я лежала по шею в мыльной пене.
   Вид у нее был распаренный и очень живой. Просто на редкость живой.
   - Катя, черт вас побери!
   Губернаторская дочь подскочила, выплеснув на пол изрядный ком пены.
   - Катя, почему вы не отзываетесь?!..
   Вопрос был глуп.  Она  не  слышала  Инниных  призывов,  потому  и  не
отвечала.
   - Вода шумит, - сказала Катя. - Я не  ждала  вас  так  рано.  Я  была
уверена, что успею.
   Этот светский тон из середины пенных развалов, это легкое  удивление,
поворот головы развеселили Инну.
   - Я вас потеряла, Катя. Не могла найти.
   Катя вытерла мокрую щеку, сделав ее еще более мокрой.
   - Я приготовила ужин. Думала, что  дождусь  вас,  мы  поужинаем  и  я
пойду. Я и так целый день прячусь, а мама... опять осталась одна.
   - Еще Глеб должен приехать, - сообщила Инна. - Я пойду вниз, а вы  не
торопитесь. Хотите, я дам вам джинсы и свитер?
   - Что вы, Инна!.. - ужаснулась Катя. - Разве  на  меня  налезут  ваши
джинсы?!
   - Я не предлагаю вам свои. У  меня  есть  джинсы  бывшего  мужа.  Они
совершенно чистые и новые. Он, по-моему,  ни  разу  их  не  надевал,  но
Аделаида  Петровна  все  равно  постирала.  И  свитер  есть.  Английский
кашемир.
   Неизвестно, зачем это было добавлено, наверняка Кате наплевать на то,
из какого он кашемира и из кашемира ли вообще, но Инне вдруг  так  жалко
стало давать ей этот свитер,  купленный  для  мужа  в  уютном  маленьком
магазинчике, где на полу лежал коричневый  ковер  и  стояла  белоснежная
смешная овечка! Она так старательно его выбирала,  так  радовалась,  так
серьезно соображала, какой цвет больше пойдет к  его  глазам,  а  теперь
этот свитер наденет губернаторская дочь - никто, чужой человек.
   Оттого, что ей жалко  стало  свитер  -  а  еще  больше  себя!  -  она
решительно распахнула дверь в "гардеробную", вытащила джинсы  и  большой
хрустящий бумажный пакет со славной овечьей мордой в овале, перевязанный
суровой ниткой и запечатанный сургучом. В суровой нитке с сургучом  было
нечто  очень  английское,  консервативное,  незыблемое.  Пакет  был  еще
заклеен - она так и не успела подарить этот трижды проклятый  свитер  до
того, как муж сказал ей  про  "новую  счастливую"  и  про  то,  что  она
"растоптала  большое  светлое  чувство",  зато  теперь   он   наконец-то
освободится и  начнет  все  заново!  Инна  решительно  развязала  нитку,
подковырнула сургучную блямбу, раскрыла хрустящие покровы  и  вытряхнула
свитер на постель. Он выскользнул и улегся мягкой бежевой горкой.
   Чувствуя,  что  еще  секунда  -  и  она  заревет  во  весь  голос,  с
подвываниями и всхлипами, Инна взяла обеими руками джинсы и  драгоценный
свитер и, не глядя, кинула их на крышку корзины,  что  стояла  прямо  за
дверью ванной.
   - Катя, это вам. Одевайтесь и приходите.
   И не стала слушать, что там Катя с благодарностью запищала ей вслед.
   На середине лестницы слеза все-таки капнула. Инна вытерла ее кулаком.
   - Джина, Тоник, ребята, давайте  ужинать!  Ребята  подтянулись  очень
быстро. Джина слева, Тоник справа, они моментально атаковали Иннины ноги
- старательно терлись и мурлыкали. Это означало, что они рады,  что  она
пришла домой, и еще больше рады тому, что сейчас будет ужин.  Они  знали
совершенно точно, что утром Аделаида принесла еще целую кастрюльку рыбы.
