правда, это было. Он  финансовый  туз  какой-то  был.  -  Мещерский  вытащил
кассету из телефонного рекордера и передал ее Кравченко.
   -  Вроде  того.  Верховцев-младший  -  богатый  бездельник.  Бизнесом  не
занимается. Уступил все дела компаньонам брата. А сам  просаживает  капитал,
доставшийся по наследству.
   - Просаживает... А этот Данила, кто он, интересно?
   - Секретарь, охранник - что-то в этом роде. - Кравченко вставил кассету с
разговором в двухкассетник ?Сони?  и  начал  дублировать  запись.  -  Завтра
выясню точно. Одну пленку я оставлю себе, другую заберешь ты.
   - Хорошо.
   - Возможно, пригодится.  Да...  Значит,  ?Саломея?  будет  завтра  ночью.
Занятно.
   -  Чучело-то  действительно  деньги  отстегнуло?  -   спросил   Мещерский
недоверчиво.
   - Уже из банка привезли. В сейфе у него дома. Я  завтра  сначала  к  нему
заскочу, потом в Холодный.
   - Подстраховать тебя? Я проеду вперед и где-нибудь приткнусь.
   - Хорошо, спасибо.
   - Ты знаешь... - Мещерский замялся.  -  Зря  ты  Кате  запретил  сообщить
Колосову о...
   - О чем еще? - Кравченко надменно выпятил подбородок. - Ведь ничего  пока
такого-этакого не происходит. Только свистопляска вокруг какой-то ?Саломеи?.
А потом, они - милиция  то  есть  -  слишком  громко  всегда  топают  своими
коваными сапогами. А тут нужны, как видишь, бархатные  перчатки  и  балетные
тапочки.
   -  Тебя  в  конторе  испортили,  Вадя.  -  Князь  улыбнулся   и   спрятал
кассету-дубликат в карман. - Задаешься ты, брат, а того не  учитываешь,  что
ни одна бархатная перчаточка на такую длань, как у тебя,  не  влезет.  Тебе,
Вадя, митенки нужны. А насчет балетных тапочек я вообще молчу.
 
