
   - И что?
   - Ну и заглотил. Уже.
   Ира недоверчиво пожала плечами.
   - Не говорите ерунды, этого не может быть.
   - Не может? - Он резко задрал ветхую, белесую от старости трененку.  -  А
это что?
   Ира ахнула - впалый смуглый живот  гражданина  Удоденко  был  исполосован
шрамами.
   - Это я вилку на прошлом следствии заглотил, это кусок проволоки в  зоне,
- вещал он, любовно поглаживая шрамы. - А это банку консервную схрупал.
   - Зачем вы это делаете?!
   - Да как заглочу, меня сразу на ?Скорой? в больницу, на стол к хирургу  и
начинают меня резать, резать. - Глазки его пылали восторгом.  -  А  потом  в
лазарете на чистой койке выхаживают,  выхаживают...  Месяц,  два,  три...  А
срок-то - ту-ту, идет, гудит! Так что ничего у нас с вами  не  получится  на
этот раз, гражданка следователь.
 
*** 
 
   - Веришь, нет, но мысль меня тут посетила одна нехорошая, -  рассказывала
Ира. - Ах как мне ?Скорую? ему вызывать не хотелось!  Как  не  хотелось!  Но
вызвала. Сделали ему рентген - все правильно: болт есть. В хирургию -  и  на
стол. Все это случилось  вчера,  а  сегодня  его  в  тюремный  лазарет  надо
переводить, а срок содержания под стражей и следствия кончился.
   - Подожди, может, он еще от хлороформа задохнется, - жестко изрекла Катя.
- И никаких хлопот не потребуется.
   - Нет, такие живучи. Пять операций  на  кишечнике.  Другой  давно  бы  уж
загнулся, а этому все нипочем.
   Они доедали пирожные.
   Ира взглянула на наручные часики.
   - Ой, без десяти два. Бежать надо.
   - Нас сейчас Сережка Мещерский до прокуратуры  довезет,  -  успокоила  ее
Катя. - Он меня у бюро пропусков уже час дожидается.
   Синие ?Жигули? стояли у дверей Зоологического музея. Кроткий Мещерский ни
словом не выразил своего недовольства Катиным опозданием.
   - К скульптору не едем, Сережа. Я не могу сегодня.  У  нас  с  Ирой  дела
неотложные, - сказала она. - Вези нас на Рождественский бульвар.
   Князь безропотно завертел баранку.
   У прокуратуры, когда Ира уже вылезла из машины, он поймал Катю за руку.
   - Ты завтра как?
   - Что как, Сережа?
   - Тебя можно будет навестить?
   - Конечно.
   - Мы заказали столик у Вано, - улыбнулся Князь.
   - Мы?
   - Я. Я заказал. Заеду за тобой в пять, ладно?
   - Я буду тебя очень ждать. - Катя наклонилась и поцеловала  Мещерского  в
гладковыбритую щеку, пахнущую туалетной водой ?Дакар?.
 
