бы выпихнуть его из эфира. Не то чтобы  слава  Владимира  Вольфовича,
сына  юриста  и  никому  не  известной  мамы,  не  давала   покоя   Инне
Селиверстовой, и вряд ли она позволит себе драть Ястребова за  волосы  и
швыряться стаканами, но есть множество других способов выставить мужчину
дураком. Даже если этот мужчина бизнесмен,  политик,  некоторым  образом
олигарх, некоторым образом... любовник и  всеми  остальными  образами  -
противник.
   И тут Инна потянулась, как кошка Джина, которая  уже  придумала,  как
выцыганить у хозяйки рыбу, выспаться на ее шубе,  поваляться  на  только
что выстиранных полотенцах и при  этом  остаться  тем,  кем  она  хотела
остаться, - бедной киской.
   - Ты чего улыбаешься, Инна Васильевна? Бдительный Осип,  несмотря  на
весь свой гнев, за Инной все же послеживал.
   - Да так, Осип Савельич. Все хорошо.
   -  Хорошо!  Где  хорошо-то?!  Едва  из  кустов  вылезли!   Еще   пять
сантиметров, трактор пришлось  бы  вызывать!  -  И  вдруг,  без  всякого
перехода:
   - Инна Васильевна, а вчера...  на  Ленина  когда  были...  ты  ничего
такого не видала?
   Инна  стиснула  кулак  и  разжала,  посмотрела  на  черную  ладонь  в
перчатке.
   Первое жизненное правило гласило  -  никогда  и  ничего  не  бояться,
особенно когда точно не знаешь, где опасность.
   - А что я должна была видеть, Осип Савельич?
   - Да ведь... померла вдова-то. Инна молчала.
   - Ты вчера с ней повидалась? Разговаривала с ней?
   "Вольво"  плавно  причалил  к  замусоренному   и   бедному   подъезду
Белоярского телевидения. Возле обшарпанной двери курили какие-то  мужики
в шарфах и шапках, но без курток. Едва завидев Иннину  машину,  один  из
них щелчком далеко отбросил окурок и потрусил к ней, на  ходу  поправляя
шарф, словно галстук-бабочку.
   - Осип Савельич, - быстро сказала Инна, глядя на  приближающегося,  -
мы с тобой потом поговорим. После эфира, ладно?
   - Проводить тебя?
   - Не надо. Тут  полно  провожающих.  Неодобрительно,  как  показалось
Инне, Осип щелкнул кнопочкой замка. Дверь с ее стороны распахнулась.
   - Инна Васильна, рад приветствовать! Пойдемте скорее, у нас до  эфира
семь минут.
   - Успеем, - хладнокровно сказала Инна и вскинула на  плечо  крохотную
красную  сумочку,  женственную  и  мягкую,  как  сама  женственность   и
мягкость.
   Громадный джип с мигалкой на крыше и бронированный тяжелый "Мерседес"
- разумеется, черные и мужественные, как сама чернота и  мужественность,
- оказались с другой стороны крохотной стоянки. Инна  прошла  мимо  них,
как кошка Джина мимо только что разорванных хозяйских колготок -  словно
они не имели к ней никакого отношения.
   Цокая каблуками, она пролетела холодный тамбур, "провожающий"  -  или
"встречающий", кто его знает! - что-то говорил за ее спиной задыхающимся
голосом.  Она  не  отвечала.  Ей  нужно  было  подумать  и  не  хотелось
разговаривать.
   Знакомые прокуренные коридоры вывели ее к знакомой крохотной  студии.
Возле дверей, рядом с  которыми  обыкновенно  не  стояло  ничего,  кроме
пепельницы на длинной ноге, на этот раз стояло нечто с  каменным  лицом,
каменными  плечами,  каменными  руками,  в  каменном  черном  пиджаке  и
бетонном  сером  галстуке.  Кажется,   в   литературе   это   называется
"неброский".
   Да. В "неброском" галстуке. Вот так правильно.
   Инна  взялась  за  длинную  холодную  ручку,  а  "неброский"  галстук
навстречу этому ее движению шевельнул  частью  своей  кирпичной  кладки,
словно вознамерившись ее не пускать.
   -    Это    на    эфир,    -    нервно    засвистал    из-за    плеча
"встречающий-провожающий". - Инна Васильевна Селиверстова.  Руководитель
управления информации края.
   Кирпичная  кладка  замерла.  Из-за  двери  доносились  голоса.   Один
властный,  похохатывающий  -  Ястребова.  Нервно-заискивающие   -   всех
остальных.
   Ну что ж. Она готова.
