йник ?Филипс? уже закипал, а на  столе  в  фарфоровой
мисочке появились чипсы, бутерброды с колбасой и сыром и лимон.  -  Это  мой
ценный подарок,  -  похвасталась  Ира,  указывая  на  чайник.  -  Начальство
премировало к Новому году. Ну-ка ешь давай! Тебе чай покрепче? С лимоном?
   - С лимоном, - вздохнула Катя.
   - Тебе надо отвлечься от Сашкиных сказок,  -  внушала  Ира.  -  Я  сейчас
Ванечку Журавского жду.  Мы  с  ним  Голорукова  с  материалами  дела  будем
знакомить. Предвкушаю цирк. Аида с нами.
   - Это тот, что у тебя прошлый раз вены вскрыл? - спросила Катя.
   Она вспомнила, как примерно два месяца назад Ира слезно жаловалась на то,
что ей пришлось вытерпеть от этого самого Голорукова.
   - Его любимая фраза, Катенька: ?Баклан - не вор!?  -  рассказывала  тогда
Ира. - Баклан! Хулиган проклятый.
   Жора Голоруков, проспиртованный до  последней  степени  алкаш  с  мутными
оловянными глазками-гляделками, рыжими свалявшимися вихрами  и  воспаленными
веснушками, имел уже одну довольно суровую судимость. Восемь лет отбарабанил
он в местах не столь отдаленных  за  то,  что  однажды  в  припадке  пьяного
буйства огрел молотком по голове своего соседа по лестничной площадке.
   Отсидев срок за нанесение  тяжких  телесных  повреждений  и  хулиганство,
Голоруков вернулся домой в Каменск, в ту же самую квартиру,  где  за  стеной
жили искалеченный сосед с женой.
   - Дело было так, - рассказывала Ира. - Он снова напился и пошел к соседям
разбирать старые обиды. Дома оказалась только жена соседа. Он вломился к ней
в квартиру, долго буянил. Затем моча ему в голову стукнула, и он вдруг ушел.
Вроде бы ушел. Женщина заперла дверь, отправилась на кухню, как вдруг слышит
- в комнате звон стекол. Ну, у нее нервы не выдержали, она из квартиры вон -
и к соседям. Те сразу за участковым.
   Заходят они все спустя полчаса в квартиру и видят: Голоруков в  состоянии
полной пьяной невменяемости валяется на софе, в комнате - полно стекла, окно
высажено, ящики в шкафу все перерыты, а в карманах у него - все, что он  там
успел набрать: ложки,  часы,  деньги,  старые  запонки.  Участковый  его  за
шкирман и в отделение. И после этого начался цирк. - Ира только вздыхала.  -
Я его допрашивала с самого начала. И вот что он мне заявил: шел он,  мол,  с
работы трезвый как стеклышко (заметь, на работу он  так  до  сих  пор  и  не
устроился). Внизу у подъезда встретила его жена  соседа.  И  предложила  ему
прямо с ходу заняться  любовью.  (Это  старуха-то  в  шестьдесят  лет!)  Он,
естественно, решил не разочаровывать даму,  после  чего  поднялся  к  ней  в
квартиру.
   Там она  поднесла  ему  водки  с  клофелином  (именно  с  клофелином,  он
настаивает с пеной у рта - чувствуется опытная  рука  тюрьмы).  И  когда  он
лежал без чувств, старуха соседка сама разбила окно и насовала ему в  карман
вещи. Специально. ?Она мне мстит, посадить хочет, -  верещит  он  на  каждом
допросе. - За мужа квитается! А я не вор. Хулиган - да, баклан по-нашему.  А
баклан вором не бывает?.
   Слушала я эти сказки целый месяц, - продолжала Ира. - А после Нового года
стала предъявлять ему обвинение. Как увидел  он  статьи:  пятнадцать  -  сто
сорок четыре - покушение на кражу и двести шестую  -  свою  любимую,  так  и
взвился на дыбы. Орал так, что весь ИВС чуть не взбунтовался.
