ах
большие красные руки, ежился и  время  от  времени  расправлял  плечи  и
судорожно выпрямлялся.
   Отец-губернатор только и делал, что прикрывал и защищал  их  -  давал
работу, деньги,  "подключал"  связи,  употреблял  влияние,  а  сыну  еще
нанимал врачей, шарлатанов, колдунов, все для того, чтобы тот "завязал",
"зашился", "покончил с зельем", а тот все никак не мог ни  завязать,  ни
покончить.
   Теперь мимо осиротевшей губернаторской семьи по очереди проходили все
пришедшие "почтить" - сначала  московские,  потом  местные,  -  шептали,
пожимали  руки,  делали  утешающие  и  скорбные  лица,   некоторые   для
правдоподобия утирали сухие глаза, а вдова так и не подняла лица.
   - Ну, и нам пора, - пробормотал рядом Симоненко, - ах ты, господи...
   Он неловко обошел насыпанный холм земли, осыпая сухие жесткие  комья.
Ах ты, господи...
   Инна не стала ничего говорить: для  нее  покойный  Мухин  был  просто
начальник - "медведь, бурбон, монстр", - не  самый  лучший  и  не  самый
худший, бывали в ее жизни  и  похуже!  Она  лишь  пожала  вдове  руку  и
собиралась отойти и несказанно удивилась, когда услышала тихий, какой-то
бестелесный голос:
   - Инночка...
   Любовь Ивановна  казалась  неподвижной,  дочь  смотрела  прямо  перед
собой, у рта собрались раздраженные складки,  словно  она  сердилась  на
отца за то, что он так некстати умер. Сын трясся рядом, дергал замерзшим
носом.
   Кто ее звал?..
   Сзади уже вежливо теснили - поскорее "выразить сочувствие", дотерпеть
до конца процедуры, а потом забраться в тепло машины, где уютно  дремлет
водитель, протянуть ледяные руки к решетке отопителя, закурить и поехать
туда, где уж можно будет и "помянуть по русскому обычаю".
   - Инночка...
   Все-таки Любовь Ивановна, которая так и смотрела вниз  -  то  ли  под
ноги, то ли на могилу мужа.
   - Любовь Ивановна?..
   - Сегодня часов в десять приезжайте к нам.
   Сзади напирали и лезли,  как  в  очереди  за  стиральным  порошком  в
недалеком и радостном социалистическом прошлом.
   - Куда... мне приезжать, Любовь Ивановна?
   - На городскую квартиру. На даче мы вряд ли... сможем поговорить.
   О чем им говорить?! Даже при жизни Мухина они сказали друг другу едва
ли десяток слов. Инна никогда не принадлежала к числу "друзей семьи",  а
Любовь Ивановна, по обычаю всех русских  "публичных  жен",  на  передний
план  не  лезла,  участия  ни  в  чем  не  принимала,  от  модельеров  и
парикмахеров  отказывалась  наотрез  и,  когда   супруг   звал   ее   на
какое-нибудь судьбоносное протокольное мероприятие, отвечала  неизменно:
"Ты уж, Анатолий Васильевич, там без меня. Что я тебе? Связа одна!"
   - Мама!.. - Это дочь Катя. Голос напряженный.
   - В десять, Инночка. Я буду ждать.
   - Я обязательно приеду, Любовь Ивановна.
   Увязая  каблуками  в  земле,  она  перебралась  на   другую   сторону
могильного холма и спрятала нос в  воротнике  шубы.  Мех  был  мягкий  и
гладкий, и  пахло  от  него  хорошо  -  вчерашними  духами  и  чуть-чуть
сигаретами.
   Что она хочет мне сказать? Зачем я ей понадобилась,  да  еще  в  день
похорон, да еще вечером, да еще в  городской  квартире,  когда  на  даче
будут "все" - московские гости с их ариями, многочисленные родственники,
малочисленные друзья?..
   До конца  "траурного  мероприятия"  оставалось  совсем  немного,  все
говорили почти что в полный голос, и все - о делах, под  конец  перестал
стесняться.
   - Выборы через два месяца. Это, значит, когда? Ну  да,  получается  в
конце декабря.
   - Под самый Новый год, елки-палки!
   - Так еще заксобрание должно утверждать...
   - Хруст все утвердит, что надо. Ему тянуть интереса нет,  он  же  сам
баллотироваться хочет.
   - Ну и правильно. Самый верный кандидат.
   - Надо, чтобы олигархи поддержали, а они пока что-то его не очень...
   - Павел Иванович, а правда, что Адмиралов  продал  контрольный  пакет
"БелУголь"?