*** 
 
   В прокуратуре они  ждали  полтора  часа.  Сидели  на  жестких  клеенчатых
сиденьях, глазели по сторонам и шептались. В  учреждении  -  покой,  тишина,
перед праздником почти всех уже отпустили.
   - Сереженька так к тебе относится, везучая ты. Жаль, конечно, что он ниже
тебя, - говорила Ира.
   - Я этого даже не замечаю.
   - И правильно. Мал золотник, да дорог. Не то что мой! - Ира вздохнула.  С
тех пор как она развелась с мужем, у нее тянулся долгий и  сложный  роман  с
каким-то весьма крутым опером из министерства. Увы, он был женат уже третьим
браком. - А Вадечка как твой поживает?
   - Никак.
   - Что такое?
   - Он мне устроил сцену под праздник и хлопнул дверью, - сообщила Катя.
   - Если делает сцены, значит, любит.
   - Ну да! Я вообще-то не слишком на его счет обольщаюсь.
   - Думаешь, изменяет? - осведомилась Ира.
   - Конечно.
   - А как ты  реагируешь-то?  -  спросила  Ира.  -  Ну,  на  предполагаемые
Вадькины измены?
   - Да вот уж год как ищу, с кем бы мне тоже ему изменить.
   - А Сереженька?
   - За него я замуж собираюсь. И потом, у нас с ним все чисто платонически.
Даже не целовались ни разу по-настоящему. Правда-правда. Он  рыцарь,  Вадьке
мешать не хочет. А я его берегу на потом, как срок  наступит,  когда  нельзя
уже будет откладывать. - Катя вздохнула.
   На этом их разговор прервался - Иру вызвали к зампрокурора.
   Через две минуты она вышла.
   - Все. Мучения кончились.
   Они поехали к Кате. Ужинали, болтали, танцевали. Без кавалеров  это  было
восхитительно! Можно было даже рискнуть канканом, но  на  это  безумство  их
все-таки не хватило.
   В десять Ира начала собираться домой.
   - Оставайся ночевать, куда в такую позднотень! -  пыталась  уговорить  ее
Катя.
   - Ты что! - Ира испуганно замахала руками. - А если он позвонит,  а  меня
дома не окажется,  знаешь,  что  будет!  Он  такой  импульсивный.  Лучше  не
дразнить гусей.
   Катя проводила подругу  до  троллейбуса  и  вернулась  домой.  Она  долго
плескалась в  ванне,  вылив  туда  половину  бутылки  пены  ?Сирень?,  затем
завернулась в махровый халат, выпила  на  ночь  яблочного  сока  и  легла  в
постель.
   Ее разбудил звонок в дверь. Она  включила  лампу.  Электронный  будильник
показывал половину второго ночи. Господи, да что же это такое? Она с опаской
заглянула в глазок.  Потом  помедлила  и  открыла  дверь.  На  пороге  стоял
Кравченко с букетом белых роз в сверкающем полиэтилене. Они  молча  смотрели
друг на друга. Кате было холодно в одной ночнушке - из двери дуло. Кравченко
медленно протянул руку ладонью вверх. Она не шелохнулась.
   - Восьмое марта уже наступило, - молвил он. Рука его зависла в воздухе.
   - Через порог нельзя,  -  сказала  Катя  тихо.  Он  вздохнул  с  каким-то
странным облегчением, шагнул к ней, с грохотом захлопнул за собой дверь.  От
него снова пахло дымом, бензином и кожей. Букет белых  роз  упал  на  ковер.
Следом упали тапочки Кати и свитер Кравченко.
 
*** 
 
   8 Марта они отмечали втроем в кабаке  ?Млеты?,  что  на  Каланчевке.  Его
хозяин, толстый Вано, держал свое маленькое заведение в образцовом  порядке.
Туда приходили только ?друзья Вано?. Там не было ни пиджаков от Версаче,  ни
галстуков  ?в  собаках?,  ни  бритых  затылков.  ?Друзья  Вано?  в  основном
принадлежали к одной весьма серьезной конторе и не любили чужих и случайных.
   У Вано играл маленький грузинский оркестр и была исключительно грузинская
кухня. Мещерский и Кравченко заказали ?Хванчкару?,  и  все  трое  отдали  ей
должное так, что возвращаться домой пришлось в пешем строю. Заботливый  Вано
отобрал у Кравченко ключи от машины.
   - Завтра отдам, бэспутный, - прогудел он. - Дэвушку бэрегите.
   Катя послала ему воздушный поцелуй.
 
Глава 16 
 
УБИЕННЫЕ МЛАДЕНЦЫ И ОТЕЧЕСКИЕ ГРОБЫ 
 
   К Могиканину договорились ехать после обеда.  С  утра  у  Кати,  едва  не
опоздавшей на работу после праздничных приключений, нашлось срочное дело.
   - Детоубийцу  поймали  в  Сергиевске,  -  сообщил  ей  Горелов.  -  Звони
Дроздовой скорее.
   - Убийца - подросток? - удивилась Катя. - Почему им ППН занимается?
   - Нет, не подросток. Но они там много чего знают и про мамашу, и про  всю
эту семейку, - пояснил Горелов.
   Катя  позвонила  Вере  Петровне  Дроздовой   -   начальнику   отдела   по
предупреждению преступности несовершеннолетних в Сергиевске.
   - Сегодня  в  главк  поедет  Лена  Суровцева.  Она  как  раз  этим  делом
занималась, все тебе расскажет, - сообщила та.
   Лена Суровцева, капитан милиции и  старший  инспектор,  была  кругленькой
ясноглазой блондинкой. В Сергиевске работала она  десять  лет,  знала  много
чего интересного, и при случае из  одних  только  ее  рассказов  можно  было
составить увлекательнейший сборник.
   - Ну, Кать, давно у меня такого дела не было, - прямо  с  порога  заявила
Суровцева. - Ну, тварь, ну, тварь! Ей и казни-то,  по  здравом  размышлении,
нет. Пиши про нее все. С полной фамилией, с полным именем - пусть все знают,
что это за тварь такая на белом свете существует. А началось все...
 