   Шевеление кирпичной кладки ее не касалось - осмелился  бы  он  ее  не
пустить! Он и не осмелился - Инна распахнула  дверь,  шагнула  в  сияние
мощных ламп и громко сказала:
   - Добрый вечер.
   Навстречу ей все смолкло. В комнате было полно народу. Двое или трое,
с ходу она не разглядела, каменных и черных, нервная съемочная группа  в
джинсах и  замусоленных  свитерах,  и  в  центре  -  Ястребов  Александр
Петрович. Инна увидела, как он повернул голову, сверкнули его очки.
   Изумление, плеснувшееся в этих самых  очках,  которого  он  не  сумел
скрыть, порадовало ее.
   - Я чуть не опоздала, прошу прощения. Не по своей вине.
   Она скинула шубу на  чьи-то  руки  и  даже  не  посмотрела,  на  чьи.
Поправила челку и перекинула сумочку с одного плеча на другое.
   Ястребов поднялся. Лицо его  стало  каменным,  на  манер  только  что
виденного возле плевательницы.
   - Ястребов Александр Петрович.
   - Селиверстова Инна Васильевна. Очень приятно. Приятно  ей  точно  не
было. По позвоночнику как будто пропустили ток. Ей казалось, что  вокруг
нее потрескивает электрическое поле и вспыхивают синие искры - они  даже
отражались у него в очках. Или это лампы отражались?..
   Все остальные присутствующие были значительно ниже этих двоих по всем
известным и неизвестным табелям о рангах, поэтому толклись  в  некотором
отдалении,  не  смея  ни  заговорить,   ни   приблизиться.   Московского
телевизионного ухарства, когда нам сам черт не брат, в Белоярске не было
и в помине - и  вот  выжидали,  нервничали,  переминались,  но  молча  и
поодаль.
   Инна точно знала, сколько времени у них до эфира -  три  с  половиной
минуты, - и точно знала, когда нужно взять инициативу па себя.
   - Я думаю, нам пора в студию, - объявила она и улыбнулась  ведущей  в
синем с блестками костюме. - Сумку я оставлю здесь, разрешите?
   - Да-да, Инна Васильевна, конечно! Вася,  возьми  сумочку!..  Ребята,
садимся в студию! Где звукорежиссер,  надо  прицепить  микрофоны!  Люда,
Люда, не слева, а справа!.. Она на правом кресле, а  он  на  левом!..  У
ведущей правая щека  темнее,  дайте  пудреницу!  Да  быстрее,  черт  вас
побери!..
   Инна взбежала на подиум, процокала каблуками и  села  в  свое  правое
кресло. Ястребов на нее не смотрел, старательно улыбался синему  костюму
с блестками.
   Он не был готов, а  времени  подготовиться  не  оставалось.  Хоть  бы
помощник сказал ему, что его сегодняшний противник - она!
   Он согласился на эфир, потому что с чего-то  надо  начинать  победное
восшествие на трон, который маячил впереди.  Надо,  чтобы  люди  к  нему
привыкли, начали узнавать на улицах.  Чтобы  знали,  что  он  все  время
где-то поблизости, хоть в этом самом ящике, что таращится  и  бубнит  из
угла каждой квартиры каждого дома. Он, Александр Ястребов,  тоже  станет
таращиться и бубнить, и все к этому привыкнут и через два месяца сделают
то, что должны сделать, - проголосуют за него.
   Тема сегодняшней передачи его нисколько не волновала.  Свобода  слова
так свобода слова.
   Ни в какую такую свободу он, конечно, не верил, потому что был умен и
беспредельно циничен. Он был абсолютно убежден, что за  зарплату  в  сто
тысяч долларов в месяц именитый ведущий, тяжко вздыхая  и  глядя  поверх
очков, долженствующих символизировать консерватизм и надежность,  станет
изо дня в день повторять, что  в  сутках  тридцать  три  часа,  а  Земля
плоская, - и понимал его.  Кто  угодно  станет,  не  только  этот  самый
ведущий.  В  конце  концов,  домик  в  пригороде  Лондона,  виллочку   в
Коста-Браво, теремок в Чигасове надо отрабатывать,  а  без  всего  этого
жить грустно.
   Вот, собственно, и вся свобода слова.
   Если найдется умник, готовый заплатить двести тысяч, именитый ведущий
еще больше опечалится, вздохнет, наверное, совсем  тяжело  и  расскажет,
что нынче стало доподлинно известно, что в сутках  пятьдесят  два  часа,
Земля имеет форму равнобедренного треугольника, а в Чечне живут  кроткие
землепашцы.