   На  следующий  день  планировала  я   ознакомить   его   с   экспертизой:
физико-техническую назначила насчет стекла, с какой стороны оно было разбито
- снаружи  или  изнутри.  Результат,  естественно,  был  -  снаружи,  что  и
требовалось доказать.
   Приходит он в следственный кабинет, смотрю, что-то уж больно бледнолицый,
даже веснушки вылиняли. Руки согнул и к животу их прижимает. Я ему:
   "Давайте ознакомлю  вас  с  экспертизой.  Распишитесь,  что  поняли  свои
права?. А он глухо так, словно вампир из могилы: ?Уж распишусь,  распишусь!?
Руки вниз опустил, и тут - Господи, реки крови!  Вены  он  себе  стеклом  от
лампочки вскрыл. Они в камере сетку  отогнули,  лампочку  кокнули.  Что  тут
началось! Он орет, кровь из вен хлещет, все залито - пол,  стол,  бланки.  Я
тоже ору. Тут, слава Богу, из соседнего кабинета  врывается  Селезнев.  Меня
подхватил, из кабинета вытолкнул, потом ка-ак на него: ?Ах ты,  такой-сякой,
разэтакий, Голоногий, Голозадый, фокусы выбрасываешь! Да я тебя..."
   "Скорую? ему тут  же  вызвал.  Врачи  приехали,  жгутом  его  перетянули,
перебинтовали. Я реву в розыске, а Гена мне: ?Глупенькая, да это финт у них,
у психоватых, такой. Чуть дело не по-ихнему поворачивается, они тут же  себе
вены грызть начинают. Избитый прием! Знают, что истечь кровью  им  никто  не
позволит, откачают. Да это и не страшно совсем! Подумаешь, сто  грамм  крови
вышло. Раньше вон  кровопусканием  все  болезни  лечили:  пиявки  специально
ставили?.
   Вот так мы с ним с  экспертизой  знакомились.  А  сегодня  начнется  дело
похлеще: конец дела,  двести  первая  статья,  -  говорила  Ира.  -  Ванечка
Журавский у него защитником, по назначению. Его от Голорукова тошнит.
   Журавский был звездой Каменской юрконсультации. Десять лет он  проработал
следователем на Петровке, а затем ушел в коллегию адвокатов. Он был  дорогим
и въедливым.
   Ровно в 15.00 Журавский  уже  сидел  в  Ирином  кабинете  -  как  всегда,
щеголеватый, надушенный, подтянутый.
   - Что, мадемуазель Кити, старое вспомнить захотелось?  -  усмехнулся  он,
доставая из визиток блокнот и серебристый ?Паркер?.
   - Мне впечатления нужны, Ваня, - ответила Катя. Ее уже терзали  сомнения:
что-то этот Голоногий-Голорукий не того. А то, пожалуй, так отвлечешься, что
и не обрадуешься потом.
   - Не бойтесь, девочки, я с вами, - подбодрил  их  Журавский.  -  Я  этого
хмырюгу сейчас быстро приструню.
   И вот они спустились в Каменский ИВС. Охранник захлопнул за ними  тяжелую
железную дверь с массивными запорами и глазком, затем провел в  следственный
кабинет.
   -  Сейчас  приведу  вашего  артиста,  -  сказал   разводящий,   плотоядно
ухмыльнувшись.
   Катя придвинула свой стул к зарешеченному окну, подальше от следственного
стола.
   Ввели Голорукова. ?Не атлет?, - оценила его Катя.
   Этот  низкорослый  шибздик  с  мутными  бегающими  глазками   и   злобным
выражением морщинистого личика напоминал затравленного  хорька.  Он  сел  на
табурет, привинченный к полу.
   - Ну-с, здравствуйте, Голоруков. Я ваш адвокат, Журавский Иван  Игоревич,
- успокоительно забасила защита. - Сейчас мы с вами подробно  ознакомимся  с
делом, подпишем документы.