   - Говорят, что продал, а там... не знаю.
   - А в "Коммерсанте" вчера статья была...
   - Ваш "Коммерсант", пожалуй, набрешет!..
   - А эти небось знают!
   - Коку же и знать, как не им.
   - Кого еще президент поддержит...
   - Хруста он поддерживает.
   - Да про эту поддержку сам Хруст и толкует,  а  как  на  самом  деле,
никто не знает.
   - Кто же "БелУголь" перекупил?.. Появится тут у нас...  новая  фигура
да и выскочит в губернаторы!
   - Никто никуда не выскочит, у нас край, а не цирк!
   Инна отступила в снег, пропуская всю замерзшую  и  очень  озабоченную
компанию.
   - Инна Васильевна! Ты давно из Москвы?..
   - Два дня. Как узнала, так сразу и прилетела.
   - А... откуда узнала?
   Это был очень важный вопрос, самый важный - кто кому звонил, кто кого
вызывал, кто от кого узнал.
   Король умер, да здравствует король, все правильно.
   Все  претенденты,  едва  узнав,  что  престол  освободился,  кинулись
собирать и группировать вокруг себя "своих". Тех, кто подставит спины  и
плечи, чтобы хозяин вскарабкался по ним на высокое  и  теплое  место,  и
утвердился на нем, и окопался, и настроил укреплений и дотов,  а  потом,
бог даст, распределил бы вожделенные "доходные места" - в соответствии с
высотой и шириной подставленной спины или, напротив, вне зависимости  от
размеров спины, зато в соответствии с умением ее владельца убедить  царя
в несомненности своих заслуг.
   Инне  звонил  Якушев  -  и.о.  царя,  самая  сильная  на  сегодняшний
похоронный день шахматная фигура.  Инна  таким  образом  оказывалась  "в
команде" первого претендента на трон и приобретала некий особый  статус.
Статус пока не был, так сказать, закреплен за ней официально, потому что
с Якушевым по приезде она так и не виделась - тот был  слишком  озабочен
смертью губернатора и ситуацией вокруг нее.
   О смерти Мухина говорили шепотом и тревожно оглядываясь по сторонам -
странная смерть, непонятная, волнующая.
   Губернатор был найден мертвым в своем кабинете - с  черной  дыркой  в
виске  и  пистолетом,  валявшимся   под   правой   рукой,   на   красном
"кремлевском" ковре. Якушев, позвонивший Инне в Москву, сказал:  "Убит".
Прессе "скормили" несчастный случай. Если бы пресса была  московской,  а
не белоярской, так просто от нее отвязаться ни за  что  не  удалось  бы.
Местная  проглотила  "несчастный  случай  и  неосторожное  обращение   с
оружием", и было очевидно, что проглотила просто так, от  неожиданности.
Московская пресса в игру еще не вступила, и Инна знала совершенно точно,
что грянет грандиозный скандал, когда вступит.
   К тому времени, когда Инна оказалась в Белоярске, версия,  та  самая,
которая для "внутреннего пользования", а не  для  прессы,  поменялась  -
самоубийство,  вне  всяких  сомнений.  И  поза,  и  пистолет,  и   время
классическое - зыбкая грань между ночью и утром, когда демоны выбираются
из своей преисподней и, злобно скалясь, начинают грызть и терзать слабый
человеческий мозг,  подкидывать  гадкие  мысли  и  сооружать  чудовищные
образы, спасение от которых - только смерть. Уйти, не жить, не смотреть,
кануть в небытие и беспамятство.
   Слаб человек, слаб.  О  чем  ты  думал,  Анатолий  Васильевич,  когда
приставлял к голове холодное, гладкое, страшное дуло? Кто тебя под  руку
толкал? Что ж ты так... не устоял? Как ты мог?..
   Инна скорбно кивала, соглашалась, теребила в кармане зажигалку - и не
верила в версию самоубийства.
   Она мало знала Мухина, но и того, что знала, было  достаточно,  чтобы
не верить.
   Он был "медведь, бурбон, монстр" - такой же  кадровый  работник,  как
Симоненко, закаленный "партийным аппаратом" и  отобранный  той  системой
для руководства той страной. Он был твердо убежден, что все, что делает,
- только во благо, даже когда во вред, все равно "во благо".