   Ястребов, как и большинство промышленников, готов был кормить их -  в
свою пользу  кормить,  разумеется!  -  но  всерьез  считать  борцами  за
какие-то там светлые идеалы не желал. Кроме того, он был  уверен  -  так
его научила собственная пресс-служба, - что народу вовсе никакой свободы
не надо, что народ против "вседозволенности", что народ  устал,  ему  бы
чего-нибудь эдакого, оптимистического, веселенького, хлеба и зрелищ, так
сказать, и чтоб зрелища отбирал кто-то умный и снисходительный.
   В данном случае в роли умною и снисходительного Ястребов  представлял
себя. Инна Селиверстова в мгновение ока роли перераспределила.  К  концу
пятой минуты дискуссии Александр Петрович уже выглядел некомпетентным  и
угрюмым самодуром, который против всего на свете, как баба-яга, а  самое
главное, против такого завоевания демократии,  как  все  та  же  свобода
слова!
   Черт побери, если бы он был готов, ей не удалось бы с такой легкостью
обойти его на всех поворотах, но он готов не был.
   Ее помощник - молодой, лысеющий, сказочный интеллектуал и красавец  -
улыбался из-за камеры затаенной  и  насмешливой  улыбкой:  понимал,  что
Александр Петрович проваливается с треском, и все это  понимали,  в  том
числе и сам Александр Петрович!
   Кроме того, у нее имелось то,  чего  в  помине  не  было  у  него,  -
многолетний телевизионный опыт. Она не просто была убедительна или более
компетентна - она знала,  как  сидеть,  улыбаться,  куда  смотреть,  как
держать руки, где взять паузу, а  где  поставить  точку.  Он  ломился  в
вопрос с силой буйвола, стремясь  сокрушить  и  растоптать  чужую  точку
зрения, она грациозно, как кошка, на эту точку забиралась и посматривала
сверху лукаво и  снисходительно.  Из  этого  снисходительного  лукавства
явствовало, что точка зрения противника дурна, глупа, неуместна, но она,
Инна, настолько великодушна, что позволяет зрителям самим делать выводы.
   - Я считаю, - рубил Ястребов, мрачнея с  каждой  секундой,  -  что  в
закон о печати необходимо внести изменения. Необходим контроль,  строгий
контроль над журналистами, а для этого необходим закон!..
   -  Уважаемый  Александр  Петрович,  строгий  контроль   над   прессой
осуществлялся в течение почти семидесяти лет.  К  чему  это  привело?  К
тому, что у нас была газета  "Правда",  которая,  скажем  так,  выражала
одну-единственную, подчас одиозную точку зрения. Больше никаких газет не
было. Вообще не существовало средств массовой информации как таковых.
   - Вот и отлично! - бухнул Александр Петрович внезапно. -  И  отлично,
что не существовало! Потому что информация информации рознь!
   Это была уж такая глупость, что сказочный  помощник  Юра  за  камерой
засмеялся в голос, получил рассерженный взгляд от режиссера  и  закрылся
папочкой.
   Ястребов стал выпутываться, увяз, сбился на  диктатора  Пиночета,  на
подлодку "Курск", на то, что в Чечне воруют, - все это не имело никакого
отношения к теме дебатов. Инна слушала, подняв брови, как строгий  завуч
слушает второгодника и  пытается  на  глаз  определить  -  в  этом  году
перевести мальчика в школу  для  умственно  отсталых  или  подождать  до
следующего, может, "выправится".
   Ведущая в блестках улыбалась неопределенной улыбкой. Ястребова она до
смерти боялась и никак не могла придумать, как  прийти  ему  на  помощь,
хоть режиссер и сигнализировал, и гримасничал, работал бровями и губами,
но она все не понимала.
   Примерно минуты за три до выхода из эфира Инна победила окончательно,
и все это поняли. Для того чтобы поняли не только по эту,  но  и  по  ту
сторону камеры, она поменяла позу, откинулась на спинку кресла, положила
ногу на ногу и предоставила Александру Петровичу  бубнить,  сколько  ему
вздумается. Александр Петрович послушно забубнил, думая, что ему удастся
исправить положение, но Инна знала, что делала. Ведущая  вышла  из  игры
уже давно, а ничто не могло  так  утомить  слушателей,  как  равномерное
бухтение без вопросов и пауз. Кроме того, по правилам  передачи  ведущая
должна была попрощаться и объявить  завтрашнюю  тему,  а  для  этого  ей
непременно придется Ястребова  перебить,  что  она  и  сделала  -  очень
неловко.