   - Брехня там все! Она вон, - Голоруков ткнул скрюченным пальцем в сторону
Гречко, - всю трепаловку этой дуры, бичовки этой старой,  записала  и  верит
ей, в рот смотрит. А я не вор, не вор, не вор!! - Он закатил глаза так,  что
стали видны только его налитые кровью белки, и затрясся. - Ясно вам?! Баклан
не вор!!!
   - Ясно, ясно. И все же для полной  ясности  надо  прочесть  дело.  -  Ира
старалась говорить как можно мягче.
   - А.., мне ваше дело! - завопил Голоруков. - Не буду я ничего  читать!  И
пошли вы все от меня на..! -  Он  с  треском  рванул  на  груди  застиранную
клетчатую рубаху, обнажив  впалую,  костлявую  грудь.  -  Я..,  вас..,  в..,
гробу.., видел!!
   - Ма-а-лчать! - От  этого  лязгнувшего  сталью  окрика  звякнули  оконные
стекла. Катя съежилась на своем стуле, а Ира Гречко в  изумлении  уставилась
на адвоката Журавского. - Встать! - гаркнул он. Голоруков поперхнулся бранью
и невольно привстал. - Руки по швам! - снова гаркнул адвокат.
   Глаза его метали молнии, шикарный блейзер  распахнулся,  предъявляя  миру
белейшую сорочку и неброский изысканный  галстук.  Синие  глаза  Иры  Гречко
светились восхищением.
   - Ты скажи спасибо, Жорж Голоруков, что я твой адвокат, а не следователь,
- процедил Журавский. - Тебе удача выпала, что девушка  интеллигентная  твое
поганое дело ведет. Ты б у меня за такие слова тут же бы зубами подавился. В
стенку бы влип!
   - А ты, адвокат, ах ты.., ты... - В груди Голорукова что-то  клокотало  и
булькало.
   - Ма-алчать! - снова рявкнул Журавский. - Я таких,  как  ты,  десять  лет
давил, да, видно, мало. У нас в отделении ты бы сто раз  сейф  своей  башкой
протаранил.
   - Ах ты, мент, адвокат, да я... Не буду я ничего  читать!  А  от  тебя  я
отказываюсь! И показаний больше никаких, и дело читать не буду! Из камеры вы
меня больше не возьмете! - истерически визжал Голоруков.
   Журавский подошел к нему и рывком сдернул за остатки разорванной рубахи с
табуретки.
   - И не надо, Баклан, - молвил он невозмутимо. - Мы и без твоего  согласия
обойдемся. - Он передал Голорукова с рук  на  руки  заглянувшему  в  кабинет
разводящему.
   - Так его, так, Иван Игоревич, - прогудел тот одобрительно. - Да в ухо бы
еще! В ухо!
   - Ира, иди  за  понятыми.  Девочек  возьми  из  машбюро,  -  распорядился
Журавский. - Мы сейчас документ по  всей  форме  составим,  что  дело  этому
ворюге было мной прочитано от корки до корки через ?кормушку? в двери камеры
в присутствии следователя и двух понятых.
   Катя  наблюдала,  как  в  течение  часа  Журавский  добросовестно   читал
материалы  дела  открытой  настежь  ?кормушке?.  Девушки-понятые  сидели  на
стульях в коридоре ИВС, слушали, хихикали. Из камеры неслись яростные  вопли
Голорукова.
   - Все, -  сказал  Журавский.  -  Ознакомлен.  Сейчас  я  все  зафиксирую.
Понятые, распишитесь.
   Из  камеры  донесся  леденящий  душу  вой.  В   двери   соседней   камеры
забарабанили дюжие кулаки. Дежурный открыл ?кормушку?.
   - Слушайте, уберите вы этого отсюда! - возмущались хриплые голоса урок. -
Ни сна, ни  покоя  нет.  Везите  его  в  Волоколамск,  что  ли!  Или  к  нам
переведите. Мы его тут быстро заткнем.
   - Тихо, ребята, тихо. У него  нервы  разгулялись,  -  засмеялся  дежурный
охранник. - Ну и адвокат ему достался. Ай да адвокат, ай да молодец!  И  вам
всем такого же желаю. - Он с грохотом захлопнул окошечко.
