вон,  в
вазоне. - Инна оглянулась - и вправду "вазон". - Отдохнете,  а  утречком
поедете. Вам у нас понравится, Инна  Васильевна!  Я  Осипу  уж  сто  раз
говорила - привози, привози к  нам,  а  он  только  сегодня  сподобился!
Халатик в гардеробе. Вещи погладить?
   Инна засмеялась:
   - Нет. Спасибо. Все равно утром придется домой заезжать.
   Женщина тоже улыбнулась озабоченной улыбкой хорошей хозяйки.
   - На ужин что подать - мясо, рыбу? Осетрина, семга,  лосось,  треска,
форель? Говядина, свинина, шашлык, цыплята?..
   Есть Инне совсем не хотелось. Ей уже полгода не хотелось есть - с тех
пор как Виктор сообщил, что она "растоптала", а он "принял решение".
   - Рыбу, - сказала она, потому что понимала, что женщина не отстанет.
   - Рыбку на закуску? А на горячее цыпленка, у  нас  повар-грузин,  так
готовит, так готовит, что к нам специально едут, чтобы у него  покушать!
Цыпленка, да, Инна Васильевна?
   Она вздохнула:
   - Да. Спасибо.
   - Ну, вы располагайтесь. Телефончик, если что  потребуется,  вон,  на
столике, а я побегу... потороплю ужин. Располагайтесь,  отдыхайте,  Инна
Васильна, голубушка вы наша!..
   Очевидно, не в меру болтливый Осип ввел в курс дела всю свою семью.
   Ну и ладно. Все равно уже ничего не изменишь.
   Прямо на середину ковра, устилавшего пол  в  спальне,  она  стряхнула
голубой костюм, часы, колготки и украшения  и  в  одном  белье  пошла  в
ванную, открыла все  краны,  разделась  и  долго  рассматривала  себя  в
зеркале.
   Белая кожа, сильные ноги, грудь в полном порядке.  Она  рассматривала
себя, как будто чье-то изображение, выискивала изъяны и  недостатки,  но
их было мало, даже на  ее  собственный  взгляд,  мало,  -  чего  ему  не
хватало?!.
   Обозлившись, что опять думает о том же, она надела  халат,  потрогала
воду, мерно и сильно бившую в громадную ванну, затянула пояс и  вышла  в
гостиную. По всем каналам почти одновременно начинались  новости,  и  ей
нужно было посмотреть хоть какие-нибудь, неважно какие. Комментарии  она
никогда не слушала - они злили ее или смешили, в  зависимости  от  того,
кто комментировал, - ей нужен только перечень событий.
   Инна плюхнулась в диван, как в  омут,  подтянула  ноги,  зашарила  по
низкому  столику,  на  котором  лежал  пульт,  свалила  на  пол  газеты,
перегнулась через кожаные берега диванного омута, чтобы  их  собрать,  и
прямо  перед  носом,  на  цветастом  персидском  ковре   вдруг   увидела
начищенные до блеска мужские ботинки.
   Инна ничего не поняла и некоторое время просто  смотрела  на  них,  а
когда они зашевелились и  двинулись,  перепугалась  так,  что  рука,  на
которую она опиралась, подломилась, и она  клюнула  носом  ковер.  Подол
взметнулся, ноги описали дугу, и диван-омут выплеснул ее прямо  на  пол,
почти что на неизвестные ботинки.
   Она неловко перекатилась на корточки, вскочила и ринулась за  толстую
подушечную спинку.
   - Вы кто?!
   - А вы кто?
   - Как вы сюда попали?!
   - А вы как?
   От страха у нее взмокли спина и ладони.
   Теремок стоит далеко, почти у самой кромки леса,  и  как  позвать  на
помощь, чтобы услышала охрана, она не знала - ничего охрана не  услышит,
даже если она заорет во все горло, а пистолета или ракетницы у нее нет!
   - Вы... не тряситесь, - хладнокровно посоветовал мужик, - я не бандит
и не киллер.
   - А вы... кто?
   - Отдыхающий.
   - А... почему вы отдыхаете... в моем коттедже?
   - Нет. Это вы почему-то отдыхаете в моем. Или вы кто? Горничная?
   Это было сказано таким тоном, что она моментально поняла - он  ни  на
секунду не принял ее за горничную, просто дает возможность  восстановить
самообладание.
   - Я не горничная.
   - Почему-то я так и подумал, - пробормотал он.
   Инна запахнула халат и выбралась из-за дивана.
   Ладони по-прежнему были мокрыми. Как тогда, в студии, она вытерла  их
о юбку.