   Он не лез в крупный бизнес, не пытался прижать криминал, не удалял от
власти олигархов и не ссорился с  федеральной  властью.  Он  был  вполне
удовлетворен положением, которое занимал, и даже верил в то, что  он  на
самом деле губернатор - кортеж состоял по меньшей мере из четырех машин,
мигалки  заполошно  мигали,  гаишники  вытягивались  вслед   по   стойке
"смирно", личный самолет с красным бархатным салоном исправно возил  его
в Москву и обратно, колхозники и  колхозницы  встречали  с  рушниками  и
караваями. В Кремле  его  тоже  принимали  с  почетом,  без  рушников  и
караваев, правда, но вполне уважительно, и он, давая интервью,  говорил,
намеренно и значительно окая, соблюдая максимальную "близость к народу":
"Когда губернаторская власть сильна, когда она уважаема, тогда и порядок
будет!"
   За ним не было никакого бурного криминального прошлого, он не являлся
ставленником  "промышленных  группировок",  единственной  серьезной  его
бедой был сын, не удавшийся во всех отношениях.
   - Ты на машине, Инна Васильевна, или подвезти тебя?
   - На машине, спасибо.
   Бессменный Осип, наверное, уже все газеты  прочитал,  все  кроссворды
отгадал,  всю  музыку  послушал,  все  прутья  в  кладбищенской   ограде
сосчитал.
   ...Что покойный Мухин делал ночью в кабинете?! Он никогда не  работал
по ночам! Он всегда говорил, что  "после  девяти  он  не  губернатор,  а
нормальный мужик",  и  бравировал,  и  гордился  этим!  Модные  штуки  -
работать, мол, работать и работать - нисколько его не занимали.  Он  был
слишком  уверен  в  себе,  чтобы  тратить  на  работу   времени   больше
"положенного".
   ...Откуда у него пистолет? Нет, конечно, он вполне  мог  купить  его,
или получить в подарок, или найти  на  улице,  но  все  это  невероятно,
невероятно!.. Он не испытывал ни тяги, ни интереса к  оружию  -  в  силу
возраста и  положения,  которое  занимал  довольно  давно.  Мальчики  от
политики,  только  что  выскочившие   ниоткуда   и   гордившиеся   своей
"причастностью"  -   пистолетами,   джипами,   мигалками,   охранниками,
тысячедолларовыми костюмами, - изгонялись из его  окружения  немедленно.
То есть, разумеется, оставались на своих постах,  но  больше  доступа  к
губернатору не имели - чтобы не раздражать батюшку.
   ...Почему он застрелился? Ничего такого не происходило - президент не
вызывал его на ковер, счетная палата не проводила расследований. Правда,
криминал воевал с криминалом, но так  было  всегда.  Выборов  и  тех  не
предвиделось в ближайшее время, только через два  с  половиной  года,  и
рано еще думать с холодеющим сердцем - как там дальше?!
   Что могло случиться, что заставило "медведя,  бурбона  и  монстра"  в
ночном  кабинете  приставить  к  виску  холодное  дуло?!  Почему  именно
сейчас?! Или узнал то-то такое, о чем во врачебном диагнозе говорится  -
несовместимо с жизнью?
   Что? От кого? Когда?
   И - самое главное - ни вопросы, ни  ответы  не  могли  иметь  к  Инне
отношения. Не только непосредственного, но и  вообще  никакого!..  Зачем
так настойчиво прятала лицо Любовь Ивановна, зачем звала ее к десяти  на
городскую квартиру?
   Осип Савельич, завидев ее, выскочил из машины  и  распахнул  дверь  в
теплое и душистое нутро - она не любила  в  салоне  сигаретной  вони,  и
водитель смолил свои "самокрутки" только на улице.  Стуча  зубами,  Инна
пробралась на переднее сиденье и повернула к  себе  вожделенную  решетку
отопителя. Оттуда ровно и сильно дуло  теплом,  и  она  замерла,  закрыв
глаза.
   - Где это видано, чтоб на кладбище по три  часа!..  Ишь,  развлечение
какое выдумали - как будто не в последний путь, а в армию провожают!
   - Ладно тебе, Осип Савельич.
   - Да ничего не ладно. Смотри, синяя вся! Может,  выпьешь  вот  тут  у
меня... один глоток. Для здоровья.
   Инна открыла глаза и покосилась на своего "кулака и белобандита".  Он
выудил из кармана плоскую металлическую флягу и тыкал ею Инне  в  бок  -
переживал за ее здоровье. Угрюмая физиономия выражала заботу  пополам  с
досадой.
   Старый друг. Боевой товарищ. Член семьи.
   - Давай, Осип Савельич.
   Осип проворно отвинтил крышечку, сунул фляжку Инне  под  нос,  а  сам
опять зашуровал в кармане, отодвинувшись к самой двери.
