ается какое-то географическое общество.
   Верховцев слушал, закрыв глаза.
   - Пусть, - сказал он.
   - Что пусть?
   - Пусть приедет князь, это даже лучше. Теперь.
   - Игорь, давай я вызову врача.
   - Не надо.
   - Ноты...
   - Я здоров. - Верховцев улыбнулся  через  силу.  -  Все  в  относительном
порядке. Где статистка?
   - С Лели в карты играет. В подкидного.
   - Скажи ЭТИМ - пусть.
   Данила направился к телефону. Он был встревожен не на шутку.
   - Вы можете приехать вдвоем, - сообщил он Кравченко.
   Жаль, что в этот момент он не видел выражения глаз собеседника!
   Развязавшись  со  звонками,  Данила  занялся  приготовлениями  к  вечеру.
Впрочем, приготовления  были  несложные:  кое-что  надо  поправить,  кое-что
подновить, а так - все на месте. Одно только плохо.
   - Арсеньеву не звони,  -  сказал  Верховцев  еще  утром--  Все  равно  он
?флоралии? не успеет подготовить. Лели пусть купит цветов как можно  больше.
Мы поставим их в вазы, рассыплем по ковру. А костюмы останутся те, что есть.
Их сбросить тоже легко - там просто надо убрать некоторые детали.
   Лели рано утром ездила на Центральный рынок, приобрела там  три  огромных
букета - розы, лилии, хризантемы. Торговец сам донес их ей до машины.
   - Куда это вам столько? - спросил он с любопытством.
   - На  ПОХОРОНЫ.  Управляющий  нашего  банка  попал  в  автокатастрофу,  -
объяснила она.
   - На иномарке небось гонял. Они все  щас,  как  сумасшедшие,  по  третьей
полосе летят. На тот свет.
   Цветы появились, однако Данила все хмурился: ему как-то все не  нравилось
сегодня. День какой-то идиотский - такая  спешка,  у  Верховцева  вон  спина
болит, ?флоралии? нет, и Олли какой-то  странный.  Ночью  глаз  не  сомкнул.
Сидел на подоконнике, смотрел как  дурак  на  луну.  Данила  увидел  у  него
сигарету - отнял, дал подзатыльник. Он не выносил, когда от кого-то  (не  от
него) несло табаком. Да и Олли вообще не курил никогда!
   - Дань, - позвал Олли, - помнишь, как мы в Питере жили?
   - Конечно, помню.
   - Как ты к нам первый раз пришел, дед еще с тобой спорил о чем-то...
   - О политике, кажется.
   - А потом как мы его хоронили...
   - И это я помню.
   - Ты мне еще сказал: теперь я всегда буду с тобой.
   - Я помню все. Никогда ничего не забываю, в отличие от некоторых.
   - И я не забываю.
   - Иди спать.
   - Я выпил кофе на ночь.
   - Зачем?
   - Так. - Олли пожал плечами. Смотрел в окно.
 
*** 
 
   В девять вечера начали одеваться и гримироваться, все было как в  прошлый
раз. Статистка так и вертелась юлой на стуле, пока Лели наносила  краску  ей
на лицо.
   - Ну, поддадим им жару! Щас они у нас к потолку подскочат! Правда?
   Лели потрепала ее по плечу.
   - Не крути головой, мне вот тут подправить надо.
   - У меня сердце бьется! Как хронометр! Олли прохаживался по Залу Мистерий
в  костюме  Саломеи.  Данила,  уже  одетый,   растапливал   камин,   зажигал
светильники. Олли, не мигая,  глядел  на  огонь  -  яркий-яркий,  аж  глазам
больно.
   - Ну, ангелок, не оплошай. - Аня стояла сзади, покачиваясь на  каблучках.
- Толкай меня вежливенько, толкай любовно. И не очень наваливайся. Я  сверху
не люблю.
 
