е лучше, чем та, что в виске у Любови Ивановны Мухиной.
   Инна все смотрела в окно.
   - Осип Савельич, пока меня не было, из подъезда никто не выходил?
   Осип опять глянул на нее в зеркало.
   - Нет. Никого не было.
   - А машина? Не подъезжала, не уезжала?
   - И машин никаких не было.
   - Точно? Ты не спал?
   - Я, Инна Васильевна, - выговорил Осип решительно,  -  по  темноте  в
машине никогда не сплю. Я же не мальчонка тридцати трех лет,  не  первый
год замужем! Я знаю, когда  можно  спать,  а  когда  можно  и  по  башке
получить, если особенно заспишься-то!
   - И никто не подъезжал и не уезжал?
   - Не подъезжал и не уезжал.
   Интересно, в старинных купеческих домах, что на  улице  Ленина,  есть
черный ход? И если есть, можно ли через него попасть на улицу?  Или  там
все намертво заколочено еще со времен пролетарской  революции,  которая,
как известно, поставила крест на всяких  там  черных  ходах,  галошах  и
прочей ерунде, относящейся к буржуазным пережиткам?
   Если черного хода нет, значит, все время, что Инна ждала на кухне уже
мертвую Любовь Ивановну, а потом на ощупь брела  по  коридору,  а  потом
металась с мокрой от паники и страха спиной,  тот  человек  оставался  в
доме. Может быть, он вышел на лестницу и поднялся на последний  этаж,  а
может, затаился в темных глубинах квартиры, но он все время  был  рядом.
Так близко, что Инна могла бы его  увидеть  -  как  того,  что  с  такой
настойчивостью рассматривал ее на мухинских поминках, если бы догадалась
посмотреть вверх.
   А если этот и есть тот?..
   От этой мысли ее вдруг чуть не вырвало.
   Нет. Думать она будет потом, когда немного успокоится и Осип привезет
ее домой, в ее "охраняемую зону", за забор, где сегодня днем  неизвестно
зачем стояла темная машина!
   Инна покосилась на газеты, разбросанные по сиденью.
   Чего бы только она не дала, чтобы синие, как жилы,  крючки  шариковой
ручки  не  складывались  в  ее  фамилию  -  Селиверстова,   но   фамилия
по-прежнему была там, на месте.
   Завтра Любовь Ивановну  найдут.  Найдет  дочь  Катя,  которая  должна
увезти мать в Питер утренним рейсом. Начнется следствие, да  еще  какое!
Газеты заголосят - да еще как! У  Гарика  Брюстера  сделается  сердечный
припадок, как пить дать!
   Нужно сыграть так, чтобы  никто  ни  о  чем  не  догадался.  Осип  не
проболтается никогда и ни за что. Катя... Катя  вряд  ли  сможет  что-то
доказать, но зато вполне сможет  втянуть  Инну  в  долгие  и  неприятные
разборки с прокуратурой и следственными органами.
   Ах, как некстати, как это чертовски некстати!..
   И, самое главное, она уже никогда и ничего не сможет изменить, потому
что все уже  случилось,  и  бессмысленно  теперь  хныкать  и  жаловаться
неизвестно кому - почему случилось именно с ней!
   Впрочем, подумала Инна с холодной насмешкой  над  собой,  собравшейся
страдать, покойному губернатору и его жене пришлось еще хуже.
   Гораздо, гораздо хуже.
   - Давай к дому, Осип Савельич.
   - Да уж давно к дому едем. Не скажешь  мне,  что  случилось-то,  Инна
Васильна?
   - Нет.
   - Ни слова, ни полслова?
   - Нисколько  не  скажу.  Ты  только  завтра...  будь  поаккуратней  в
разговорах.
   - Я и так.
   - Знаю.
   Машина летела теперь вдоль забора,  вот  и  будочка  с  охранником  -
проходная, а за ней - охраняемая территория.
   Кажется, сегодня вечером Инна отдала бы  все,  что  угодно,  лишь  бы
территория была  не  просто  охраняемая,  а  бронированная,  как  корпус
подводной лодки.
   - Проводить тебя, Инна Васильна?
   Это было бы малодушием и уступкой  собственной  трусости,  и  она  не
могла этого допустить.
   - Не надо меня провожать, Осип Савельич! Что я тебе, десятиклассница,
что ли!..
   - Мало ли.
   - Ничего не "мало ли"! - строго сказала Инна. - На  нашей  территории
никаких "мало ли" не бывает, сам знаешь!