*** 
 
   Вечер. 22.00. Время  то  же  самое.  Место  -  на  другом  конце  Москвы:
областная прокуратура, кабинет старшего следователя Панкратова.
   - Арсеньев в настоящее время находится в Суздале в отеле ?Русская тройка?
в компании эстрадного певца Федора Краснова и  его  ансамбля.  Там  какой-то
юбилей, был вечер, банкет, потом на тройках катались  по  последнему  снегу.
?Золотое кольцо?,  в  общем,  с  бубенцами.  -  Колосов  хмуро  докладывает,
следователь внимательно слушает.
   Панкратов - высокий, костистый, унылый и лысый мужчина сорока шести лет в
мятом синем костюме, голубой рубашке и пестром галстуке.
   - Арсеньева брать среди этого  веселья  нецелесообразно:  слишком  шумно,
много очевидцев, -  продолжает  Колосов.  -  Лучше  сделать  это,  когда  он
вернется в Москву. Мы связались с местным УВД, розыск поможет. Вернется  он,
по нашим расчетам, дня через два - мы возьмем его на Белинку и...
   - Вы, Никита Михайлович, отвезете ему повестку в прокуратуру, - отчеканил
Панкратов. - Повестку, и все. Он придет сюда, в этот кабинет, сам. Что будет
дальше, решу уже я после того, как лично его допрошу. Арсеньев  -  известный
человек в Москве, у него большие связи. Мы должны быть очень  осмотрительны.
Очень. Здесь комар носа не должен подточить.  Чтобы  не  получилось,  как  в
прошлый раз с председателем того благотворительного фонда. Задержали его вы,
по своей инициативе, а расхлебывать кашу, выпускать  и  извиняться  пришлось
мне.
   Колосов  зло  прищурился  -  Панкратов  бил  по  самому  больному  месту.
Действительно, операция  с  тем  ?благотворителем?  с  треском  провалилась,
несмотря на все их усилия. Информации было выше крыши, а вот легализовать ее
должным образом не сумели. Не боги ж!
   - Вы  отвезете  ему  повестку  в  прокуратуру  и  проконтролируете  явку.
Подчеркиваю - только проконтролируете, не схватите его, упаси  Боже,  с  вас
станется. - Панкратов был сух, как столетний гербарий.
   - Но на нем завязано все! Все: Лавровский, Красильникова, Берестова, Кира
Ревякина  -  ее,  по  показаниям  свидетельницы,  сажали  именно  в  красную
иномарку! - Колосов не желал сдаваться вот так просто, без боя.
   - А Ольга Невзорова из Балашихи? Связь между нею и Арсеньевым вами так  и
не установлена. Да и остальное еще  требует  проверки.  В  общем,  не  будем
пререкаться, Никита Михайлович. Руководитель группы  -  я,  к  тому  же  мое
начальство в курсе,  полностью  меня  поддерживает.  Мне  нужен  официальный
допрос Арсеньева. Если ему суждено признаться в убийствах, пусть делает  это
у меня в кабинете. Я это правильно и законно запротоколирую. Мне,  извините,
не нужны бумажки сомнительного юридического качества, которые иногда  выдают
ваши подчиненные - из лучших побуждений, конечно, - все эти липовые  явки  с
повинной, чистосердечные признания. Это  лишний  козырь  адвокату,  если  их
несостоятельность и недостоверность  будет  установлена  в  суде.  Я  больше
проколов не хочу! - Панкратов даже пристукнул ладонью по столу.  Лысина  его
побагровела.
   Колосов тоже покраснел как рак - его оскорбляют прямо в лицо, а он...  Ах
ты, руководитель группы!
   - Пишите повестку. Мои сотрудники, нет, я лично доставлю ее по  адресу  и
опущу в почтовый ящик. Если уж я ни на  что  больше,  по-вашему,  не  годен,
только как на роль  почтальона.  -  Он,  насупившись,  забрал  у  Панкратова
синенький бланк и вышел из кабинета, оглушительно грохнув дверью.
 
Глава 36 
 
?ТЕМНЕЕ ВСЕГО В ПРЕДРАССВЕТНЫЙ ЧАС" 
 