*** 
 
   Кравченко и Мещерский ехали в Холодный на ?БMB? - Вадька позаимствовал  в
гараже Чугунова.
   - На вот. - Кравченко обернулся и протянул приятелю пистолет.
   Мещерский повертел его.
   - Газовый, только дохликов пугать.
   - Других нам не разрешают.
   - Вам не разрешишь, как же!
   - Честное благородное. Есть лицензия на охотничье, у нас  этого  добра  -
завались. Только с ?уэстли-ричардсом?  в  тот  домок  не  сунешься  -  ствол
длинноват.
   - И не только охотничье. -  Мещерский  прищурился.  -  Гранатомет-то  где
прячешь, Рэмбо? Кравченко ухмыльнулся.
   - Обижаешь,  начальник.  Я  законопослушный  гражданин.  Хочешь,  карманы
выверну?
   - А на разборки интересы босса отстаивать с чем ездишь?  С  ?Градом?,  со
?стингером??
   - С голыми руками, по-русски. Я только так  -  один  на  один  до  первой
кровянки, как в третьем классе. А  если  честно,  разборки..,  начхать  мне,
Сереженька, на его интересы с сорок пятого этажа. Случись что -  пальцем  не
шевельну.
   - Хорош охранничек! Это ж твоя работа.
   - Работа... Ты еще про честь профессиональную загни. Честь-то моя  знаешь
где осталась?  Там,  на  кругленькой  площади  посередь  Москвы-города,  где
памятник сковырнули. - Кравченко зло прищурился. - И теперь мне наплевать на
все. На-пле-вать.
   - Ты всегда на себя наговариваешь, - заметил Мещерский.
   - Ты - мой лучший друг, Сереженька. Вот уже двадцать лет ты  смотришь  на
меня через розовые очки.
   - Я на тебя смотрю без очков. У меня дальнозоркость, Вадя.
   Они помолчали. Мещерский спрятал пистолет.
   - Там, во время этой пьесы, следи за главным - этим Иродом чертовым. Глаз
с  него  не  спускай.  Потом  сориентируемся,  что  к  чему,  -  предупредил
Кравченко.
 