   Инна выложила рыбу в миски.
   - Только потом умоетесь как следует, - рассеянно сказала она. - Я  не
хочу, чтобы от моих подушек несло рыбой.
   Джина дернула спиной - Инна обвинила ее облыжно. Она всегда умывалась
очень старательно, подолгу, так что ухо выворачивалось наизнанку  от  ее
усердия и чистоплотности. Тоник мылся кое-как: раз-два - и готово дело.
   - А вот не ходил бы Аделаидин муж на рыбалку? Как бы вы жили?
   "А пришлось бы тебе ходить, - отозвалась Джина,  перестала  деликатно
уписывать свою порцию и посмотрела на Инну лукаво. -  А  что?  Мы  бы  с
тобой  рыбачили.  Ты  сидела  бы  в  тулупе  и   валенках   на   Енисее,
подкреплялась сальцем, луковицей и самогонкой из  плоской  фляги,  а  мы
ждали бы улов и приговаривали: ловись, рыбка, большая и маленькая!.."
   От представленной картины Инна  неожиданно  захохотала  и  перепугала
Катю, которая мыкалась в дверях.
   В светлых джинсах и "английском  кашемире"  она  казалась  неожиданно
высокой и очень молодой. Темные волосы колечками завивались на макушке и
шее, и щеки стали розовыми от горячей  воды.  "Петербургская  бледность"
осталась только на лбу.
   - Сколько вам лет, Катя?
   - Тридцать три. А что?
   Инна удивилась. Она была уверена, что губернаторская дочь значительно
моложе.
   - А кем вы работаете в своем Питере?
   - Я... я в рекламном агентстве работаю. Придумываю слова и  картинки,
для того чтобы лучше продавались зубные щетки или колбаса.
   Инне показалось, что Кате стыдно, что она занимается такой  ерундовой
работой.
   - Я приготовила ужин, Инна Васильевна. Не знаю, можно ли было все это
брать, но я...
   - Брать можно все.
   - Я сделала цыпленка табака и салат. Салат в холодильнике. Цыпленок в
плите.
   Инна   удивилась.   Катя   Мухина    не    производила    впечатления
приспособленного к жизни человека.
   Тем не менее  салат  оказался  сказочной  красоты  и  цыпленок  очень
вкусным.
   - Надо Глебу оставить, - заметила  Инна  с  сожалением.  Ей  хотелось
доесть - так понравился цыпленок. - Он должен приехать.
   - Вы с ним дружите, да?
   - Да. Он как-то помог мне, еще в Москве. А знаю его  давно.  Я  же  в
Белоярске начинала работать, и он тоже.
   Катя помолчала.
   - Хорошо, когда есть друзья. А у меня никого нет.
   - Как же это так получилось, что у вас никого нет?
   - Не знаю. У меня  Митька  был,  самый  лучший  друг.  Это  когда  мы
маленькие были. А потом я в  Питер  уехала,  учиться.  Знаете,  с  одной
стороны, я была такая... очень провинциальная, неуверенная, а  с  другой
стороны... Папа же всегда начальником был. Он приезжал, и мы с ним то  с
питерским мэром ужинали, то в Мариинку на балет с губернатором  шли,  то
по телевизору нас показывали, то еще что-то...  Квартиру  он  мне  сразу
купил, машину. Кто со мной стал бы... дружить?
   - Кать, - сказала Инна, - вы же не детсадовский ребенок! А  говорите,
словно вам пять лет!
   Катя насупилась и стала рисовать вилкой в тарелке.
   - Вы тоже считаете, что я дура?
   - А кто считает, что вы дура?
   - Мой муж. Он говорит, что со мной нельзя иметь никаких  дел,  потому
что я идиотка. И никто со мной не дружит, потому что идиотка. И никто не
может меня любить, потому что...
   - Вы идиотка, - закончила за нее Инна. Она вдруг  стала  подозревать,
что так и есть на самом деле.
   Катя помолчала.