   Ястребов рассерженно замолчал.
   Инна улыбалась приветливой стеклянной улыбкой.
   Ведущая скомкано простилась, и несколько секунд все сидели молча.
   - Большое спасибо, - возвестил режиссер.
   - Спасибо вам, - отозвалась Инна.
   Она и не думала подниматься со своего кресла - знала, что еще  должен
подбежать шустрый мальчик, отцепить от них петличные  микрофоны.  Такого
шика, как в Москве, - рации за ремнем - в Белоярске еще не практиковали.
Ястребов ни про какие микрофоны, понятное дело, ничего не знал,  поэтому
решительно пошел с подиума  и  был  остановлен  воплями  всей  съемочной
группы и  шустрого  мальчика,  и  пиджак  у  него  задрался,  и  галстук
оттопырился, и шнур запутался, и все стали тащить с него  пиджак,  а  он
поворачивался во все стороны, как разъяренный медведь в осином гнезде.
   Инна сидела, молчала, наблюдала - никуда не торопилась.
   Вот, дорогой Александр Петрович, каково чувствовать себя дураком - на
пустой дороге, рылом в сугробе, когда мигалки уже пролетели вперед, а ты
еще даже не понял, что случилось и будут ли тебя убивать!..
   - Инна Васильевна, спасибо вам большое! Как всегда, все  великолепно,
как вы его: раз - и все дела, и правильно, и учить их надо, только  ведь
все равно ничему не научишь!..
   Инна кивала, пока  редакторша  стрекотала  вокруг  нее,  а  операторы
провожали  скорбными  взглядами  -  почему-то  все  операторы  на   всех
телестудиях провожали ее именно такими взглядами.
   А потом она вышла в крохотную комнатку  и  оказалась  нос  к  носу  с
Ястребовым. Больше в комнатке никого не было, даже каменных  пиджаков  и
бетонных галстуков, только веселый голос Юры доносился  из-за  студийной
двери.
   Ястребов был мрачен.
   Инна улыбнулась ему самой милой из всех своих улыбок.
   - Поздравляю вас.
   - Спасибо, Александр Петрович.
   - В следующий раз я буду готов. Так что берегитесь.
   Никакого  "следующего  раза"  не  будет.  В   следующий   раз   твоим
противником  будет  кандидат  в  губернаторы,  а   не   я.   Сегодня   -
исключительный случай.
   - Александр  Петрович,  вы  все  не  правильно  поняли.  Я  вовсе  не
собиралась...
   - Собиралась, собиралась.
   - Я не хотела, чтобы...
   - Хотела, - перебил Ястребов. - Все правильно.  Мы  теперь  в  разных
командах.
   Инна и сама толком не знала,  в  какой  она  теперь  команде.  Якушев
сегодня про "команду" не сказал ни слова, все больше про  "праздник  для
народа" и про то, что Инна должна найти на него денег.
   - И хотела, и собиралась. Но ты сильно  рискуешь.  Или  думаешь,  что
из-за того, что ты со мной спишь...
   Инна раздула ноздри.
   - Я с тобой не сплю.
   - Мне показалось?
   - Это ты спишь со мной. Он развеселился:
   - А что, есть разница?
   - Огромная, - уверила его Инна, - просто колоссальная.
   - Никакой, - весело сказал он. -  Но  ты  особенно  не  увлекайся.  Я
больше не дам тебе шанса.
   - Да мне и не надо никаких шансов.
   - Посмотрим.
   - Посмотрим, - повторила она. Разыскала свою сумочку,  пристроила  ее
на плечо и посмотрела независимо.
   - Я должен подать тебе шубу?
   Она посмотрела ему в лицо. Он вдруг подумал, что боится ее до  смерти
- потому и хорохорится, что боится.
   - Вообще говоря, так принято. Но можешь не подавать.
   В комнатку ввалился радостный Юра:
   - Инна Васильевна, вы сейчас  домой?..  Помощник  моментально  оценил
обстановку,  даже   не   столько   обстановку,   сколько   напряженность
электрического поля - опять синие искры в очках у  Ястребова,  и  вокруг
как будто потрескивает. Юра смолк, приостановился и занял позицию  -  за
правым Инниным плечом.
   Ястребов насмешливо посмотрел на них обоих - даже как-то объединил их
взглядом.
   - Еще раз спасибо и до свидания, Александр Петрович.
   - И вам спасибо, Инна Васильевна.
   Она повернулась к нему строптивой спиной, позволила Юре подать шубу и
вышла в  коридор,  чуть  не  стукнув  по  носу  того,  кто  стоял  подле
плевательницы.