   Она глотнула теплой водки - изрядно.  Не  поперхнулась,  но  задышала
ртом.
   - На, закуси, закуси скорее!
   В пергаментной бумажке лежали три  толстых  куска  сальной  от  тепла
колбасы и залоснившийся кусок сыра. Инна отщипнула сыр.
   И водка, и колбаса с сыром были взяты на кладбище специально для нее,
и она умела оценить это. Осип никогда не пил - ни за рулем, ни без руля.
В молодости набаловался, хватит, - так это называлось.
   Она тоже  о  нем  заботилась.  В  ресторанах  всегда  заказывалась  и
упаковывалась отдельная порция, отправлялся официант  -  специально  для
него. Она никогда не  держала  его  "просто  так",  лишь  бы  стоял,  не
вызывала без нужды, не хамила ему и не помыкала им.
   Вдвоем они были отличной командой, хоть Осип терпеть не мог ее мужа и
никогда и никуда его не возил.
   - Найми ему такси, Инна Васильевна, - как-то сказал он в сердцах, - а
у меня машина того... сломалась.
   Инна не стала уточнять, что случилось с машиной, которая только утром
исправно отвезла ее в Совет Федерации, и Виктор поехал на такси.
   Впрочем, когда через два часа ей опять понадобилось "выезжать",  Осип
бодро доложил, что готов.
   - А машина? - спросила она, для того чтобы прояснить  все  до  конца.
Она терпеть не могла двусмысленных положений. - Машина-то сломалась.
   - Починилась, - буркнул помрачневший Осип, -  как  сломалась,  так  и
починилась.
 
*** 
 
   И все стало ясно, и с тех пор Виктор только на такси и ездил  -  пока
не купил себе свою, отдельную машину, к которой Осип даже не притронулся
ни разу, все уклонялся под разными предлогами.
   Инна правила игры приняла - хоть иногда водительская  причастность  к
ее личной, частной и всякой такой жизни утомляла и раздражала.
   За тонированным автомобильным стеклом, неслышно разговаривая и  пряча
в шарфы покрасневшие носы, прошли какие-то люди,  совсем  незнакомые.  А
потом знакомые, а следом опять незнакомые.  Мигалка  на  гаишной  машине
крутилась как будто из последних сил, изнемогала от обилия начальства.
   Инне и ее машине места в "траурном  кортеже"  не  полагалось,  не  по
статусу ей было, а проситься в чью-то чужую машину, "по статусу", она не
стала.
   Король умер, а который из королей будет  здравствовать  впредь,  пока
непонятно. Можно ведь  и  не  угадать,  ошибиться,  а  ей  никак  нельзя
ошибаться.
   Она хотела остаться на работе, нет, она должна  остаться  на  работе!
Она должна сделать сумасшедшую карьеру - еще более сумасшедшую, чем  та,
которая уже сделана, - и прямо сейчас, и чтобы ее муж узнал  об  этом  и
понял, как много он потерял, променяв ее,  Инну,  на  "новую  счастливую
семейную жизнь"! И чтобы он кусал себе локти, бился  головой  об  стену,
выл на луну, и чтобы она стала гордой победительницей, а он -  униженным
и раздавленным  ее  карьерным  величием,  и  пусть  даже  это  абсолютно
житомирский вариант "страшной мести"! Ей нужен именно такой -  киношный,
надуманный, со  слезами,  пафосом,  со  всеми  классическими  атрибутами
раскаяния, - иначе она не справится.
   Для всего этого она должна остаться на работе, сыграть безошибочно  и
точно. Это возможно - Якушев позвонил  именно  ей.  В  Москву  позвонил,
вызвал в Белоярск, хоть до сих пор и не принял, и  она  не  может  и  не
должна вести свою собственную  игру,  пока  не  узнает,  какие  планы  у
первого зама - в отношении ее.
   - Сергей Петрович,  мухинский  водитель,  сказал,  что,  мол,  теперь
Хруста возить станет. А это первый признак, что того  на  губернаторское
кресло  прочат,  -  негромко  сообщил  Осип  Савельич.  -  Слышь,   Инна
Васильевна?
   Водители и охрана  всегда  знают  все.  Водители  и  охрана  в  курсе
назначений и отставок задолго до того, как  они  случаются.  Водители  и
охрана - источник самой полной и  оперативной  информации;  жаль,  Гарик
Брюстер и его коллеги ничего об этом не знают.
   - Правда Хруст придет?
   - Да подожди ты, Осип Савельич! Придет, не  придет  -  сначала  пусть
выборы назначат, а там посмотрим.
   - Оно конечно. Посмотрим. Только это верный признак,  Инна  Васильна.