   - Люди, которые находятся с нами на одном... уровне,  мне  совсем  не
интересны, - вдруг призналась она. - Я не катаюсь на  горных  лыжах,  не
училась в Сорбонне, не говорю по-японски и еще не знаю и не делаю тысячу
разных  вещей,  которые  нужно  делать,  чтобы  тебя  уважали  в   таких
компаниях. Мне лень и скучно. Люди, которые... не находятся с нами на од
- ном уровне, озабочены, чем бы накормить детей и на что купить ботинки,
а у меня машина за пятьдесят тысяч долларов.
   - Вы так говорите, словно вас это расстраивает.
   - Да не расстраивает! Но у меня... правда никого нет. Дружила в школе
с Лилей Лазаревой. Она теперь замужем за военным. Он пьет,  бьет  ее,  а
она от него не уходит, потому  что  некуда.  Разве  она  может  со  мной
дружить?..
   - Поместите объявление, - буркнула Инна. Подобные разговоры всегда ее
раздражали. - Одинокий крокодил мечтает завести друга.
   Катя посмотрела на нее с печальной укоризной.
   - А когда муж ушел, у меня что-то стало... с головой, словно  я  вижу
себя сверху. Будто я не внутри, а снаружи, понимаете?
   Инна настороженно покачала головой.
   - Папу когда хоронили, мне казалось, что я  над  кладбищем,  довольно
высоко. И всех вижу - и вас, и дядю Сережу, и маму, и Митьку. Я даже  им
потом сказала...
   - Кому - им?
   - Маме, дяде Сереже и Митьке, он еще  трезвый  был.  Мама  заплакала,
сказала что-то про наказание, а дядя Сережа расстроился. Он  вообще  нас
очень любит.
   - А ваш брат?
   - А Митька не слушал. Ему, наверное,  выпить  хотелось,  а  мама  его
караулила, чтобы он хоть не сразу... понимаете?
   - Понимаю.
   - Она все надеялась, что мы его  в  Питер  заберем,  найдем  ему  там
работу и станем жить втроем...
   Катя вдруг ногтями одной руки впилась в другую - сильно. Когда пальцы
разжались, Инна увидела четыре полукруглых красных  следа,  она  содрала
кожу до крови, но справилась с  собой,  и  голос  ее  звучал  достаточно
спокойно.
   - Я теперь осталась совсем одна. Митька ведь  тоже...  пропал.  Этого
только мама не понимала, все надеялась, а я-то знаю, что он пропал.
   - Катя, - осторожно спросила Инна, - а когда Любовь Ивановна ушла  на
встречу со мной, ваш брат где был?
   - Не знаю. Он на даче остался,  но  он  уже  был...  никакой,  вы  же
видели.
   - Видела.
   - Ну вот. Я ждала ее,  ждала,  потом  я  дяде  Сереже  позвонила.  Он
сказал, чтобы я не волновалась,  что  маме,  может,  просто  надо  одной
побыть...
   - А вы ему... сказали, куда она пошла?
   - Я сказала, что к Митьке в  квартиру,  что  ей  вещи  надо  собрать,
потому что мы все вместе уезжаем в Питер.
   - А почему вы Якушеву не сказали,  что  Любовь  Ивановна  должна  там
встретиться со мной?
   Катя пожала плечами - этот вопрос ее нисколько не занимал.
   - Мама просила никому не говорить, я и не сказала. Но дядя Сережа  ни
при чем, это точно! Они с папой еще в  совпартшколе  вместе  учились,  и
маму он любит, и нас.
   - Я знаю, - согласилась Инна.
   - Ну вот. Он приехал еще до света  и  сказал,  что  мама  умерла.  От
сердца. Прямо у Митьки в квартире. И больше я  почти  ничего  не  помню,
Инна Васильевна.
   Помню только, что шла по какой-то улице, по доскам, собаки лаяли, и я
думала, что это Альма. У нас собака была, Альма. Мы с Митькой ее  нашли,
и он принес домой. Она у нас  двенадцать  лет  жила,  и  умерла.  А  мне
показалось, что... Глеб говорил - фу, Альма! Я думала, это наша.