*** 
 
   Катя достала блокнот и заскрипела пером. ?...Во двор  дома  23  по  улице
Липовой въехал мусоровоз. Водитель  подогнал  машину  к  контейнерам.  ?Ишь,
сколько набили за праздник! И коробки тебе, и банки, и бутылки.  А  говорят,
что плохо живут!? Он закурил  сигарету,  вылез  из  кабины  посмотреть,  как
посноровистей подцепить бак автоматической ?хваталкой?.
   Возле контейнеров громоздилась гора отбросов. ?Ну, не  мне  ж  этот  хлам
убирать, это  пусть  дворник  озаботится!?  Из-за  мусорной  кучи  донеслось
злобное рычание. Водитель вытянул шею, стараясь получше разглядеть, что  там
происходит. У полиэтиленового мешка грызлись три  тощие  облезлые  дворняги.
Четвертая, крупная, лохматая, с остервенением терзала полиэтилен.  ?Что  там
еще такое?? - подумал водитель. Отогнал собак палкой, наклонился над пакетом
и..."
   - Когда мы приехали на эту помойку, водитель сидел в кабине мусоровоза  и
плакал, всхлипывал, сморкался, - рассказывала Лена. - А в разорванном пакете
лежало тельце годовалого ребенка. Полусъеденное собаками. Я как увидела  его
рыжую головку, меня как ударило. Знала я семейку одну, где рыжие  рождались.
Мамаша была там огненно-морковного цвета.
   Решили к ней наведаться. Жила  эта  гражданка  Телефонникова  Серафима  в
соседнем доме, в квартире, больше похожей на свиной хлев. Года полтора назад
троих ее детей забрали в детский дом, а ее прав лишили материнских. Ну,  она
тогда из Сергиевска сразу куда-то сгинула. Говорила, что к сожителю подалась
- он на ?химии? срок отбывал. Ну, я и подумала; а что, если  она  вернулась?
Не ее ли это ребенок?
   Приходим, стучим.  Открывает  нам  какая-то  пьяная  татуированная  рожа.
Проходим в комнату - там прямо  сцена  из  ?Эмманюэль?,  только  в  алкашном
варианте: бабы, мужики, все друг на друге вповалку. Разыскали в этом  содоме
нашу Серафиму. Она - в чем мать родила, пьяная, потом несет, как от козы.  С
ней тут же истерика началась. А следователь ее в оборот - все,  мол,  знаем,
тело найдено, дружки твои  тебя  уже  сдали.  Она  повыла-повыла,  а  потом:
?Нежданный он был! Гулливый! Мне его  кормить  нечем.  Орал  круглые  сутки.
Надоел!? Это про ребенка-то! Убила она его вот как: налила воды  в  ванну  и
бросила туда. Стояла и смотрела, как тонул.  Как  захлебнулся,  завернула  в
пакет и вынесла на улицу на мусорную кучу.
   Катя застыла над блокнотом.
   - Мальчик был, да? - наконец спросила она.
   - Мальчик. Волосенки рыжие, как пух. Катя отвернулась к окну.
   - Я вот только что не понимаю, - говорила Лена. Глаза ее сверкали. -  Ну,
дадут ей пятнадцать лет. Ну, будет она сидеть все эти годы. Но где гарантия,
что она опять там с кем-нибудь не переспит и снова не родит  ребенка?  Опять
родит на муки. Неужели с такими нельзя что-то делать,  а?  Приговаривали  бы
их, что ли, к стерилизации - хирург бы чего-нибудь поколдовал,  и  все.  Над
тремя детьми она измывалась, четвертого  убила  -  и  все  говорят,  казнить
нельзя, она женщина, мать. Да какая, к черту, женщина?! Она тварь последняя.
И если эту тварь раздавить закон  запрещает,  то  надо  хотя  бы  спасти  ее
потомство - и рожденное, и еще не рожденное.  Лишить  ее  способности  иметь
детей - вот в этом и будет выражаться высший гуманизм! Ты, Кать, напиши так,
ты умеешь верно подать мысль. Напиши про это.
   - Я напишу. Лен. Обязательно.
   Суровцева уехала, а Катя до самого обеда  набрасывала  статью.  Ее  душил
гнев, и это было очень заметно по тексту. Обычно  она  избегала  эмоций,  но
здесь... ?Стерилизация - действительно то, что нужно. Лена  сто  раз  права.
Сто раз?.
 