*** 
 
   Гости потихоньку съезжались. Данила встречал  их,  спроваживал  в  зимний
сад. Верховцев, одетый, загримированный, наглотавшийся таблеток, смотрел  на
зрителей сквозь щель в драпировке.
   Все приехали. ВСЕ. Один только, самый тупой, не прибыл. Впрочем,  он  все
равно ничего не понял. Не дошло. А до этих вот дошло. Эти зна-а-ют,  за  что
платят. Даже телохранитель смекнул,  дружка  вон  приволок  полюбоваться  на
дармовщинку.  Дружок  маловат  ростом,  зато  -  князь!   Тот   Ванечка   бы
возревновал, если бы мог. ЕСЛИ БЫ МОГ...
   Верховцев смотрел, не отрываясь, сердце  его  сжималось,  щемило.  Словно
кто-то тискал его  в  заскорузлой,  мозолистой  лапище.  Как  тот  нищий  на
вокзальной площади, грязный, вонючий.
   ЗАПАХ. ?Почему запах имеет для меня такое значение?? -  думал  Верховцев.
Этот вот запах  в  Зале  Мистерий.  Сейчас  его  нет,  но  он  будет  потом.
Обязательно появится! Он всегда появлялся, когда.., когда они УМИРАЛИ здесь.
   О, как умирали эти Саломеи,  как  непохоже  они  умирали!  Сходство  было
только в одном - кровь текла рекой, как на бойне. Ковры промокали  насквозь.
Их поэтому приходилось менять. А Саломеи...
   Первая умерла не сразу - сильная попалась, живучая.  Корчилась,  хрипела,
страшно ругалась матом: она ведь проституткой  была,  ее  Арсеньев  подобрал
где-то на улице. Та, что окала по-волжски, -  ее  показывали  одному  только
Анджелико Гиберти - умерла быстро. Охнула - и все.
   А девочка-студенточка - с ней Данила познакомился на Арбате у  ?Щуки?,  -
та визжала от боли. Кровь била из  нее,  как  фонтан.  Однако  больше  всего
вытекло из последней -  этой  актрисы,  самой  талантливой,  самой  умной  и
своенравной. Она все о библейских мотивах с ним беседовала. А из  нее  потом
хлестало, как из недорезанной свиньи.  Одного  слабонервного  гостя  вырвало
прямо в серебряное ведерко с ?Дом  Периньоном?.  И  в  воздухе  тогда  стоял
густой, насыщенный, парной запах. ТЕПЛЫЙ. АЛЫЙ. ЖИВОЙ.
   "На запах крови слетаются пчелы из Ада? - прав Гиберти. Прилетела одна  -
прилетит целый рой. Охранник вон привел дружка, тот приведет кого-то  еще  в
следующий раз...
   Верховцев осторожно массировал сердце. Следующий раз! Они,  наверно,  уже
нашли Арсеньева, он же не явился в ихнюю  прокуратуру.  ?Теперь  они  начнут
искать меня, обкладывать, как волка, загонять,  искать,  искать,  искать.  А
потом все равно найдут, доберутся. ТА ШАНТАЖИСТКА ПОМОЖЕТ.  Они  сначала  ее
найдут. Они всегда находят, когда есть за что зацепиться. В случае с  братом
Васей зацепиться было не за что, полное алиби было. А здесь есть. Они всегда
находят, когда хоть КТО-ТО  знает?.  Но  это  случится  не  сегодня.  Может,
завтра, может, через неделю, через месяц, кое-что  еще  можно  успеть.  ?Они
будут ждать, что я побегу от них. А я..,  я  не  знаю  еще.  Побегу  или  не
побегу. Мастер вот не бегал ни от  кого.  Когда  ему  предложили  уехать  за
границу перед тем процессом, он ответил: ?Ирландский джентльмен  никогда  не
бежит от английского суда?. Он был гордый.
   Очень гордый. А я?"
   Однако как они ждут этого!  Верховцев  жадно  вглядывался  в  лица  своих
гостей. Какое вожделение, нетерпение, какое  животное  любопытство!  Что  за
любопытные твари эти люди, что за твари! Разве на них можно как-то  повлиять
- в лучшую, в дурную ли сторону? Они уже готовы.  Их  уже  нельзя  испортить
больше, чем они сами испортили  себя  своим  неуемным  любопытством.  Их  ни
испортить нельзя, ни исправить их изуродованные  души.  С  ними  ничего  уже
нельзя поделать. Они такие. Люди. Насекомые. Пчелы.
   Уайльд это знал. На том знаменитом процессе обвинитель все допытывался  у
него:
   -  Полагает  ли  мистер  Уайльд,   что   его   собственные   произведения
способствуют повышению нравственности в обществе?