   Зазвонил мобильный телефон. Катя замолчала и уставилась в  пол.  Инна
взяла со стола легкую трубку.
   - Инна Васильевна, это Глеб Звоницкий. Я на крыльце стою.
   - Глеб, - быстро спросила Инна, - как зовут твою собаку?
   - Кого?..
   - Собаку твою как зовут?
   Катя вдруг подняла голову и посмотрела на Инну с надеждой и  страхом,
словно от ответа на этот простой вопрос зависит вся ее дальнейшая жизнь,
рассудок, все на свете.
   - Мою собаку зовут Альма,  -  отчеканил  Глеб  Звоницкий  на  Иннином
крыльце. - А что?
   - Повтори, пожалуйста, и погромче, - попросила Инна, отняла трубку от
уха и повернула ее к Кате.
   - Мою собаку зовут Альма! - Проорал в телефоне Глеб. - А что такое?!
   - Ничего, - сказала Инна в трубку и улыбнулась,  -  подожди,  я  тебя
сейчас впущу.
   - Нет, а при чем тут моя собака?..
   Инна нажала кнопку и посмотрела на Катю.
   - Как видите, Альма на самом деле жива и здорова. То есть  ничего  вы
не придумали, все так и было.
   Катя широко и радостно улыбнулась.  Когда  Инна  вернулась  вместе  с
Глебом, губернаторская дочь уже не улыбалась. Она сидела на своем стуле,
судорожно выпрямив спину, в глазах у  нее  был  ужас,  как  у  человека,
внезапно увидевшего на  своей  привычной  и  мирной  кухне  инопланетное
чудовище.
   - Инна Васильевна, - сказала Катя, и губы у нее сильно затряслись,  -
если я ничего не придумала про Альму,  значит,  я  ничего  не  придумала
про... маму. Я на самом деле видела, как ее... убили, да? Значит, она не
умерла от сердца, а... как папа?! И... я... это...  видела?!  Значит,  я
там... была?!
 
*** 
 
   Инна сварила целый кофейник кофе и налила в  три  одинаковые  большие
кружки.
   - Спасибо, - поблагодарила вежливая Катя.
   -  Катерина  Анатольевна,  -  неожиданно  сказал  Глеб,   -   да   не
отчаивайтесь вы так! Смешно слушать, в самом деле!  Мало  ли  кому  чего
кажется! У нас на работе говорят - когда кажется, креститься надо!
   Инна под  столом  пнула  ногой  его  джинсовую  ногу,  призывая  быть
поделикатнее. Глеб ничего не понял.
   - У вас на нервной почве галлюцинации, вот и все дела. Я это сто  раз
видел. Даже у здоровых мужиков бывает, а не то что у... слабого пола!
   Инна опять пнула его ногой, но майор, взявший в Глебе верх над  всеми
остальными человеческими проявлениями, никак не унимался.
   - Вам бы надо сто грамм принять да и проспать до завтра, а завтра  бы
встали, мы с вами потолковали бы потихонечку, может,  чего  и  выяснили,
кто там чего видал, кто чего не видал, кто за кем шел и куда...
   - Мне нужно вернуться домой, - твердо заявила Катя. - Никто не знает,
где я. А мама там одна. Митька не в счет. Ему ничего нельзя поручить.
   - Ваша мама не одна, - спокойно объяснила Инна, - там  Якушев  Сергей
Ильич. Он мне сегодня говорил, что вы куда-то подевались. Я  хотела  ему
сказать, но не успела.
   - Надо сказать, - решительно  вступил  майор.  -  А  то  поднимут  по
тревоге спецподразделения, план "Сирена",  план  "Перехват",  все  такое
прочее, а нам лишний шум ни за каким хреном... то есть я хотел  сказать,
что нам лишний шум ни к чему. И так в крае хрен знает... то есть я хотел
сказать, что обстановка сложная.