   - Я хочу позвонить, - быстро сказала она, - чтобы кто-нибудь пришел и
разобрался в ситуации.
   - Звоните, - разрешил он.
   На полированной поверхности стола стоял желтый допотопный  телефон  с
гербом - во всех высоких кабинетах были такие - и списочек номеров,  кто
по какому: вахтер, монтер, администратор, директор.
   Косясь на мужика и с трудом попадая пальцем в  круглые  пластмассовые
дырки, она вызвала администратора, - мужик рассматривал стены, словно на
них были фрески Микеланджело.
   - Сейчас придет, - сообщила Инна осторожно. - Как вы сюда попали?
   - Мне сказали - коттедж, - он пожал плечами, - дали  ключи.  Обещали,
что чемодан сейчас принесут. Я пришел, дверь  открыта.  Я  только  решил
телевизор посмотреть, а тут... вы.
   - А вы... кто?
   - Ястребов Александр Петрович, - представился он так, будто  сожалел,
что он Ястребов, а не Соловьев. - А вас я знаю.  Вы  Инна  Селиверстова.
Большая шишка в Белоярске. Верно?
   - Верно, - согласилась она.
   Если он пришел ее убивать, почему не убивает?.. Почему  рассматривает
стены?.. Почему ждет, когда прибежит администратор, ведь  она  на  самом
деле его вызвала?!
   На нем были темный костюм и светлая рубаха с распущенным галстуком  -
ослабленный узел открывал расстегнутую верхнюю пуговицу.
   Он был не слишком высокий, плотный и темноволосый.
   Ничего особенного. На нее он взглянул раза два и опять  уставился  на
стены - как будто стены в этой комнате были самым интересным!
   Администратор примчался, и все разъяснилось.
   Уважаемый Александр Петрович ошибся. Его коттедж находился  прямо  за
коттеджем Инны  Васильевны.  У  нас  их  два.  Видно,  плохо  объяснили.
Простите, простите, Александр Петрович, и вы, Инна Васильевна!..
   Следом за администратором примчалась и директриса, и  все  объяснения
начались по новой, и извинения были принесены и приняты, и от суматохи и
бестолковости у Инны вдруг заболело где-то внутри головы, и она,  словно
разом выключенная из общей суматохи, пошла к дивану, села  и  пристроила
голову на спинку.
   Александр Петрович Ястребов внимательно посмотрел на нее и  как-то  в
два счета выпроводил директрису и администратора, а сам не ушел.
   - Вы... больны?
   - Я вчера развелась с мужем, - неизвестно зачем тускло ответила  она,
- мы прожили вместе десять лет.
   - А зачем вы с ним... развелись? Большая любовь нагрянула?
   Она улыбнулась резиновой улыбкой и разлепила веки.
   - Не я с ним. Он со мной. К нему любовь нагрянула.
   - Как же вы проморгали?
   - Что?
   - Его большую любовь.
   - Я работала. - Внезапно собеседник стал ее раздражать.  -  Мне  было
некогда. Я была уверена, что... меня это никогда не коснется.
   - Ну конечно.
   - Что - конечно?
   - Вам некогда. У него любовь. Все правильно.
   - А вы откуда знаете, правильно или нет?!
   - Все оттуда же, Инна Васильевна, откуда и вы. Мне было некогда, и  к
моей жене нагрянула большая любовь.
   Инна внезапно почувствовала жгучий интерес. Такой, что даже  головная
боль полыхнула напоследок и сгорела.
   - Вы... развелись?
   - Развелся.
   - А... дети?
   - Сын. Он со мной, слава богу.
   - Ваша жена вам его отдала?!
   - Отдала. У нее любовь, новая  семья.  Новые  дети.  Старые  дети  не
нужны. Надоели.
   - А... давно вы развелись?
   - Шесть лет назад.
   - А я только вчера, -  пожаловалась  Инна.  -  Говорят,  что  мужчины
переживают все это легче.
   Он пожал плечами:
   - Не знаю.
   Принесли ужин - гору сказочной еды,  бутылку  в  серебряном  ведерке,
белые свечи, две штуки, два бокала - вот до чего догадлива  и  услужлива
оказалась  директриса!  -  небольшой  тазик  с  пирожками,   вазочку   с
клубникой, и еще что-то такое, и еще что-то эдакое.
   -  Вот  видите,  -  сказала  Инна  уныло,  -  придется  вам  со  мной
романтически ужинать. Хотите?
   Он мельком глянул на нее.
   - Есть хочу, - объявил решительно, - романтически ужинать - нет.