 
*** 
 
   Все  безобразия  Баклана  и  героическое  поведение  Журавского  были  до
мельчайших подробностей обсуждены вечером. Катя сидела  в  кресле  в  Ириной
комнатке в старой каменской коммуналке. Они пили  шампанское  за  встречу  и
делились впечатлениями.
   - Рыцарь, - вздохнула Ира. - И какой мужчина!
   - Женат? - деловито осведомилась Катя.
   - Женат. Такие долго в холостяках  не  засиживаются.  Он,  между  прочим,
похож на Джеймса Бонда.
   Катя хмыкнула: слышал бы это сравнение Вадечка! То-то  взъерепенился  бы.
Действительно, у Журавского шансов  выглядеть  агентом  007  было  -  сто  к
одному.
   Она пила ледяное, только что из холодильника, ?Асти? и  думала,  что  все
это, конечно, хорошо, но как все-таки теперь быть со Светкиной смертью?  Что
же случилось с ней? Неужели она стала жертвой... Неужели?
   За окном падал мягкий снег. Тысячи снежинок, подобно тысяче вопросов,  на
которые просто невозможно сразу найти правильный  ответ,  роились  в  черном
вечернем воздухе.
 
Глава 6 
 
КОМНАТА ДУХОВ 
 
   В этой комнате даже днем горело  электрическое  солнце:  круглый  матовый
светильник на потолке. В этой комнате тяжелые гобеленовые шторы были  всегда
задернуты. Всегда. В этой комнате веял легкий дразнящий аромат  духов  ?Weil
de Weil?. Он выбирал эти духи сам. Они создавали настроение. Именно  то,  то
самое настроение. Отвратительно творческое - как говаривал Мастер.
   В комнате вдоль  стен  стояли  мягкие  диваны,  разноцветные  и  широкие:
полосатые, в фантастических разводах и цветах, покрытые восточными коврами и
цыганскими шалями. В центре, спиной к занавешенному портьерами окну, лицом к
дубовой двери, стояло одно-единственное  кресло.  Его  кресло.  А  в  кресле
обычно сидел он  сам.  Сидел,  думал,  мечтал,  вспоминал...  Как  говаривал
Мастер: даже если мыслительный процесс лишен какой бы ни  было  практической
цели, это весьма увлекательное занятие, которому есть смысл  предаваться  от
нечего делать.
   Да,  сейчас  мысли  его  на  самом  деле  никакой  практической  цели  не
преследовали, они просто витали, клубились в этой комнате, впитывая  в  себя
аромат "Weil  de  Weil?,  пытаясь  уловить  ускользающий  призрак  желанного
настроения.
   Он медленно переводил взгляд - комната была  его  произведением.  Он  сам
обставил ее,  советуясь  исключительно  с  собственными  капризами.  Она  не
предназначалась для посторонних глаз. Чужие  сюда  никогда  не  поднимались,
даже если и бывали там, внизу. А свои... Свои его не осуждали.
   По стенам лепились огромные белые плакаты, где крупными буквами,  искусно
начертанными тушью и стилизованными под китайское письмо, были выведены  его
собственные афоризмы. Направо висел плакат с надписью:  ?Семь  заблуждений?.
Он шепотом перечислил их:
 
   СЧИТАТЬ СЕБЯ БЕССМЕРТНЫМ
   СЧИТАТЬ СВОИ КАПИТАЛОВЛОЖЕНИЯ НАДЕЖНЫМИ
   ПРИНИМАТЬ ВЕЖЛИВОСТЬ ЗА ДРУЖБУ
   ОЖИДАТЬ НАГРАДУ ЗА ДОБРО
   ВООБРАЖАТЬ, ЧТО БОГАТЫЕ ДЕРЖАТ ТЕБЯ ЗА СВОЕГО
   ПИСАТЬ СТИХИ
   ПРОЩАТЬ ДОЛГ
 
   На левой стене китайский стиль перечислял ?Девять радостей?:
 
   СМЕЯТЬСЯ, ДРАТЬСЯ, НАБИВАТЬ ЖЕЛУДОК, ХВАСТАТЬСЯ, ЗАБЫВАТЬ, ПЕТЬ,  МСТИТЬ,
СПОРИТЬ, ОТДЫХАТЬ
 
   Над входной  тяжелой  дубовой  дверью  вилась  легкая  шелковая  лента  с
девизом: Помните, что вы скоро умрете.