   - Ей нельзя возвращаться домой, - заявила Инна. - Никак.
   - Нельзя, - согласился Глеб. - Возвращаться нельзя, а позвонить надо.
   - Если мы позвоним, номер моментально определят и все станет понятно,
- сухо сказала Инна. - Мне не хотелось бы, чтобы я...
   - Никто ничего не определит. Смотря откуда звонить. Мы же не  дураки,
чтобы со стационарного телефона или с мобильного звонить! Мы откуда надо
позвоним и все меры примем.
   Они помолчали.
   - Глеб, ты узнал что-нибудь про  эту  утопленницу,  Машу  Мурзину?  -
фамилия выговорилась с трудом, как будто Инна камни жевала.
   - Да почти ничего, Инна Васильевна. Данных нет, и  не  проходила  она
никогда ни по каким делам и документам. Так, девчонка и девчонка. Только
не двадцать лет прошло, как она... в  Енисей  прыгнула.  Двадцать  семь.
Почитай тридцать. Ошиблась Катерина Анатольевна.
   - Странно, - сказала Катя задумчиво. - Мне казалось,  я  уже  большая
была. Помню, как папа сердился, что бабушка нас  на  похороны  потащила,
как потом мама приехала и тоже сердилась... Неужели мне было...  сколько
получается... шесть лет?
   Преступление, наказание, бог троицу любит, вспомнилось Инне.
   Узнать бы, что имела в виду Любовь Ивановна, и все станет ясно.  Ясно
и понятно. Можно будет продолжать жить  дальше,  заниматься  "праздником
для народа", вернуться  к  привычным  и  знакомым  делам,  приналечь  на
карьеру, выкинуть Ястребова из головы и из жизни!..
   Впрочем, его никогда не было в ее жизни. Не было и не будет,  это  уж
точно.
   - Да, - вдруг сказал Глеб, словно вспомнив, -  у  нее  сын  был.  Она
утопилась, а сына в приют отдали.
   Стоп, велела себе Инна. Только не волнуйся.
   - А... куда он потом делся?
   - Не знаю. Больше никаких бумаг нет.  Она  его  в  роддоме  оставила,
пошла и утопилась, ну, его и определили в приют.
   - Но он жив?
   -  Я  не  знаю.  -  Глеб,  казалось,  был  удивлен,  что   Инна   так
встревожилась. - Говорю же, о нем больше никаких сведений.
   У Маши Мурзиной был сын. Не  нужно  быть  великим  детективом,  чтобы
сообразить, что Георгий Мурзин и есть этот самый сын.
   Только он тоже утонул, и тоже в Енисее. И не  тридцать,  а  три  года
назад.
   Бог троицу любит. Нет преступления без наказания.
   Нужно срочно что-то сделать. Как-то отвлечь  их  внимание,  пока  еще
никто ни о чем не догадался.
   Она вдруг вскочила и выбежала из кухни. Глеб  и  Катя  посмотрели  ей
вслед, потом друг на друга, потом - разом - на лиственничные стены.
   Такие стены - просто красота. Редкая красота, глаз не оторвать.
   Вернулась Инна и кинула на стол перед Глебом визитную карточку.
   - Вот тебе еще один герой. На него данные есть  или  он  тоже  ни  по
документам, ни по делам не проходил, как Мурзина?
   Глеб подковырнул карточку, прочитал фамилию, фыркнул и  посмотрел  на
свет, как стодолларовую купюру.
   - А этот откуда взялся? Или он вам тоже денег  предлагает,  как  тот,
помните, на телевидении?
   Инна улыбнулась:
   - Еще не предлагает, но я должна у него попросить.  Как  ты  думаешь,
даст?
   - Этот?  -  развеселился  Глеб.  -  Еще  как  даст.  Мало  никому  не
покажется!
   - А что? Так все плохо?
   - Хуже не придумаешь.
   - Неужели?
   - Да точно вам говорю, Инна Васильевна.
   - Почему?