   Эта ночь... Ее не забыл никто из тех, кто  бодрствовал  тогда,  никто  из
тех, кто остался в живых.
   А мертвые...
   Это была тихая студеная ночь. Такие бывают в начале весны, когда  посреди
затяжной  оттепели  наступает  внезапное  похолодание.  Лужи  на  московских
тротуарах подернулись ледком, грязь смерзлась, а  голые  липы  и  тополя  на
бульварах, только-только начавшие просыпаться от зимней спячки, снова  впали
в летаргию. На небе горохом высыпали звезды, и ярче всех  среди  них  горела
гостья далекой галактики - залетная комета.
   Катя  сидела  в  кресле,  подогнув  ноги  в  тапочках,  опушенных  мехом,
укрывшись  клетчатым  пледом.  Просто  не  могла  спать  в  эту  ночь.   Она
чувствовала себя обделенной - ну, вот  так  всегда.  В  самый  ответственный
момент, которого ты ожидала, о котором  столько  думала,  тревожилась,  тебя
тихонько и галантно оттерли в сторону.
   Мужчины... Они  всегда  отпихивают  локтями,  даже  когда  влюблены.  Ну,
положим, Колосов-то нет, но Вадька... Мужчины все захапали в свои руки. Один
с умным видом занят официальным расследованием, другой валяет дурака в  роли
любителя-детектива. Один ловит не маньяка, другой едет смотреть ?Саломею?, а
она... Бонапарт из рамочки сочувственно улыбался. Катя вздохнула -  а  ты-то
что еще? Ты, мой Император, был точно таким же: Я сам, сам. А в результате -
Ватерлоо и Святая Елена. Все вы одинаковы, все вы ?все сами?.  МУЖЧИНЫ.  Что
еще можно сказать?
   А я? А ты, Катерина свет Сергеевна, как всегда, не  у  дел.  Лишняя,  как
Печорин, на этом свете. Один сказал: не суйся, другой: никаких дам.  ЛИШНЯЯ.
Так-то...
   А где-то, где нас нет, в программе значится ?Саломея?, которой  она  даже
не увидит. Ей вспомнилась фреска в Никольском  храме:  Иродиада  на  золотом
троне, печальный влюбленный Ирод, мертвая  голова  Крестителя,  плывущая  по
воздуху на серебряном блюде. А Саломею стерло время, она так и не увидела ее
лица на фреске, только взвихренные танцем одежды.
   А может быть, когда эта девочка плясала перед  тетрархом  во  дворе  ради
своего страшного приза, там, над морем, над горами, стояла такая  же  тихая,
звездная ночь? И было очень душно -  ветер,  дувший  из  Ливийской  пустыни,
утих...
   Катя придвинула телефон. Хотела было позвонить Мещерскому и.., не  стала.
Он тоже не спит, но сказать ему пока нечего. Она набрала совсем другой номер
- номер Бена, Бориса Бергмана, его жену Нину увезли в роддом сегодня  утром.
Бен тоже бодрствовал в ночь ?Саломеи?. Он схватил трубку через мгновение.
   - Алло!!
   - Борь, это я. Катя, нет новостей?
   - А-а, привет. Нет пока. Я звонил час назад, сказали - роды  идут.  А  ты
чего не спишь?
   - Так. - Она помолчала. - Борь, а тебе  никогда  не  приходило  в  голову
поставить ?Саломею? Оскара Уайльда?
   - Нет, я даже как-то и не думал о ней, а что?
   - Так. А та сцена в ?Снегурочке?, ну,  ?страшная  погибель  Мизгиря?,  ты
нашел какое-нибудь решение? Помнишь, тебе Сережа еще про лужу крови на сцене
говорил?
   Бергман вздохнул.
   - Я, Кэтти, решил не мудрить. Островский все правильно  написал.  Мизгирь
не должен умирать на глазах зрителей. Смерть - это точка в конце. После  нес
ничего не остается: ни надежд, ни мыслей. А любовь...  Знаешь,  ?Снегурочка?
ведь пьеса о любви человека к его идеалу, а такая любовь просто не  потерпит
точки. Точка - это крах. А идеальная любовь, законченная  крахом,  -  это..,
это... Ради чего тогда вообще играть?
   Ну, в общем, я решил, что любовь Мизгиря и лесной феи должна  завершиться
многоточием. Ведь, когда мы не видим смерть воочию, мы можем и не  верить  в
нее, правда? А если мы в нее не поверим, может, ее и  совсем  не  будет?  По
крайней мере для моей Снегурочки и моего Мизгиря.
   - Ты неисправимый идеалист, Бен, - вздохнула Катя, - я тебя люблю.
   - Я тебя тоже, Кэтти.
   - Позвони сразу же, если насчет Нины известят.
   - Обязательно.
   - Все будет хорошо, Борь, сегодня благоприятная ночь для Водолеев.
   - Я - Рак, Катенька, но все равно спасибо. Она положила трубку.  Посидела
мгновение. Потом наклонилась, достала из тумбочки кассету и включила  видео.
Ночь - длинная, коротать время лучше в компании. Сегодня им с Бонапартом  ее
составит Мэл Гибсон и его ?Храброе сердце?. Наконец-то она увидит знаменитый
фильм - обладатель ?Оскара-96?.
 