   Себя она успокаивала, а не его, и они оба отлично это понимали.
   - Завтра приезжай к половине девятого. Мне к девяти в администрацию.
   - Добро.
   Она выбралась из машины, выволокла  свои  газеты,  дошла  до  темного
крылечка, зажгла свет. Подвесной фонарь качался на цепи, свет метался по
крыльцу и дорожке. Осип все не уезжал, и Инна вдруг рассердилась.
   Решительно распахнула дверь и махнула ему рукой - уезжай!
   Он не уехал. Он вообще все делал так, как  считал  нужным,  а  ее  не
слушал.
   Из холодного тамбура, который  Осип  называл  почему-то  сенями,  она
открыла вторую дверь - в теплое и чистое нутро "казенного дома", который
в данный момент был ее жильем.
   Вспыхнул свет.
   Кошка Джина, позевывая, сидела в кресле - видно,  спала,  и  Инна  ее
разбудила. Тоника не было видно. Должно быть, ушел  с  досады  наверх  и
залез в ее гардеробную, на вещи. Досада оттого, что  давеча  не  удалось
поваляться на шубе.
   - Привет, - сказала Инна кошке Джине. Та дернула ушами и отвернулась,
не захотела здороваться, тоже, должно быть, из-за шубы.
   Что-то  академик  Павлов  намудрил   с   условными   и   безусловными
рефлексами, подумала Инна вяло. Про академиковых котов  ничего  не  было
известно, а про своих она знала совершенно точно - они так  же  разумны,
как и она сама.
   Может быть, немного по-другому, но совершенно  точно  разумны,  и  их
поведение к рефлексам не имеет ровным счетом никакого отношения.
   А может, у этого самого академика никогда не было кота?  Или  собаки?
Может, он только в теории был силен? Впрочем, какую-то  бедолагу  собаку
он, кажется, приручил и приучил - желудочный  сок  у  нее  выцелялся  по
свистку, данному академиком, или что-то в этом роде.
   Наверное, пес хотел ему услужить, только и  всего.  Наверное,  хотел,
чтобы академик был доволен. Мечтал, что он его летом на травку поведет в
мячик играть и палку кидать, и за эту палку с мячиком, за летний луг, за
прогулку  с  хозяином  готов  был  что  угодно  демонстрировать,   любые
"условные рефлексы".
   Чувствуя, что сейчас непременно зарыдает от жалости к собаке Павлова,
Инна почесала Джину за ушами и погладила  по  голове,  как  какую-нибудь
круглую сироту. Джина посмотрела настороженно - что это за нежности не к
месту? Я сама выбираю время, когда хочу ласкаться, и тереться головой, и
мурлыкать нежно, а ты, пожалуйста, знай свое место.
   Инна отнесла газеты в кабинет и с наслаждением разулась - от каблуков
ноги совсем свело. От каблуков и от страха. Неизвестно, от чего больше.
   Теперь кофе, апельсин и ванну, очень полную и очень горячую ванну.
   Кажется, когда-то она тоже мечтала о ванне, и потом забыла о  ней,  и
плакала, и занималась любовью с чужим человеком - до звона в ушах.
   Газеты разлетелись по столу в кабинете, и, каждый раз  проходя  мимо,
Инна взглядывала на них.
   Апельсина не было.
   Ей так хотелось апельсина - именно апельсина, с  его  острым  вкусом,
новогодним запахом, толстой солнечной шкуркой, а теперь  оказалось,  что
его нет, нечем себя утешить!
   Она всегда мало заботилась о еде -  только  когда  муж  был  рядом  и
требовал повышенного внимания, был капризен, непостоянен, противоречив -
сегодня желал котлет, а завтра непременно гуляш, послезавтра  курник,  а
потом еще что-то такое и эдакое.  И  она  готовила,  старалась,  стелила
салфетку, выкладывала серебряные  приборы,  минеральная  вода  лилась  в
чистые стаканы - шипящая и холодная, как в рекламе. "Вчерашнее" за  ужин
не могло сойти ни при каких обстоятельствах, только свежее,  с  огня,  и
она кидалась к этому самому огню, когда бы и откуда бы ни  приезжала,  а
теперь у нее даже апельсина нет, чтобы заесть все сегодняшние страхи!
   Джине тоже хотелось чего-то особенного - копченого омуля, к  примеру,
-  потому  что  возле  мисок  с   "Китекетом"   она   сидела,   состроив
равнодушно-печальную  мину,  ждала,  когда  Инна  оценит   ее   глубокие
внутренние страдания.