   - Я стремился создавать только произведения искусства, - отвечал  Мастер,
-  я  всегда  выражал  убеждение,  что  искусство   не   может   влиять   на
нравственность людей. Оно ничего не выражает, кроме самого себя. Вдохновение
не содержит в себе ни нравственного, ни безнравственного. Я не хочу  творить
ни зло, ни добро, а только НЕЧТО, обладающее формами для выражения красоты и
чувства.
   "И я, Игорь Верховцев, тоже не хочу ни добра,  ни  зла,  мне  все  равно,
только поймать бы это неуловимое НЕЧТО. Эту красоту. Впрочем, какая  красота
в луже крови? Но я хочу этого.  Я  живу,  потому  что  хочу  и  чувствую.  А
чувствую только так. И в этом все. И я.., я  словно  постоянно  оправдываюсь
перед кем-то, как этот мой влюбленный, растерянный дуралей, царь Ирод.
   Он тоже все бормотал,  оправдывался.  Он  не  хотел  смерти  Пророка,  но
допускал ее, потому что знал, что она неизбежна.
   Рано или поздно все мы - злодеи и праведники, убийцы и невинные, эти  вот
девочки, я - перестанем дышать. Кто-то раньше, кто-то  позже.  Но  всегда  и
все. И разве не Бог установил такой порядок? Тогда  при  чем  здесь  мораль?
Мораль... Верховцев криво усмехнулся. Это уже напрочь забытое  слово.  Такой
интерес  к  этому  предмету,   какой   я   проявляю   в   последнее   время,
свидетельствует,  как  говаривал  Мастер,  о  моем   запоздалом   умственном
развитии.
   ДА, В ЭТОМ МИРЕ СУЩЕСТВУЕТ  ДВЕ  ТРАГЕДИИ:  КОГДА  НЕ  ДОБИВАЕШЬСЯ,  ЧЕГО
ХОЧЕШЬ, ВТОРАЯ - КОГДА ДОБИВАЕШЬСЯ.
   Вторая - страшнее. Для меня. И для моего Ирода. И для моей Саломеи?.
   Он задернул драпировку, прошел в гримерную. Взглянул на себя в зеркало  в
последний раз. ВСЕ РАЗГОВОРЫ О КОНЦЕ БУДУТ ПОТОМ. У МЕНЯ ЕСТЬ ЕЩЕ МОЕ ВРЕМЯ.
И Я ПРОЖИВУ ЕГО В ДВАДЦАТОМ ГОДУ ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА. ПРОЖИВУ. И БУДЬ  ЧТО
БУДЕТ.
   - Пора. - Лели заглянула в дверь.
   - Идем. - Он поймал ее руку, крепко сжал. Ладонь его была горячей и сухой
- Как свеж здесь воздух, по крайней мере можно дышать.  -  Саломея  вышла  в
сад, освещенный фарфоровой Луной.
   Мещерский  смотрел  на  сцену.  Смотрел  и   не   мог   оторваться.   Эта
завораживающая, вкрадчивая, тихая  музыка.  Что-то  грозное  в  ней,  что-то
подкрадывается из темноты. Креститель и Саломея. Он и она, нет -  ОН  и  ОН.
Надо следить за Иродом. Он сидит на троне, голова  его  сникла,  в  руках  -
венок  роз.  Пальцы  медленно  обрывают  лепестки.  Усталый,   обессиленный,
загнанный в угол человек. Они все требуют  от  него  смерти  Пророка:  жена,
которую он любил, падчерица, которую  он  любит...  Ирод  поднимает  голову,
медленно обводит взглядом лица зрителей, кажется,  вопрошает  их  о  чем-то.
Молчат. Глядят. Ждут.
   - Вас всех сожрут черви! - кричит Креститель из темницы.
   - За что? - Ирод вздрагивает. - Я не хочу никому плохого. Я..,  сейчас  я
хочу быть счастлив. Саломея, станцуй для меня!
   Танец. Какие у них у всех лица! Господи, какие лица! ОНИ  УВИДЕЛИ  ВТОРУЮ
САЛОМЕЮ. Теперь на сцене их две - Мещерский замер. Они угождают, как и в тот
раз. Цветов вот только нет отчего-то. Одежды  развеваются,  падают  одна  за
другой. Вон тот в кресле - альбинос - поймал нитку бус, подносит к губам.  А
на колени Кравченко упала прозрачная  вуаль.  Одежды  спали.  Они  стоят  на
сцене, смотрят в зал. Две Саломеи: блондин и блондинка.
   Требуют награду.
   Ирод слезно просит Иродиаду - уговори свою дочь, но та неумолима. Палач -
тот самый Данила, уже переодетый из пророка в раба-германца, отправляется за
головой. Все ждут. Ирод оправдывается. Его голос дрожит. Мещерский  подается
вперед: вот сейчас  из-за  драпировок  снова  появятся  две  Саломеи,  чтобы
принять свой приз - отрубленную голову. И произойдет то, чего все здесь  так
лихорадочно ждут. Вот сейчас...
 