   -  Все  равно  придется  романтически.  Куда  же  мы  свечи  денем  и
шампанское?
   - Это точно, - согласился он, - девать некуда. Вы курите?
   - Нет, - призналась Инна.
   - Значит, нет зажигалки?
   Она пожала плечами - у нее не было зажигалки.  Тогда  он  вытащил  из
кресла свое пальто и долго рылся в карманах, то в одном,  то  в  другом,
потом опять в первом, и наконец нашел.
   Он зажег свечи, некоторое время полюбовался на них - в темных зрачках
плеснулось золотистое пламя, - потом отчего-то поморщился и посмотрел на
нее.
   - Может, потушим?
   - Ну нет, - сказала она  решительно,  -  не  станем.  Все,  Александр
Петрович. Хватит политес  разводить.  Снимайте  ваш  пиджак,  и  давайте
поедим. Поздно уже.
   Романтический ужин и  вправду  не  получился  -  несмотря  на  свечи,
серебряное ведерко и льняную белоснежность скатерти. Они  быстро  ели  и
думали каждый о своем.
   Несколько раз она на него взглянула - он просто  ел  и  явно  не  был
озабочен, какое впечатление производит. Когда она посмотрела в очередной
раз, они встретились глазами, и ей  стало  неловко  -  заметил,  все  ее
рассматривания заметил, только виду не подал!..
   Он глотнул вина, как воды, и спросил без всякого интереса:
   - Вы в команде Мухина работаете?
   - Да.
   - Давно?
   - Год.
   - А до этого где работали?
   - На телевидении. В Москве.
   - Из Москвы в Сибирь?! Эк вас угораздило!..
   - Работа такая.
   - Белоярск - город сложный. Один алюминиевый комбинат чего стоит.
   - Вы там были?
   - Инна Васильевна, я  читаю  газеты.  Про  алюминиевые  войны  только
ленивый не написал.
   Она улыбнулась:
   - Это точно.
   Девяносто  процентов  того,  что  на-гора   выдавала   пресса,   Инна
придумывала сама. Нет, не писала, а именно придумывала. И про  войны,  и
про "хороших и плохих" парней,  и  про  директоров  заводов,  и  "хозяев
города".
   Это была ее собственная война, почти карманная.
   Кто-то воюет, стреляя  из  "Калашникова".  Кто-то  воюет,  придумывая
сюжеты.
   - А как вы из Москвы попали в команду Мухина?
   - Это долгая история, Александр Петрович. Мухин  -  умный  человек  и
умеет ценить преданных людей, а я однажды ему помогла.
   - Вы помогли губернатору края?!
   - Ну да. И он предложил мне работу. Я согласилась.
   Тут она вспомнила про джакузи, в которую вода как пить дать  налилась
два часа назад, и кинулась в ванную, некрасиво подхватив полы длиннющего
халата и чуть не свалив со столика свой бокал.
   Ванна оказалась умнее Инны - она налилась до какой-то там  отметки  и
автоматически отключила воду.
   Вода уже остыла, сидеть в ней было нельзя.
   И тут ей  так  жалко  стало  себя,  своей  жизни,  которая  кончилась
сегодня, когда Виктор вытащил из их общего гардероба свою куртку, и этой
горячей воды, в  которой  ей  не  удалось  посидеть,  и  ужина,  который
пришлось  делить  с  незнакомым  человеком,  и   этого   вечера,   когда
по-хорошему следовало бы выть и кататься по полу, а она почему-то  ведет
светские, никому не интересные беседы, что, присев на краешек ванны, она
вдруг заплакала - громко, навзрыд.
   Она рыдала довольно долго - никто не  шел  из  гостиной  утешать  ее,
видно, гость опять принялся рассматривать стены  и  очень  увлекся  этим
занятием.
   Потом она открыла золотую пробку, и вода стала  с  шумом  уходить  из
ванны - Инна почему-то была уверена, что так же, в  канализацию,  утечет
ее жизнь, вся, до капли, и больше уж ничего не останется.
   Потом она перестала рыдать - когда в ванне не осталось больше воды, -
поднялась, не глядя вытерла лицо и побрела в  гостиную,  уверенная,  что
Александр  Петрович,  как  человек  деликатный,  давно  уже  покинул  ее
"приют".
   "Он покинул гостеприимный приют" - так писали в романах про  герцогов
и графов. Гостеприимный приют, как правило, помещался  в  замке,  а  сам
герцог или граф помещался верхом на лошади, а вокруг бушевала метель...