*** 
 
   А  в  доме  в  Холодном  переулке  тоже  не  спали.  Сидели   у   зеркал,
гримировались,  примеряли  костюмы.  Верховцев,  шурша  пурпурными   шелками
театрально-царского одеяния,  надевал  на  голову  тиару,  выбирал  перстни,
браслеты.  Лели  помогла  ему  застегнуть  тяжелое  золоченое  ожерелье.  Он
улыбнулся ей. Их глаза встретились, сердца забились в унисон,  переполненные
ОЖИДАНИЕМ.
   - Ты очень молод, тетрарх, -  шепнула  Лели,  притрагиваясь  кисточкой  к
своему лицу. - Муж мой, царь мой...
   - Все великое в мире сделано молодыми,  -  ответил  он.  -  Ты  разве  не
знала?
   Лели надела на волосы золотую сетку с бахромой - убор царицы Иродиады.
   - Я все хочу тебя спросить, - сказала она, не оборачиваясь. -  Почему  ты
настоял, чтобы твоя Саломея обязательно была блондинкой?
   Верховцев приблизил накрашенное лицо к зеркалу. Разве это он там,  в  его
глубине? Нет, не может этого быть. Он не узнает себя - действительно слишком
молодой, изысканный, усталый, пресыщенный.  ЦАРЬ.  Тетрарх.  А  глаза  горят
тревогой и нетерпением...
   - Она была блондинкой в самое первое исполнение этой  пьесы,  Лели.  Лорд
Альфред - Бозч, когда играл ее на той квартире перед Уайльдом, отказался  от
парика. У него были восхитительные волосы цвета меда. Так уж повелось с  тех
пор... - Он запнулся. - Она одета?
   - Да. -  Женщина  завернулась  в  широкий  плащ  в  серебряных  блестках,
выставила только ногу - смуглую, гладкую, в бархатной  туфельке  на  высоком
каблуке. - Я сделала все, как ты просил.
   - Я этого не забуду, Лели. Спасибо.
 
*** 
 
   В другой комнате-гримерной перед своим зеркалом сидела и  Аня  в  костюме
принцессы Саломеи, разглядывая свое сильно загримированное лицо и  тоже  его
не узнавая. Другой ее костюм, в который ей предстояло  переодеться  по  ходу
действия, уже принесенный из ванной, лежал на дощатом щите  на  стульях  под
влажной марлей. Розы были свежими, душистыми и крупными. И на стеблях совсем
не осталось шипов, кто-то их заботливо удалил.
   В дверях возник силуэт девушки-блондинки. Аня  обернулась.  Они  смотрели
друг на друга: две Саломеи, одинаково загримированные близнецы.
   - Ты готова? - спросил Олли.
   - Да.
   - Страшно?
   - Немножко.
   - Мне тоже немножко. Я накрасился сносно? -  жеманно  осведомился  он.  -
Кажется, слева переборщил.
   - Нет. - Она привстала. - Ну-ка, наклонись ко мне.
   Он наклонился. Их одинаковые лица сблизились.
   Она  почувствовала  его  дыхание  на  своих  губах.  Потом   Олли   резко
выпрямился.
   - В самом конце... - Он помолчал. - Смотри только на меня. Делай все, что
делаю я. Поняла?
   Она кивнула.
   В дверях показалось новое сказочное видение  -  огромный,  могучий  Иоанн
Креститель, такой, каким его желал видеть и играть Данила. Он  не  признавал
одежд - только шкура волка прикрывала его бедра. На широкой груди белел шрам
- словно чей-то укус, может, того волка? Темные кудри рассыпались по плечам.
   - Что у вас так холодно? -  банально  осведомилось  видение.  -  Форточка
открыта?
   Данила прошел к плотно занавешенному окну, прикрыл форточку. Проходя мимо
Олли, он как бы невзначай коснулся его.
   - Как дела?
   - Хорошо.
   Быстрый  взгляд.  Словно  светляки  вспыхнули  в  глазах  Данилы,   серые
светляки, жгучие.
   - Публика соберется через полчаса. Кто видел мой балахон, ребята? Мне  их
встречать.
   - Иди так, - сказала Аня. - Так ты великолепен.
   Он круто обернулся к ней.
   - Правда?
   Она кивнула, уставясь в зеркало.
   - Публика соберется через полчаса, - повторил он.
 