*** 
 
   - Катенька, ты чего такая? - спросил  Мещерский,  подъехавший  к  трем  к
зданию главка. - Что-то случилось?
   Катя вкратце рассказала.
   Воспитанный Мещерский не назвал детоубийцу плохим словом, только спросил:
   - При попытке к бегству в женщин стреляют?
   - Не знаю, Сережа.
   - Надо стрелять, - заметил он. - Обязательно.  Они  ехали  по  набережной
Москвы-реки. Впереди на ярком  весеннем  солнце  пылал  купол  храма  Христа
Спасителя. К грядущей Пасхе с него уже сняли строительные леса.
   - Хочешь посмотреть наш дом? - неожиданно спросил Мещерский. - Тут  рядом
совсем, на Пречистенском бульваре.
   - Конечно, хочу!
   Князь  свернул  направо.  ?Жигули?  подъехали  к  высокому   особняку   с
французскими окнами и круглой ротондой, выкрашенному в небесно-голубой цвет.
   - Вот, Катюш. - Мещерский задумчиво облокотился на руль.
   - Этот дом был ваш? - Катя не верила своим глазам.
   - Да.
   - Ну, ничего себе! А сейчас что в нем?
   -  Был  спецособняк  Министерства  обороны.   Для   приемов.   А   теперь
коммерческий банк.
   Катя смотрела в окно. У ажурной  ограды  особняка  затормозил  сверкающий
лимузин. Из него вылезли два дюжих молодца в долгополых кашемировых  пальто.
Выражение их лиц напоминало то, какое Катя порой наблюдала у Кравченко -  на
первый  взгляд  лениво-равнодушное  и  вместе  с  тем   цепко-настороженное.
Телохранители. Один наклонился  и  открыл  дверцу  лимузина.  Оттуда  выполз
пузатый человечек в  замшевом  пальто  и  приплюснутой  сетчатой  кепке.  Он
едва-едва доходил охранникам до груди.  Выполз,  осмотрелся  и  неторопливо,
вразвалочку, словно перекормленный астматический мопс,  заковылял  к  дверям
банка.
   Мещерский проводил его взглядом.
   - Вон там, смотри, на втором этаже был  кабинет  моего  деда.  А  там,  в
ротонде, - музыкальный салон и спальня бабки.
   - Им сколько было лет, когда они убежали? - спросила Катя.
   Мещерский усмехнулся.
   - Никто не бегал. Из моих  прямых  предков  не  бегал  из  России  никто.
Убежали только двоюродные, троюродные: Мещерские-Барятинские. Эти  сейчас  в
Южной Америке, в Швейцарии.  Деду  моему  в  семнадцатом  стукнуло  двадцать
шесть, бабке - двадцать. Он окончил исторический факультет и потом,  уже  во
время германской войны, поступил в Преображенский полк. Был ранен в Галиции.
После госпиталя женился по любви на прелестной девушке. Помнишь, я показывал
тебе их свадебный карт-посталь?
   Катя кивнула. Однажды они рассматривали фамильный  альбом  Князя.  Старая
фотография запечатлела юного офицерика с аккуратным  английским  пробором  и
девушку с длинной толстой косой и осиной  талией,  перетянутой  корсетом,  -
князя и княгиню Мещерских.
   - Почему же они не эмигрировали? Сергей презрительно дернул плечом.
   - Мещерские на Куликовом поле от татар не бегали, от поляков  не  бегали,
при Полтаве шведов лупили, при Аустерлице в плен не сдавались, под Лейпцигом
у французского маршала шпагу принимали. На  Плевне  три  Георгия  заслужили.
Куда ж им, таким, бегать?
   - Сереж, а почему ты не стал военным? - спросила Катя тихо.
   - Как же не стал? Когда-то честно тянул лямку военного  советника.  -  Он
улыбнулся.
   - А почему ты вдруг все бросил?
   - Я, Катенька, всегда  мечтал  открыть  какой-нибудь  неизвестный  приток
Замбези или Лимпопо и назвать его своим родовым именем.
   - Я серьезно, Сережа.
   - Я тоже серьезно.
   - Твои предки были очень богаты? Он задумчиво перечислил:
   - Особняк здесь, дворец в Питере на Фонтанке, дача  в  Павловске,  имение
под  Москвой,  имение  в  Курской  губернии,  имение  под  Пензой,  рядом  с
Лермонтовыми, кстати, летний дворец в Крыму, в Ливадии,  дача  в  Финляндии,
оловянные рудники в Сибири.
   - И тебе не жаль всего этого? Он отвернулся.