*** 
 
   За кулисами Олли, мокрый, обнаженный, подошел к  статистке,  взял  ее  за
скользкое плечо, развернул к себе.
   - ТЕПЕРЬ ТЫ УХОДИ.
   - Ты чего? - Она смотрела на него, тяжело  дыша:  танцы  сбивали  ей  все
дыхание.
   - УХОДИ. Я ПОЙДУ ОДИН.
   - Ты с ума сошел, что ли?
   - Посмотри на них. - Он отвел драпировку. - Взгляни на их  лица.  Знаешь,
чего они ждут? Когда тебя пробьет копье. Поняла? Они ждали этого и в  первый
раз, они...
   - Ты... - Аня побледнела. - Ты чего это, а?
   - Они пришли смотреть, как тебя убьют, дура! - Он  стиснул  зубы.  -  Иди
отсюда, времени нет! Он сейчас заглохнет, мой выход будет. Иди, забирай вещи
и мотай отсюда!
   - А деньги?
   - Ты что, дура совсем?! - Он бешено тряс ее. - Посмотри на них,  ты  что,
слепая? Слепая, да?!
   Она посмотрела. Потом посмотрела на Олли. Он внезапно притянул ее к себе,
ткнулся губами в ее губы. Она почувствовала, что он весь дрожит.
   - Уходи. Завтра... Завтра жди меня на Павелецком у той тумбы на  площади.
Я приду. Ну, иди же.
   Она попятилась. Не верила. Верила. Снова не верила.
   - Убирайся! - заорал Олли. - Дура, дура, дура!!!
   - Во сколько ты придешь? - прошептала она.
   - Как смогу. Жди. - Он с силой оттолкнул ее за кулисы.
   А в полумраке сцены  Данила-германец  медленно  поднимался  по  ступеням,
держа голову Крестителя на серебряном блюде. Подарок для двух Саломей. Но..,
но ВЫШЛА ТОЛЬКО ОДНА. Вспыхнул свет. Все замерли. Ирод встал.
   Саломея не стала говорить - забыла монолог,  или  голос  подвел  ее.  Она
танцевала. Без музыки, фонограмма включилась только в самом конце. А Саломея
кружилась, прыгала, встала на руки - как  героиня  Флобера,  прошлась  вверх
ногами, снова кружилась, снова прыгала. Сбила ударом  босой  ноги  голову  с
блюда. Та покатилась по ступенькам. Восковая голова со стеклянными глазами.
   Германец в волчьей шкуре стоял как громом пораженный. Он судорожно сжимал
толстое копье со стальным наконечником. На поясе его был нож.
   Кравченко сразу отметил это ?новшество? - не им ли  там,  в  подмосковном
лесу, прикончили актера Лавровского? ?Значит,  сегодня  он  не  надеется  на
удар. Хочет добить уже наверняка.  Чтобы  снова  не  разочаровать  тех,  кто
платит за..."
   Ирод смотрел на танец Саломеи. Руки его висели как плети.
   - УБИТЬ ЭТУ ЖЕНЩИНУ! - сказал он внятно и громко.
   Копье в руке германца дрогнуло. Саломея прыгнула и встала, выпрямившись.
   - Ну чего же ты ждешь?! Убить эту женщину! - закричал Ирод. Он  обернулся
к германцу. Тот растерянно смотрел на сцену.
   Все остальное произошло  в  течение  одной  секунды.  Кравченко  вскочил,
следом  вскочил  альбинос-швед.   Кресло   его   перевернулось.   Он   издал
душераздирающий вопль, взмахнул руками и  упал  на  ковер  в  эпилептическом
припадке прямо под ноги Вадьки. Этого было достаточно, чтобы на миг внимание
всех переключилось на эту свалку.
   И тут Ирод - Верховцев с чудовищной силой  ударил  германца  в  солнечное
сплетение, рванул копье у него из рук и метнул его в Саломею.  Копье  прошло
сквозь тело Олли, как игла через масло. Верховцев упал на колени, вцепился в
древко руками. Кровь хлестала на белый ковер.
   Кравченко  перемахнул  через  бившегося  в  судорогах  шведа,  ринулся  к
Верховцеву. А Мещерский никак не мог встать. С ним что-то случилось  -  ноги
не слушались. И тут снова раздался вопль - неистовый  звериный  рев.  Кто-то
выл по-волчьи,  захлебывался  яростью.  Данила,  скорчившийся  после  удара,
разогнулся. Лицо его перекосилось, оно было страшным. Он схватил  Верховцева
за пурпурную хламиду тетрарха, развернул к себе и со  всего  размаха  всадил
ему нож в живот. Потом ринулся к Олли.
   Верховцев сделал несколько неверных шагов,  точно  слепой,  шаря  руками,
споткнулся, схватился за римский светильник, упал,  увлекая  его  за  собой.
Пламя лизнуло занавес. Вспыхнул пластик. Кругом все истошно кричали.
   Данила пытался поднять Олли, тот хрипел, кровь текла у него  изо  рта  по
подбородку. Тут к ним  подбежал  Кравченко.  Данила,  потерявший  свой  нож,
яростно ударил его кулаком в лицо. Выдернул копье из тела Олли, взвалил того
на плечо, побежал к выходу - той потайной двери за занавесом.
   А пламя уже гудело, все, толкая и давя друг друга, ринулись в зимний сад.
Мимо Мещерского пронеслась женщина в золотых одеждах с безумными  глазами  -
Иродиада. Он попытался схватить ее, но  она  оттолкнула  его  и  ринулась  к
Верховцеву. Того с головой накрыло горящим занавесом. Что-то треснуло, пламя
вспыхнуло до самого потолка. Иродиада скрылась в нем, как в огненном облаке.
   Мещерский тащил Кравченко. Они выскочили на улицу. Данила  -  как  был  в
костюме германца, только потерял свой шлем - запихивал Олли в джип, стоявший
у подъезда. На ступеньках, на тротуаре было скользко от крови.
   Джип рванулся с места. Мещерский и Кравченко, едва пришедший в себя после
удара, бежали к ?БМВ?.
   - Я водить не умею  эту  колымагу!  Там  электроника  чертова!  -  кричал
Мещерский. - Вадя, что делать?!
   Кравченко сел за руль сам. У него все плыло перед глазами. Ну и удар! Как
только шею не свернул! Не удивительно, что он их копьем пробивал насквозь.
   Навылет.
   - Ничего, Сережа, от нас не уйдет. - Он отдышался и запустил мотор. - Они
все свое получат. Все! Мальчишку жалко, он... А где  девчонка!  Она-то  куда
делась? Сбежала? Или он снова ее спас? Ведь он ее спас тогда, в первый  раз,
я только не знаю почему!
   Джип гнал по Садовому кольцу на полной  скорости.  ?БМВ?  мчался  следом.
Ночь. Пустынное Садовое. Огни, огни, огни. Мокрый тротуар, зеркальное шоссе.
   - Не уйдут, Сереж, никуда не денутся!
 