*** 
 
   Вадим Кравченко и  Василий  Чугунов  приехали  в  Холодный  переулок  без
четверти одиннадцать. Чугунов хмурился.  Чудовищная  сумма,  заплаченная  им
за ?кота в мешке?, к этому никакого отношения не имела, просто с утра у него
разболелся зуб.
   Кравченко был собран и насторожен. У подъезда  их  встречали:  тот  самый
парень, Данила, сегодня утром  принявший  у  Кравченко  деньги,  тот  самый,
некогда беседовавший с Арсеньевым на показе ?Царства Флоры?.  Он  кутался  в
какой-то длинный  плащ  на  меху.  Вадим  заметил:  этот  Данила  все  время
переодевается - то щеголял в смокинге, утром, при  встрече  с  Кравченко,  в
узорном альпийском свитере, сейчас вот в  мехах.  В  чем  он  предстанет  на
сцене?
   - Рады вас  видеть,  -  приветствовал  он  гостей.  -  Прошу,  проходите,
раздевайтесь.
   Они сняли  пальто  в  прихожей,  прошли  в  просторный  холл,  украшенный
зеркалами, охотничьими гравюрами и дубовыми панелями.
   - Сюда, пожалуйста. - Данила повел их коридором в зимний  сад.  Кравченко
огляделся с любопытством: да, обстановочка бо-о-га-а-тая. Бегонии и  пальмы,
море цветов и даже мраморный бассейн с подсветкой.  Здесь  же  среди  зелени
стояли  бархатные  диваны  цвета  малахита,  кресла,  светильники,   узорные
столики, а на них - батарея бутылок, шейкеры,  мини-холодильники  для  льда,
закуска на тарелочках.
   Бар в саду.
   Гостей собралось немного: два низеньких желтолицых узкоглазых человечка в
смокингах - они вежливо поклонились вновь пришедшим, сухощавый старообразный
субъект в  черном  шелковом  блузоне  и  брюках  клеш.  Он  напомнил  Вадиму
гигантскую цикаду из какого-то фильма ужасов про мутантов. И бледный испитой
альбинос, одетый в строгий изысканный костюм от очень дорогого портного.  На
лацкане его пиджака была приколота зеленая гвоздика.
   Чугунов попросту плюхнулся в кресло, вытянул ноги.
   - Что, гости - сами себе хозяева? -  сказал  он  громко.  -  Пей  сколько
влезет, только сам наливай,  не  стесняйся.  Одобряю  такие  порядки.  -  Он
потянулся к бутылке джина. - Елкой пахнет, но.., слышь... - Он  обернулся  к
альбиносу, сидевшему ближе всех. - Елкой,  говорю,  пахнет,  но  для  почина
ничего, сойдет. Как, сойдет?
   Альбинос  сказал  что-то  гортанно.  ?Скандинав?,  -  тут  же   определил
Кравченко.
   - А, ты забугорный, брат, ишь ты! Значит, зрелище - того, слышь, Вадь,  -
оживился Чугунов. - Того зрелище. Вишь, иностранцы одни собрались, отеческих
харь нет. Мы тут как белые вороны. Ты садись.
   В ногах правды нет, ее, впрочем, нигде нет. Эти-то,  узкоглазые  жмурики,
китайцы, што ль?
   - Японцы, Василь Василич,  не  показывайте  на  них  пальцем,  это  нация
гордая, чуть что - харакири. - Кравченко сел рядом с Чучелом.
   - Как ты их различаешь только?
   Кравченко пожал плечами. Он прислушивался - в глубине дома играла музыка.
Странный дом, тихий какой. Он заметил, когда они подъехали,  фасад  особняка
был абсолютно темным. Если и горел где свет, то  это  либо  в  комнатах  без
окон, как этот зимний сад, либо в тех, что выходили во двор.
   В зал вошел Данила, а следом за ним незнакомый Кравченко высокий  мужчина
в гриме и шелковых театральных  одеждах  -  слишком  вычурных,  ослепительно
дорогих, надушенных и шуршащих.
   -  Здравствуйте,  господа,  -  сказал  он  по-английски,  затем  повторил
по-русски ?здравствуйте?. - Рад  приветствовать  вас  в  своем  доме.  Такие