   - В семнадцатом году, Катенька, в России насчитывалось несколько десятков
миллионов нищих, голодных, больных. Народ умирал.  Чтобы  его  спасти,  надо
было что-то делать.
   Знаешь, я много об этом думал, читал, фотографии смотрел. Ты  никогда  не
обращала внимания на выставках старых  фото,  как  одевался  народ,  а?  Как
одевались  господа,  интеллигенция  и  как  крестьяне,  мастеровые?  Тулупы,
холстина, подпоясанная веревками, лапти.
   Не верь тому, что сейчас болтают и пишут  о  революции.  Никакой  это  не
случайный переворот шайки авантюристов. Это была сама стихия.  Слишком  мало
сытых, благополучных, слишком много голодных, истерзанных войной -  пухнущие
с голоду дети, калеки, сироты. Кто-то за все это должен был поплатиться.
   Дед мой, несмотря на свой титул, в университете  не  пропускал  ни  одних
беспорядков - ?долой? кричал, ?Марсельезу? пел. Он  тоже  чувствовал  тогда,
хоть и сопляк был, по нынешним моим меркам, что так  далее  продолжаться  не
может. Но он  был  молод,  легкомыслен,  любил  бабушку,  скифские  вазы  из
курганов и породистых лошадей. И частенько, когда все это само плыло к  нему
в руки, забывал обо всем на свете. В том числе и  о  голодном  народе,  и  о
своем ?святом долге интеллигента?. Он не виноват, что родился князем, однако
расплатился за свой титул сполна. Всем расплатился. Но он никого никогда  не
осуждал, никогда не жалел о потерянном.
   Я тоже. Но.., когда я думаю, что было век назад, о  той  России,  мне  не
жаль  ничего.  Все  тогда  пошло  ей  впрок.  Но  когда  я  смотрю  на  этих
четвероногих... - он кивнул на лимузин у подъезда, - и думаю,  что  какая-то
полуграмотная сермяжная харя  с  десятью  судимостями  сидит  в  музыкальном
салоне моей бабки и отслюнивает миллион себе, прошу извинения  за  грубость,
на  жратву,  мне  хочется  взять  автомат  и..,  и  превратиться  в  этакого
разжалованного Долохова. - Он усмехнулся.  -  Два  выстрела  в  грудь,  один
контрольный за ухо. Понимаешь?
   Катя кивнула.
   Мещерский завел мотор.
   - Несколько картин из  нашей  фамильной  коллекции  сейчас  в  Пушкинском
музее, есть вещицы и в Алмазном фонде. Пусть они там и  остаются.  Пусть  на
них любуются все, кто хочет. Это достояние народа. Но  когда  я  слышу,  что
Рембрандта,  принадлежавшего  моему  прадеду,  продают  на  аукционе   Сотби
какому-то парагвайскому жулику, мне хочется снова заорать ?долой? и  затеять
революцию.
   Они ехали по набережной. Пречистенский бульвар и  Спаситель  скрылись  из
виду. Впереди маячила Котельническая высотка.
   - А вон и главный ориентир - фабрика с трубой,  -  объявил  Князь,  кивая
налево. - Сейчас пойдем искать этот цех номер три.
 
Глава 17 
 
?УЛЕЙ" 
 
   Катя и Мещерский, оставив  машину  посреди  тесного,  заваленного  ржавым
хламом двора, шли мимо старых фабричных  корпусов  и  сараев.  Навстречу  им
попадался весьма живописный народец: наголо бритый ?джентльмен? в офицерской
шинели без погон  и  черных  очках,  две  девицы  в  клеенчатых  фуражках  и
штурманках, некто пожилой, длиннобородый, похожий на иконописного  Угодника,
в клетчатой детской курточке и ?вареных? джинсах, в которых уж лет пять  как
никто в Москве не ходил. ?Угодник? тащил под мышкой огромный подрамник.
   - Наверняка из Строгановки, - шепнул Мещерский. - Сейчас я у него спрошу.
Простите, где цех номер три?
   - Что? - ?Угодник? презрительно поднял брови.
   - Цех номер три.
   - Я не знаю.
   - Но вы...
   - Не знаю и знать не хочу! Катя потянула Князя за рукав.
   - Полоумный какой-то, оставь его в покое. Я вон лучше у мальчика  спрошу.
- Она кивнула на скачущего через лужи пацана в распахнутой мартовскому ветру
навстречу потертой дубленке. - Скажи, где тут мастерские Строгановки?