   - Омуля нет, если ты на него намекаешь, -  сказала  Инна,  -  хочешь,
молочка подогрею?
   Руки у нее немного дрожали, и она строго приказала им  перестать,  но
они не перестали.
   Никогда до сегодняшнего дня она не видела человека с черной  дырой  в
виске, и никогда не случалось так, что она разговаривала с ним за минуту
до его смерти. Чужая смерть прошла  так  близко  к  ней,  Инне,  и  даже
оставила следы своего присутствия - открытую дверь,  например,  -  и  ей
страшно было даже подумать, как она проведет сегодняшнюю  ночь.  Да  еще
апельсина нет!
   Зато на дне бутылки болтался глоток "Божоле",  и  она  вылила  его  в
пузатый бокал, чтобы пить как в рекламе, красиво и со  вкусом,  вышла  в
гостиную и включила телевизор.
   Джина на кухне мерно и звучно лакала молоко - смиловалась.
   Новостей не было, зато была программа "Аншлаг".
   Ведущая в ослепительном оранжевом костюме с кружевами  на  коленях  и
желудке интимным одесским  контральто  представила  юмористов.  Юмористы
некоторое время уныло пошучивали,  не  забывая,  однако,  подобострастно
покланиваться в сторону всесильной ведущей - кабы не она,  матушка,  как
пить дать утонул бы "сухогруз  сатиры  и  юмора",  как  удачно  и  свежо
сострил один из вышеупомянутых юмористов.
   Потом  все  вместе  они  почему-то  взгромоздились  на  катер,  потом
нестройно запели, потом дяденьки в пиджаках повязали платки и нарумянили
губы - представляли женщин.
   Инна глотнула "Божоле".
   Раскиданные газеты пестрели на столе в кабинете, ей было их видно.
   Что это за газеты? Как они оказались в квартире Мити Мухина, пропойцы
и  "несчастнейшего  из  людей",  как  он  сам  называл  себя,  когда   в
алкогольном буйстве рыдал и бился лысеющей головой о паркет?
   Инна могла дать на отсечение свою собственную голову, что он отродясь
не читал никаких газет и уж точно не знал такой фамилии - Селиверстова.
   У него даже была  некая  должность,  которую  добыл  для  него  отец.
Назывался Митя то ли  вице-президент,  то  ли  заместитель  председателя
совета директоров какого-то банка. Он никому  там  не  мешал,  наоборот,
способствовал - всегда полезно иметь  под  рукой  губернаторского  сына.
Конечно, после смерти Мухина Митеньке придется свой  "пост"  покинуть  -
сам по себе он никому не был нужен.
   Наверное, именно сегодня впервые в жизни у  него  появился  достойный
повод напиться и почувствовать себя "несчастнейшим из людей", что  он  с
успехом и проделал.
   Но газеты?.. Или он натаскал их из своего "присутственного места"?
   Вино почти кончилось, зато  "Аншлаг"  все  никак  не  кончался.  Инна
переключилась на другой  канал.  Слушать  было  невозможно,  смотреть  -
стыдно.
   Если бы не сегодняшняя история, не  поленилась  бы,  позвонила  Олегу
Добронравову,  давнему  приятелю,  нынешнему  председателю   Российского
телевидения, спросила  бы,  видел  ли  сам  Олег  Петрович,  что  именно
показывает вверенный ему  канал.  Впрочем,  может,  и  не  стоит  данный
телевизионный шедевр ее усилий.  Скучища  смертная,  конечно,  а  так...
ничего особенного, безобидно по крайней мере. Черт с ними.
   На первом канале наконец-то начались новости, и Инна навострила уши -
первый сюжет был как раз о белоярских похоронах.
   Вот и премьер с потупленной головой, и "самые-самые" вице, и Якушев -
по правую руку от премьера, все правильно.
   Вот и она сама - коричневый мех шубы, белые волосы,  сосредоточенное,
как будто озябшее лицо. Когда это ее зацепила камера?.. Она  старательно
уклонялась от немигающих круглых телевизионных глаз, все  время  помнила
об этом, и вот - не уклонилась.
   Господи, что будет, когда утром станет известно  о  смерти  мухинской
вдовы?! Страшно  даже  подумать  -  в  день  похорон  мужа,  в  квартире
алкоголика-сына,  при  загадочных,  невыясненных  и  черт  знает   каких
обстоятельствах!
   Эти самые обстоятельства были в двух шагах от Инны,  и,  может  быть,
она сама осталась жива потому, что рассматривала  кухню,  словно  долгое
время пробывшую под водой, думала, хотела побыстрее уехать - ни разу  ни
с места не поднялась, ни голову не повернула.