*** 
 
   А в то время,  как  начиналась  эта  бешеная  гонка,  Катя  и...  Колосов
подъезжали к Холодный переулок со стороны Нового Арбата.
   Никита вернулся к себе в кабинет в половине одиннадцатого вечера. Где  он
только не был в этот долгий выходной: в прокуратуре, у шефа на ковре,  потом
рванул в ?Ботанический Сад Души?, потом к Берберову. Пустота поглощала все -
все усилия.  Он  чувствовал  это.  Ничего.  Почти  никаких  зацепок.  Почти.
Позвонил напоследок Кате и.., его оглушило!
   - Где же ты был, Никита? Я весь телефон тебе оборвала! Я.., мы...
   Он заехал за ней, и они  помчались  в  Холодный  переулок.  На  этот  раз
Колосов тоже рассчитывал только на себя. ?Мужчины  все  одинаковы.  Все  без
исключения. ?Я - сам? - это у них в крови?, - думала Катя. Она сходила с ума
от беспокойства. Где Вадька и Сережа? Что у них там происходит?!
   В Холодном переулке оглушительно трезвонила сорвавшаяся  сигнализация  на
какой-то машине. Над двенадцатым домом поднимался столб дыма.  По  пустынной
улице кто-то пробежал, отъехала машина,  другая.  Охранник  соседнего  офиса
названивал  ?01?.  Пожарные  прибыли  через  десять  минут.  Из  брандспойта
полилась пена - словно жидкая вата. Заработали  насосы.  Пожарные  лезли  по
лестницам в окна. Пламя быстро сбили. Дом не сгорел.
   Катя сидела в машине. Колосов сидел рядом, тяжело облокотившись на  руль.
Смотрел, как работают пожарные. Он чувствовал,  что  снова  куда-то  жестоко
опоздал.
 
*** 
 
   Данила гнал по Кольцу. Олли привалился к  нему,  кровь  его  залила  весь
салон. Но он был еще жив. Ресницы его трепетали. Они проскочили Зубовскую  и
теперь мчались к Парку культуры. Данила видел в зеркало - их быстро нагоняет
синий ?БМВ?. СУКИ, ЗРИТЕЛИ, о