   Додумать до конца она не успела, потому что Александр Петрович, вовсе
не покинувший "приют",  появился  откуда-то  сбоку,  взял  ее  за  руку,
повернул к себе, посмотрел внимательно и даже как будто сердито, а потом
поцеловал, и целовал ее долго и со вкусом. От изумления она даже  слегка
пискнула - никто не целовал ее уже лет  сто  или  двести,  -  но  он  не
обратил на ее писк никакого внимания.
   Очень быстро они оказались на диване в гостиной, а потом в  светелке,
на пышнотелой кровати, а потом в джакузи, куда заново налилась  вода,  а
потом опять на диване.
   Почти никаких слов. Только  одно  огромное  чувственное  изумление  -
такое огромное, что  оно  нигде  не  помещалось,  лезло  наружу,  словно
таращилось на них.
   Что это за мужик?!. Откуда он взялся?!.  Что  она  делает  с  ним  на
диване в гостиной?!
   Десять лет она была "верной женой" - и на второй день  после  развода
угодила в постель с незнакомым человеком, о  котором  ничего  не  знает,
кроме того, что зовут его Александр Петрович, и еще того,  что  он  тоже
когда-то там развелся!..
   Десять лет она не знала  никаких  мужчин,  кроме  собственного  мужа,
который вчера... нет, сегодня забрал из ее гардероба свои  вещи.  Десять
лет не знала, а теперь оголтело занимается любовью на казенном диване  -
и даже толком не понимает, с кем!
   Они уснули очень поздно -  или  слишком  рано  -  поперек  пышнотелой
кровати, потому что ни у нее, ни у него не было сил  переползти  и  лечь
нормально.
   Ей показалось, что она совсем не спала, - только что в последний  раз
он отпустил ее, поцеловав напоследок, - но что-то свербело в ухе, и  она
с трудом разлепила веки и поняла, что за окнами утро,  что  ее  любовник
крепко спит, свесив до ковра волосатую смуглую руку, а  у  нее  в  сумке
звонит телефон.
   Кое-как она поднялась,  и,  шатаясь,  пошла  искать  сумку,  и  долго
искала, тихо и жалобно ругаясь себе под нос, и наконец нашла.
   - Да.
   Ее собственный голос был хриплым и низким -  голос  женщины,  которая
всю ночь напролет занималась преступной любовью.
   - Инна Васильна, ты?
   - Да. Кто это?
   - Ты в Москве?
   - Да. Кто это?!
   - Это Якушев. - Так звали первого зама губернатора. - Прилетай, у нас
беда. Мухина убили. Сегодня ночью.
 
*** 
 
   Похороны  губернатора,  как  все  официальные  похороны,   прошли   с
фальшивой помпезностью и показались Инне очень  холодными  -  под  стать
наступившей в Белоярске зиме.
   В Москве стояла золотая осень - синее небо, чистый  холодный  воздух,
ветки деревьев, словно нарисованные тушью на красном и желтом, бульвары,
заваленные листьями. По утрам под ногами вкусно хрустел  ледок,  а  днем
почти пригревало, и казалось, что до зимы далеко-далеко.
   Зима оказалась намного ближе к Белоярску, чем к  Москве,  -  ветер  с
Енисея был ледяным и острым, взметывал вчерашний снег, лез  под  шубы  и
темные очки, надетые не от солнца, а для того, чтобы  вездесущие  камеры
не снимали глаза.
   Руки у Инны совсем заледенели в тонких перчатках, и  пришлось  сунуть
их в карманы. Деревянные и  бесчувственные  от  холода  пальцы  нащупали
что-то твердое,  и  она  долго  не  могла  сообразить,  что  там  такое.
Почему-то это казалось страшно важным, и она  чуть  успокоилась,  поняв,
что это зажигалка.
   Зажигалка. Ничего особенного.
   Откуда она там взялась?..
   Городское кладбище даже в "привилегированной" его части было унылым и
неуютным - все снег да снег, все кусты да кусты, все гранит  да  гранит,
да еще черный мрамор, и не разберешь, кто  там  под  ним  -  местные  ли
"братки", устроившиеся здесь с наибольшим почетом,  начальники  высокого
ранга, священники и академики из "ссыльных".
   От темных очков снег казался желтым, а низкое небо - фиолетовым.
   Ухали трубы, мешали думать. Солдатики переминались с  ноги  на  ногу,
мерзли  в  худых  шинельках.  Московская  траурная   делегация,   постно
потупившая государственные головы, стояла вроде бы среди толпы, а  вроде
бы и обособленно. "Местные" все стремились туда, к ним поближе,  и  даже
те, что стояли неподвижно, - стремились, подсовывались, метали взгляды.
   Инна от них отвернулась.