тонкие знатоки и ценители творчества Оскара Уайльда - большая редкость.  Тем
приятнее мне наше знакомство. Я постараюсь.., мы все постараемся, чтобы этот
вечер запомнился вам надолго. И вы не упрекали нас за скуку и не сожалели  о
потраченном времени.
   Чугунов было засопел, но промолчал. Он как-то притих, да и все притихли в
этом саду, где ни один лист не колебался от ветра  и  лишь  журчала  вода  в
бассейне, после того как сюда вошел  хозяин  дома.  ?Ну,  здравствуй,  Игорь
Верховцев?, - подумал Кравченко.
   - Прошу, господа, в Зал Мистерий,  -  пригласил  Данила.  -  Усаживайтесь
поудобнее.
   Впоследствии Кравченко помнил все до мельчайших подробностей, это  так  и
врезалось в его память. В  Зале  Мистерий,  длинной  и  просторной  комнате,
располагались маленькая сцена с синим бархатным занавесом,  белый  мраморный
камин, где горел яркий огонь, стояло шесть белых кожаных кресел  -  рядом  с
каждым столик, а на нем бутылка ?Дом Периньон? в ведерке со льдом, бокалы. В
складках  драпировки  сбоку  -  Кравченко  отметил  это  профессионально   -
располагалась еще одна дверь, запасная или потайная. Сцена полого спускалась
в зал тремя полукруглыми ступенями,  покрытыми  белым  пушистым  ковром.  Ее
освещали два высоких римских светильника, в  них,  как  и  в  камине,  горел
огонь.
   Все чинно расселись. В зале потухла люстра, только  светильники  и  камин
багровели, точно жерла маленьких вулканов, разливая приятное тепло.  В  зале
пахло еловой смолой  от  дров,  розовым  маслом  и  какими-то  еще  резкими,
сильными духами. Заиграла музыка, занавес бесшумно разошелся.
   В течение всей мистерии  Кравченко  вспоминал  Катино  замечание:  ?театр
времен Шекспира?. Он плохо  разбирался  в  этом  театре,  но  ?Саломея?  ему
понравилась с самой первой сцены. Ее поставили с размахом и вкусом. Все - от
костюмов до посуды и драпировок - было первоклассным.
   Актеры же напоминали раззолоченных, раскрашенных райских  птиц  или  того
механического соловья из сказок Андерсена. Вадим не сразу  понял  даже,  что
принцессу Саломею играет парень. Она (или он?) была такой нежной блондинкой,
так задорно постукивала  точеными  каблучками,  принимала  вычурные  позы  и
говорила отчетливо и звучно,  с  каким-то  неуловимым  акцентом.  Кравченко,
напряженный до предела, слегка расслабился: ведь Саломею играл парень'.
   Вот показались на сцене Ирод и Иродиада.  Царицу  играла  женщина,  но..,
совсем не такая, как... СОВСЕМ. Он почти успокоился и весь обратился в слух.
Вот Саломея, устав от дворцового шума, вышла в сад под свет фарфоровой Луны,
освещающей  картонные  небеса.   Ее   голосок   звенел,   как   надтреснутый
колокольчик:
   - Как свеж здесь воздух. По крайней мере можно дышать... А там внутри, во
дворце, варвары напиваются до блевотины,  фарисеи  спорят  о  своих  нелепых
истинах, римские солдаты, неуклюжие в своих латах, с оружием, с которым  они
никогда не расстаются. - Саломея потянулась, как  кошечка,  обратив  к  Луне
накрашенное личико.  Жемчужные  подвески,  украшавшие  ее  точеную  головку,
звенели. - На кого же мне там порадоваться? А  здесь...  Разве  не  приятнее
смотреть на Луну? - Она медленно спустилась по ступенькам в  зал,  покачивая
бедрами. Остановилась возле японцев. Один тут же торопливо подал ей бокал  с
шампанским. Саломея жеманно отпила глоточек, погрозила