   Здесь же,  в  уютном  углу,  увитом  искусственным  плющом  и  бегониями,
освещенный узким напольным  светильником,  изображавшим  вонзенный  в  землю
рыцарский меч, висел портрет МАСТЕРА.
   Он заказал портрет в Риме. Художник  не  подвел.  Он  отлично  скопировал
черты лица с фотографий. Итак, теперь Мастер был с ним всегда. Он жил в этой
комнате вот уже два года. И она ему нравилась.
   Иначе и быть не могло, ибо эта комната являлась точной  копией  той,  что
век назад располагалась в красивом  старинном  доме  на  Литл-Колледж-стрит,
позади Вестминстерского аббатства в Лондоне. Там  не  имелось  только  этого
портрета. Потому что человек, на нем изображенный, проводивший в той комнате
многие часы своей жизни, был тогда реален, спокоен, счастлив и знаменит.  Он
не нуждался в портретах. Ведь с фотографий пишут обычно портреты покойников.
   В комнату без стука вошла женщина. Высокая, гибкая. Прямые черные  волосы
рассыпались по плечам, карие глаза под всегда полуопущенными  веками  влажно
блестели, крупный породистый рот ярко накрашен -  точно  кровавая  рана  или
причудливый оранжерейный цветок.
   Он любил подобные сравнения: рот - рана - орхидея... А эта женщина... Эта
женщина  напоминала  ему  хлыст  и  Кармен  одновременно.  Если  б  он   был
художником, он написал бы ее в виде гибкого безжалостного хлыста  из  бычьей
кожи, увенчанного на рукоятке ее прекрасной головкой.
   - Уже приехали, - сказала  она  тихо.  -  Новое  покрытие  привезли.  Три
рулона. Ты сам выберешь, Игорь?
   Он улыбнулся, чуть помедлил.
   - Сам. Потом. Ты скажи, что мы  берем  все  три  рулона.  И  заплати  им.
Заплати им, Лели.
   Она плавно повернулась и пошла  вон  из  комнаты.  Ее  короткое  и  очень
простое на вид черное платье плыло в пропитанном духами воздухе.
   Лели... Сценическое имя - Клелия. Она сама его себе придумала еще там,  в
Риме, когда пела в маленьком русском кабачке на Пьяцца дель Донго. Он увидел
ее там, когда, похоронив брата, поехал в свое первое путешествие.
   Он прикрыл глаза, протянул руку и нажал кнопку магнитофона, стоявшего  на
полу под креслом. Запись на кассете звучала всегда  одна  и  та  же:  Фредди
Меркьюри.  Великие  хиты.  Фредди  -  тот,  кто  понял  бы  его  без  глупых
объяснений. Обаятельный и загадочный Фредди - словно принц в изгнании.
   Группа ?Queen? ничего  не  значила  без  Фредди,  без  его  божественного
голоса. С тех пор как он умер, мир опустел. Навсегда.
   В комнате зазвучала ?La Japanaise? - японская песенка-дуэт. Голоса Фредди
Меркьюри и  несравненной  Монтсеррат  Кабалье  переполняли  его  сердце.  Он
вздохнул. Из мглы воспоминаний выплыло знакомое лицо.
   Брат. Его старший брат, Василий Верховцев,  ничего  не  смысливший  ни  в
творчестве Мастера, ни в духах, ни в хорошей кухне, ни в театре. Но взамен у
него имелось одно драгоценное качество: он  умел  делать  деньги.  Из  всего
делать:  из  металлолома,  удобрений,  ?ножек  Буша?,  бензина,   финансовой
нестабильности, воздуха.