   Может, она и была слишком "чувствительной", как  это  называл  верный
Осип Савельевич, но  все  же  считала,  что  похороны  -  не  место  для
карьерных затей. Ну пусть хоть в присутствии мертвых, ну хоть  на  время
живые  позабудут  про  "хлеб  насущный",  про  "доходное   место",   про
"начальничье око"! Все равно - доходное у тебя место или нет -  кончится
все  кладбищенской  тоской,  снегом,  вывороченной  землей,  присыпанной
твердыми  белыми  шариками,  которые  катятся  и  катятся,  сыплются   в
расхристанную яму, отчего-то казавшуюся Инне непристойной.
   - Загрустила совсем, Инна Васильевна? Или замерзла?
   Это Симоненко, отвечавший в области за сельское хозяйство.  "Кадровый
работник" - так было написано в его служебной  характеристике.  Инна  не
испытывала к "кадровым работникам" никакого почтения. Или работник,  или
нет, а там уж - кадровый, не кадровый - значения не имеет.
   - Замерзла, Василий Иванович.
   - Шубейка у тебя...
   - Что?..
   - Больно фасонистая. В Европах, что ль, прикупила?
   Дает понять, что передачу "Единственный герой", в  исполнении  Гарика
Брюстера и ее собственном, видел и не одобряет, поняла Инна.  И  черт  с
ним. Ее многие не одобряли, но так уж она устроена, что по большей части
ей  было  на  это  наплевать.  Людей,  чьим  мнением  она  по-настоящему
дорожила, было немного, остальных она не боялась и умело использовала  в
своих целях - не торопясь, не сбиваясь с нужного тона, не  "переходя  на
личности", корректно, со сверкающей ледяной улыбкой.
   Никто не знал, как это трудно. Она одна.
   Ветер взметнул полу шубы.  Инна  придержала  ее  рукой  и  улыбнулась
затвердевшими от холода и "траурности" губами.
   - Ну что, Василий Иванович? Король умер, да здравствует король?
   - Это... в каком смысле?
   То ли "кадровый работник" действительно был несколько тугодум, то  ли
так специально притворялся, "из интересу".
   - Выборы назначили?
   - Ты же знаешь, - буркнул он и боком  повернулся  к  ледяному  ветру,
вновь примчавшемуся с Енисея, - Власов  сроки  предложил,  теперь  Хруст
должен рассмотреть и утвердить.
   Власов возглавлял краевой  избирательный  комитет,  Хруст  -  местное
законодательное собрание.
   - Пока обязанности Якушев исполняет.
   - А Мазалев?
   - Он в крае всего полтора года, а Якушев, считай, пять лет! Ты  устав
не читала, что ли?
   - Я не только читала, Василий Иванович, я его и писала!
   - А чего тогда спрашиваешь? В уставе ясно сказано, кто в крае  дольше
работает, тот и!..
   - Тише, тише, Василий Иванович! Ты не распаляйся до времени.
   "Кадровый работник" пару раз сопнул носом - недовольно. Все время она
его переигрывала, эта баба в европейской шубенке. Он и  понять  не  мог,
как  это  получалось,  но  как-то  так  получалось,  что  он  -  раз,  и
чувствовал, что она его опять переиграла, хотя вроде ничего такого и  не
сказала.
   - Начнется теперь смута, -  пробормотал  он  себе  под  нос,  отвечая
собственным мыслям "о бабе". - Выборы,  то-се...  Понаедут  всякие,  без
роду без племени, начнут народ баламутить...
   - Король умер, - произнесла Инна негромко, - да здравствует король.
   - Да что ты заладила все про короля-то этого!
   - Я не про короля, Василий Иванович. Я про выборы.
   - А выборы при чем?
   Она  не  ответила,  потому  что  гроб  опустили,  могилу  засыпали  и
солдатики быстро и как-то скомканно стали стрелять из ружей -  "отдавать
последнюю дань". От грохота в небо  взметнулась  стая  галок  и  теперь,
тоскливо крича, высоко кружила над кладбищем.
   - Как они теперь будут? - сама у себя спросила Инна.
   - Кто?..
   - Любовь Ивановна и Катя с Митей.
   Симоненко помолчал немного.
   - Да чего?.. Так же и будут. Митька как пил,  так  и  будет  пить,  а
Катька в Питер укатит.
   - Укатит... - повторила Инна. Дочь покойного Мухина держала мать  под
руку, выражения лица за стеклами темных очков разобрать было нельзя.  Ее
брат, желтый, дрожащий, как  будто  плохо  вымытый,  прятал  в  карман