   Если бы повернула - все.
   Вдруг она  увидела  это  -  вот  она  поворачивает  голову,  заслышав
какой-то неясный звук, и встречается с глазами убийцы,  и  видит  в  них
свою смерть, и смотрит, как он приближается,  стремительно  и  неслышно,
как неуловимым профессиональным и точным движением поднимает руку, чтобы
выстрелить ей, Инне, в лицо.
   Или в висок - в хрупкие, податливые, непрочные кости.
   Замерзший глоток "Божоле" куском  льда  встал  поперек  горла.  Стало
нечем дышать - совсем.
   Слезы полились сразу, очень горячие и очень соленые, попали в  горло,
растопили лед. Она судорожно вздохнула, как всхлипнула, -  в  горле  все
горело, и глубже, в легких, тоже горело.
   Что произошло?! Как она  могла  оказаться  почти  что  свидетельницей
убийства?! Да не просто убийства, а  -  губернаторской  вдовы?!  Что  за
странности, тайны, заговоры?! Как она, Инна, оказалась втянутой  во  все
это? И во что - во все?! Что это - все?!
   Телевизор все показывал кладбищенскую толпу в темных длинных  пальто,
и мальчик-комментатор бормотал какую-то невнятицу -  мол,  был  покойный
Мухин борец, творец, отец и всякое такое прочее, и за  это,  мол,  он  и
поплатился, и  хотя  нет  прямых  доказательств,  но  следствие  все  же
надеется. Помянуты были  прочие  знаменитые  покойники  -  Старовойтова,
Холодов, Листьев.
   Какая  ужасная  судьба  -  и  после  смерти  оставаться   знаменитым,
"склоняемым", "употребляемым" в репортажах, каждый раз под новым соусом.
Соус  включал  все  необходимые  ингредиенты  -  немного  "страданий  за
правду", немного "борьбы за свободу слова", немного "бессилия власти"  -
и употреблялся в соответствии с требованиями текущего момента.
   Комментатор все бормотал, и под его аккомпанемент  Иннины  слезы  все
лились и лились - она не обращала на них внимания, еще не  хватает!  Они
прольются и  перестанут,  подумаешь!..  Она  сильная  и  храбрая,  а  не
какая-то там размазня.
   Камера   выхватила   из   толпы    вице-премьера,    "самого-самого".
"Самый-самый"  что-то  быстро   говорил   на   ухо   соседу,   плотному,
темноволосому, очки - два стекла без оправы.
   Инна вдруг напряглась так сильно,  что  пришлось  поставить  на  стол
бокал  -  что-то  очень  знакомое  было  в  том,  как  этот,  плотный  и
темноволосый, наклонял голову, как  бы  чуть  вправо,  как  бы  немножко
насмешливо. Потом он снял очки и посмотрел прямо в камеру - очень темные
глаза, стена, а не глаза, тяжелый подбородок, словно каменный рот.
   Слезы пропали неизвестно куда.
   Он. Ну, конечно.
   - Появление в Белоярске Александра Ястребова, - говорил тем  временем
комментатор,    -    многим    показалось    неожиданным    и    слишком
многозначительным. До последнего дня не было  известно,  что  именно  он
совсем недавно перекупил контрольный  пакет  акций  "Белоярского  Угля",
из-за которого в девяносто третьем году в городе  разгорелась  настоящая
криминальная война. Тогда Владимиру  Адмиралову  удалось  разрешить  все
противоречия, и долгое  время  предприятие  оставалось  одним  из  самых
доходных и стабильных в крае. По  оценкам  политологов,  приход  в  край
Ястребова может означать только одно - экономические интересы  олигархов
постепенно  перерастают  в  политические  амбиции.  Это  стало  особенно
заметно в связи с гибелью губернатора Мухина. По закону о выборах...
   Александр Ястребов в телевизоре повел лобастой башкой, отвернулся  от
камеры.
   Комментатор все бормотал, но и без  его  бормотаний  Инне  все  стало
ясно.
   Вот он - будущий король, который "да здравствует!",  который  заменит
того, что недавно умер. Потому и вице-премьер рядом с ним, да не  просто
какой-нибудь, а "самый-самый", чтобы всем сразу было видно,  за  кем  та
самая вожделенная, желанная "поддержка Кремля",  практически  пропуск  в
рай.