   В 1986 году он  начинал  в  затхлой  и  грязной  конторе  по  переработке
вторсырья в Свиблове, а спустя всего восемь лет, к началу 1994 года, у  него
уже  были  собственные  пароходы,  акции,  магазины,  кирпичный  завод,  два
особняка в Москве и на побережье Финского залива, вилла в Испании и солидный
счет в швейцарском банке. Василий работал как вол, вкалывая по двадцать  три
часа в сутки.
   Пока его младший брат искал свои собственные пути в  искусстве  и  жизни,
исследовал творчество Мастера, играл на любительской сцене, сопереживал и не
сопереживал чужим страстям из зачитанных до  дыр  пьес,  Василий  становился
одним из самых богатых людей России.
   Младшего брата он тщетно пытался пристроить к какому-нибудь бизнесу.  ?Ты
бы делом, что ли, занялся, Игоряша,  -  говаривал  он  в  минуты  их  редких
встреч. - Хочешь поруководить парфюмерной фирмой? Там нужны только твой лоск
и  наша  фамилия.  Остальное  -  забота   менеджеров?.   Но   младший   брат
отказывался:  ?Я  люблю  аромат  духов.  Меня  абсолютно  не  интересует  их
стоимость. Мне больше нравится вдыхать, чем торговать ими?.
   Верховцев-старший  только  морщился,  жеманство  брата   Игоря   начинало
действовать ему на нервы. Однако он терпел. Он любил брата и привык  опекать
его во всем. Их родители погибли в автокатастрофе, когда  ему  только-только
исполнилось восемнадцать, а младшему, Игорю, двенадцать  лет.  И  на  долгие
годы Василий заменил ему и отца и мать: кормил,  одевал,  давал  возможность
учиться. А сам  работал,  работал,  работал,  делая  деньги  из  всего,  что
попадало в поле его зрения.
   Как-то они  сидели  в  этом  самом  доме,  где  сейчас  на  втором  этаже
помещалась  комната,   освещенная   электрическим   солнцем,   смотрели   на
искусственный огонь в камине, и Верховцев-старший сказал:
   - Игорь, через два месяца я женюсь.
   - Да? - Младший брат мягко улыбнулся.
   - Ты не хочешь спросить, на ком?
   - Нет. Я хочу спросить: зачем?
   - Затем, что мне нужен сын, который продолжит мое дело.
   - А если родится дочь?
   - Мне тридцать девять. Я могу с женщиной столько раз, сколько необходимо,
чтобы у нее родился сын.
   - Она будет у тебя вечно беременной, Васенька.
   На этом их разговор окончился.
   А через месяц, в феврале  1994  года,  Василия  Верховцева  застрелили  в
подъезде дома  его  любовницы,  которая  уже  шила  себе  свадебное  платье,
собираясь в самом скором времени стать его  женой.  Верховцев  получил  пять
пуль: в живот, шею, грудь. Шестой,  контрольный,  выстрел  сделали  ему  уже
мертвому в голову.
   Убийцу так и не нашли. Прокуратура  почти  год  вела  дело  по  заказному
убийству, но никаких результатов  не  добилась.  Игорь  похоронил  брата  на
Кунцевском кладбище и в самом скором времени вступил  в  права  наследования
его состоянием. Бизнес, пароходы, кирпичный завод его не  интересовали,  так
же как и парфюмерная промышленность. Он быстро и  легко  уступил  все  права
компаньонам брата  на  эти  деловые  детища  Верховцева-старшего.  Отступные
составили очень крупную сумму. Он приплюсовал ее к тому счету в  швейцарском
банке.
   Деньги ему в основном требовались на то, чтобы устроить свою  жизнь  так,
как  он  уже  давно  этого  хотел,  как  подсказывало  ему  его  собственное
воображение. Ведь как учил Мастер: богатство и воображение сочетаются лишь в
том случае, когда богатство не нажито, а унаследовано...
   Для начала он полностью перестроил особняк в Холодном  переулке,  некогда
бывший офисом его брата. Ему нужен был просторный  первый  этаж,  и  он  его
вскоре получил. А  второй...  На  втором  его  интересовала  только  комната
Мастера. Декораторов  и