Ты... учитывай.
   - Учту.
   - Едем куда? В "Сосны"?
   "Соснами"  назывался  загородный  поселок,  где  были  дачи  у   всей
"правящей элиты", и у покойного Мухина тоже. Там должен собраться "узкий
круг" - "широкий" поминал губернатора  в  главном  городском  концертном
зале, который сам Мухин и отстроил и страшно им гордился.
   "Про нашу залу, - гремел  он  в  отчетном  докладе,  -  и  на  Москве
заговорят!"
   Вот такой он был, губернатор Мухин Анатолий Васильевич.
   И несколько дней назад он застрелился ночью в своем кабинете.
   Почему? Почему?!
   - Да, Осип Савельич, в "Сосны". А к десяти часам... обратно в город.
   Водитель ничего не спросил - куда,  зачем.  Обратно  так  обратно,  в
город так в город, он свое место знает, дело справляет отлично, а  ежели
когда и вмешивается, то только вот как сейчас - водочки дать хлебнуть  с
мороза, колбаски припасти, упредить, рассказать, что знает и что слышал,
а этот самый Хулио Иглесиас никогда ему не нравился! Разве у такой бабы,
как его Инна Васильевна, может быть  мужик  -  слизняк?!  Тьфу,  гадость
какая, вспомнить противно, опоганился весь - от одних только мыслей!
   Машина осторожно тронулась с места, протиснулась мимо гаишной мигалки
и кучки замерзших милиционеров, мимо ряда черных и  длинных  официальных
автомобилей, стоявших с работающими моторами, прокатила по расчищенной и
укатанной кладбищенской аллее к воротам. Инна смотрела  в  окно,  как  в
сером небе неслышно кричат галки и все кружатся и кружатся  над  голыми,
дрожащими от енисейского  ветра  кронами.  В  голове  как  будто  что-то
звенело - то ли от водки, то ли от ветра, - и щеки сильно загорелись,  и
пальцы.
   Мобильник зазвонил и завозился в кармане шубы, и она долго  не  могла
его вытащить.
   Гаишник у кладбищенских ворот отдал честь. Инна  кивнула,  словно  он
мог ее видеть.
   - Да.
   Звонил Якушев, тот самый первый зам.
   - Инна Васильна, ты мне нужна. Чего на кладбище-то... не подошла?
   - Вы меня не звали, Сергей Ильич, - ответила она осторожно,  -  возле
вас... столько народу было, мне и не пробиться.
   - Ну-ну. - Он тоже считал ее "королевой и царицей Савской", и она  об
этом Знала. - Ты где сейчас? Уехала уже?
   - Уезжаю.
   - Тогда в "Соснах" повидаемся, помянем Василича,  а  завтра,  значит,
зайдешь ко мне. Утром, прямо сразу.
   Инна удивилась:
   - Конечно, Сергей Ильич.
   Завтра утром он никак не  должен  с  ней  встречаться.  Завтра  утром
первый зам должен вовсю общаться с приезжим московским начальством  -  и
премьер прилетел, и парочка "самых-самых" вице-премьеров, и еще  парочка
не "самых-самых". Премьер улетит сегодня же,  а  "самые"  и  "не  самые"
останутся до завтра - вот тогда-то и станет ясно, прав Осип Савельич или
ошибается. Кого хочет Москва  -  Якушева,  Хруста  или  вовсе  какого-то
третьего, незнакомого, купившего у Адмиралова  контрольный  пакет  акций
"БелУголь". Или четвертого, о котором вообще никто ничего не знает.
   Спроста или неспроста водитель покойного  губернатора  станет  теперь
возить  предполагаемого  будущего  губернатора,  а  это  важно,  ах  как
важно!..
   - Ты мне вот что скажи, - ожил в  телефоне  голос  Якушева.  -  Ты  в
Москву как съездила? С пользой или просто так... прокатилась?
   -  С  пользой.  Я  просто  так...  редко  катаюсь,  Сергей  Ильич,  -
проинформировала его Инна, и Осип на нее покосился.
   - Значит, доложишь.
   Инна секунду молчала, и первый зам эту секунду молчания оценил.
   Иннино управление подчинялось напрямую губернатору, и она  никогда  и
ничего Якушеву не докладывала. Больше того,  Якушев  никогда  не  был  в
курсе ее дел, у него вполне хватало своих.
   Все изменилось - вот как следовало понимать указание "доложить".  Все
изменилось, и ты должна это понимать.
   Она поняла.
   - Хорошо, Сергей Ильич.
   - Вот и умница.
   - Завт