   Все решено. Ни Якушев, ни  Хруст  скорее  всего  изменить  ничего  не
смогут, как бы им этого ни  хотелось  -  не  видать  им  губернаторского
трона. Пока они совещались - каждый со своими, - да собирались с силами,
да заседали, да решали, все  уже  сделалось.  Они  еще  только  лестницы
налаживать  собрались,  чтобы  на  трон   забраться,   кто   быстрее   и
сноровистей, а над троном-то уже откуда ни возьмись  появился  вертолет,
так сказать. С вертолета на трон попасть куда как проще, чем по лестнице
карабкаться!
   Инна потерла загоревшееся лицо и вытащила  из  ушей  серьги,  которые
вдруг стали ей мешать.  Бриллианты  хищно  полыхнули  под  электрическим
светом.
   Конечно,  есть  еще  некое  действо  под  названием  "демократические
выборы". В том смысле, что неизвестно, кого "выберет народ", за кого  он
проголосует, кому "окажет доверие".
   На этот счет и существуют технологии, называемые политическими,  суть
которых сводится к тому, что возвести на трон можно  кого  угодно,  если
возводить по правилам и  если  для  этого  есть  необходимое  количество
денег.
   Это не хорошо и не плохо. Это - закон.
   Инна все терла лицо.
   Странно,  что  она  не  знала  раньше.  Странно,  что  в  прессу   не
просочилось никаких слухов. Странно, что она вообще никак  не  соотнесла
этого Ястребова, известного всем, и того, который  спал  в  ее  кровати,
свесив до ковра загорелую волосатую руку.
   Странно, что и об этом Ястребове она  почти  ничего  не  знала  -  не
встречала в администрации  президента  и  на  каких-нибудь  судьбоносных
мероприятиях, и в край он никогда  не  приезжал,  его  деловые  интересы
простирались значительно севернее и западнее Белоярска.
   Значит... значит, скорее  всего  теперь  ей  придется  искать  другую
работу.
   Осип Савельич умрет от смеха.
   Телефон зазвонил  так  неожиданно  громко,  что  Инна  подскочила  на
диване, чуть не  своротив  со  столика  пузатый  бокал.  Кажется,  нервы
истончились до ниточек за сегодняшний вечер.
   - Слушаю.
   - Хотел сказать,  Инна  Васильевна,  что  ты  очки  темные  в  машине
оставила.
   Осип, собственной персоной.
   - Какие темные очки?
   - Свои. Завтра станешь искать, а они в машине.
   - Осип Савельич, - сказала Инна с умеренной досадой, - я темные  очки
стану искать в мае месяце. До этого они мне  точно  не  понадобятся.  Ты
зачем звонишь?
   Осип завздыхал.
   - Да... ни зачем. Так просто. Все там у тебя... в порядке-то?
   - Все, Осип Савельич.
   - Ну и хорошо. По телевизору тебя показали, видала?
   - Видала.
   - Ну и хорошо.
   Опять молчание и вздохи. Инна тихонько хмыкнула - так,  чтобы  он  не
услышал.
   - Тогда спокойной ночи, Инна Васильевна. До завтра.
   - До завтра, Осип Савельич.
   Вот какой заботливый у нее водитель, черт бы его побрал! А  если  она
на  романтическое  свидание  отправится,  он  тоже   караулить   станет,
проверять, высказывать свое мнение, а потом допрашивать о впечатлениях?!
   Она не ходила на романтические свидания с тех пор, как вышла замуж.
   С тех пор, как развелась, у нее случилось одно свидание, но  это  еще
большой вопрос, можно ли его назвать романтическим.
   Теперь из-за этого свидания она не оберется проблем - как будто у нее
их мало!
   Каким-то образом она оказалась причастна к смерти губернатора  и  его
жены - и сама не знала, каким именно.
   Каким-то образом она должна немедленно во всем разобраться - хотелось
бы знать, каким именно.
   Каким-то  образом  нужно  суметь  ни  разу  не  попасться  на   глаза
Ястребову, иначе она потеряет работу гораздо раньше, чем он окажется  на
престоле, - или она ничего не понимает в людях! Таким, как Ястребов,  не
нужен никакой  "компромат"  в  непосредственной  близости  от  себя.  Он
проглотит ее и даже не заметит, что проглотил.
   Отряд не заметил потери бойца.
   Инна решительно встала с дивана и отнесла  в  раковину  бокал  -  она
терпеть не могла беспорядка. Поднялась на второй этаж и  с  наслаждением
вылезла из черного траурного костюма - давно б ей догадаться его снять!
   Тоник спал на ее постели,  да  не  просто  на  посте