   - Во-первых, положение у него очень шаткое. С девяносто третьего года
сколько  лет  прошло?  Десять?  А  он  все  там,  в  девяносто  третьем,
понимаете? Он  тогда  царь  и  бог  был,  в  крае  один-единственный,  а
сейчас-то он точно не один, и есть такие, которые посильнее  его  будут.
Вон Ястребов. Он даже и в криминале не  замазан,  а  его  все  как  огня
боятся. Потому что за ним  деньги  несметные,  а  у  этого  по  нынешним
временам не так чтоб очень...
   - Как?! - поразилась Инна. - У него и денег нет?
   - Да нет, - с досадой произнес Глеб, - не в том суть.
   - А в чем?
   - А в том, что деньги у него... как бы это сказать, не поделенные.
   - С кем?
   - Да ни с кем. Одни сидят, другие вот-вот сядут, третьи  в  бегах,  а
четвертые теперь ему говорят: ты кто? Ты есть никто, темная личность. Мы
тебя знать не знаем и не знали никогда. А будешь с  нас  денег  просить,
так мы тебя, пожалуй, и того... И вот он не знает теперь толком - то  ли
он в городе хозяин, то ли нет. То ли войну ему начать,  то  ли  убраться
по-тихому  на  остров  Крит  или  вон  в  Чехию,  тоже  место   хорошее,
проверенное.
   - А... о чем идет речь? - вдруг спросила Катя. - О чем или о ком?
   - Мне Сергей Ильич посоветовал обратиться к одному человеку. В смысле
финансовой помощи городу. Глеб мне про него и рассказывает.
   - А он кто? Бандит?
   - Да что ты, Катя, - вдруг Глеб обратился к ней почему-то на "ты",  -
он бывший хозяин города. Твой  отец  вместе  с  ним  начинал.  Отец  был
официальный, а этот... реальный. У них железный договор был - кто за что
отвечает и кто  во  что  может  лезть,  а  во  что  не  может.  Анатолий
Васильевич тоже ведь не мальчик, все понимал, только вид делал, что весь
такой... старой закалки, партийный работник и верный ленинец!..
   - Так что? - задумчиво спросила Инна. -  Не  ходить  мне  к  нему  за
деньгами?
   Глеб покосился на нее и одним глотком допил из кружки кофе.
   - К нему  лучше  вообще  не  ходить.  Репутацию  испортите,  а  толку
никакого не будет. Ну, хотите, я вам завтра  из  компьютера  распечатаю,
что там есть на него, по верхам хотя бы.
   - Не надо, - отказалась Инна, - еще не хватает!..
   Странно, что Якушев предложил такую... одиозную личность  в  качестве
спонсора. Не знал? Не подумал? Или ему надо, чтобы непременно  этот  дал
денег? Такое тоже возможно.
   Ей пора было собираться - Осип вот-вот должен подъехать.
   - Катя, ты все-таки не ходи пока домой, - тоже на "ты"  приказала  ей
Инна. - Глеб прав. Позвони Сергею Ильичу, скажи, что жива-здорова и тебе
надо прийти в себя.
   - Мне надо к маме.
   - Я думаю, что Любовь Ивановна предпочла бы, чтобы ты осталась жива.
   Катя посмотрела на Инну, глаза у нее неожиданно налились  слезами  до
самых краев.
   Инне не  хотелось,  чтобы  она  начала  рыдать,  поэтому  она  быстро
спросила у Глеба, откуда Катя может позвонить  домой  так,  чтобы  никто
ничего не заподозрил.
   - Да хоть из моего кабинета. У меня там линия вполне надежная.  Никто
не подкопается, ни свои, ни чужие.
   - Я же не шпион, - сказала немного пришедшая в себя Катя.
   - На всякий случай нужно, Катерина Анатольевна.
   - Называйте меня на "ты" и  по  имени,  -  вдруг  попросила  Катя.  -
Одинокий крокодил мечтает завести друга.  Я  тоже  пойду  оденусь.  Инна
Василь