   Да. В эфире все было проще. Возможно, он и плясал под  ее  дудку,  но
лишь потому, что у него оказалось меньше опыта и он не сразу  сообразил,
как именно ему следует держаться. Вне эфира он действовал на нее слишком
сильно, чтобы она могла позволить себе задевать или дразнить его.
   Осип  встретил  ее  в  "холле",  как  шикарно  назывался  продуваемый
сквозняком вестибюль с  затоптанными  полами,  телевизором,  поролоновым
диваном и кадкой для фикуса. Фикуса в кадке не было -  должно  быть,  не
вынес трудностей телевизионно-сибирской жизни,  -  из  бывшей  фикусовой
земли густо торчали хвосты "бычков", как будто посадки всходили.
   Осип был мрачен. Едва  завидев  Инну  с  Юрой,  поднялся  с  пыльного
дивана, повернулся спиной и пошел к выходу, ни слова не сказал. Это было
на него совсем не похоже. Инна проводила взглядом широкую спину.
   - Инна Васильевна, я вам больше не нужен?
   - Нет, Юр, спасибо.
   - Ваше расписание на завтра.
   Инна покосилась на хрусткий листок белой бумаги и перевела взгляд  на
помощника.
   Эдакие нарочито "начальственные" штучки всегда ее раздражали. Она  же
не премьер-министр Великобритании, зачем ей расписание!  Все  свои  дела
она знает сама, кроме того, график ее жизни постоянно меняется - еще  ни
разу  она  не  дожила  день  до  конца  в  соответствии  с  расписанием,
составленным Юрой.
   Юра, как и Осип, был очень озабочен тем, чтобы ее  статус  "правильно
соблюдался" - а заодно и его! Он - помощник "большого начальника", и  он
делал все, чтобы быть хорошим помощником.
   Инна сложила расписание вчетверо  и  затолкала  в  сумочку.  Даже  из
сумочки оно ее раздражало.
   - Вы были великолепны, Инна Васильевна. Как всегда.
   - Юр, я сто раз говорила, что расписание  мне  не  нужно.  Мне  нужен
только список запланированных встреч, которые нельзя отменить.
   - Собственно, это и есть список...
   - Собственно, это никакой не список! -  Она  выхватила  расписание  и
вновь развернула. - Вот это что такое?
   - Где, Инна Васильевна?
   - Вот здесь. Это что написано?
   Юра заглянул и старательно прочитал. С его  точки  зрения,  все  было
правильно.
   - М-м... Здесь написано - обед. Это для секретаря, чтобы  вас  лишний
раз не беспокоили.
   - Юра, у нас не бывает никаких обедов, уж вам ли об  этом  не  знать!
Почему тогда после обеда вы не написали - сон? Чтобы меня лишний раз  не
беспокоили?!
   Юра пожал широкими плечами под  коричневой  итальянской  дубленкой  и
улыбнулся доброй улыбкой. Он был франт,  игрок,  умница,  специалист  по
подковерным делам, и Инне не хотелось с ним ссориться только потому, что
Ястребов Александр Петрович сказал ей, что она с  ним  спит  и  чтобы  в
будущем ни на что не надеялась. Самодовольный, наглый мужлан, уверенный,
что он сильнее всех на свете!
   - Спокойной ночи, Инна Васильевна.
   - До завтра, Юра. Не обижайтесь на меня! Опять добрая улыбка  во  все
"шестьдесят четыре" зуба.
   - Что вы!..
   Он вдруг поцеловал ей руку, прямо поверх  перчатки,  и  ушел  в  свою
машину.
   Осип, перегнувшись, открыл ей дверцу.
   Они тронулись со стоянки как раз в ту секунду, когда  на  обледенелом
крылечке показались первые каменные лица и бетонные тела.
   Осип надавил на газ  и  пулей  вылетел  на  тихую  улицу,  освещенную
единственным фонарем - вот какой понятливый!
   - Ты что такой мрачный, Осип Савельич?
   - Эфир твой смотрел. Инна замерла.
   - И что? Ты из-за эфира мрачный? Молчание, сопение, ночная дорога.
   - Осип Савельич!
   - Чего?..
   - Что с тобой? Чем я тебе не угодила? Молчание, сопение и все такое.
   Инна  вздохнула.  Вот  наградил  бог  водителем!  Беда   просто.   Но
приставать не стала. Захочет  -  расскажет,  нет  -  значит,  пусть  сам
справляется со своими глубокими и трудными чувствами.
   - Чего это ты... осторожность совсем потеряла, а?
   - Что я потеряла?!
   - Он те