ка. Красивая, умная.
   - Инна Васильевна, за ней действительно кто-то шел.
   - Кто шел?
   - Не знаю. Я видел  только,  что  на  улице  кто-то  стоял,  когда  я
выезжал. Я на всякий пожарный по городу малость  покатался,  прежде  чем
сюда приехал.
   Лучше бы ты вовсе не приезжал, быстро подумала Инна.
   - Она сказала, что Любовь Ивановна вчера ушла,  чтобы  встретиться  с
вами, и не вернулась. Вы об этом знаете? Ну, о том,  что  она  хотела  с
вами увидеться?
   О да. Инна об этом прекрасно знала.
   Звоницкий беспокойно следил  за  ней  -  ему  было  неловко,  что  он
втягивает Инну в  проблемы,  и  одновременно  он  испытывал  облегчение,
потому что теперь не  нужно  одному  отвечать  за  губернаторскую  дочь.
Когда-то он усадил ее в обкомовскую "Волгу", захлопнул дверь,  налил  из
термоса горячего чаю и выдал огромный ломоть пирога, который сунула  ему
с собой Любовь Ивановна, уверенная, что "ребенок с голоду пропадает",  -
и все ее проблемы решились сами собой. Вернее, он, Глеб, решил их.
   Все стало по-другому. Девочка выросла, погрустнела - крепкие  красные
сибирские  щеки   превратились   во   впалые,   бледные   "петербургскою
бледностью". Вместо  "конского  хвоста"  из  тяжелых  вьющихся  волос  -
колечки до ушей, делавшие ее  похожей  на  француженку,  насколько  Глеб
Звоницкий их себе представлял. Теплый черный свитер с высоким горлом - а
шейка  тоненькая,  с  синей  жилкой  под  самой  скулой.  Жилка   бьется
часто-часто, как у скворца.
   Она показалась на пороге кухни и улыбнулась Инне.
   - У вас такие замечательные кошки! Очень ласковые.
   - Просто вы им понравились. Они никому не позволяют себя гладить.
   - Неужели? - светским тоном вопросила Катя. - Можно я сяду?
   - Ну конечно!
   Она села и сложила руки на черной юбке - ученица  католической  школы
при монастыре Святой Магдалены.
   Инне было очень ее жалко - так жалко, что она  строго  контролировала
себя и каждое свое слово.
   - Катя, может, вы поедите?
   - Нет-нет, спасибо.
   Инна с сомнением посмотрела на Глеба, а он на нее.
   Ну да. Разумеется, ее надо накормить, а как же иначе?
   Инна достала из холодильника длинный зеленый  огурец  в  целлофановой
пленке, привезенный из Москвы,  увесистый,  солнечный,  толстый  стручок
сладкого перца, пучок унылого укропа -  зимний  укроп  почему-то  всегда
чрезвычайно уныл - и миску с мясом.
   - Глеб, сядь, пожалуйста.
   - Инна Васильевна, давайте лучше я вам помогу.
   - Ты мне очень поможешь, если сядешь и не будешь мешать.
   Он тут же сел, задвинулся спиной в самый угол.  Угол  был  тесный,  а
Глеб очень большой.
   Катя открыла брошенный на столе журнал "Деньги" и стала рассматривать
фотографию главного редактора.
   Она рассматривала редактора, а Инна - ее.
   - Очень симпатичный, - оценила  Катя.  -  И  вообще  хороший  журнал.
Знаете,  это   всегда   заметно,   когда   работают   профессионалы.   В
"Коммерсанте" работают профессионалы.
   Инна Селиверстова не ожидала ничего подобного от Кати Мухиной.
   Выходит, ошиблась?
   Выходит, не правильно оценила губернаторскую дочь?!
   Осторожней, пропищал инстинкт самосохранения. Не горячись и перестань
убиваться над ней, ты же ничего толком не знаешь!..
   Инна  шлепнула  на  раскалившееся  сковородочное  дно  толстый  кусок
розового мяса - сразу вкусно и остро запахло едой. Катя потянула носом и
улыбнулась. Нагнулась и стала гладить Джину, тершуюся о  ее  ноги.  Инна
посмотрела на Джину с изумлением  -  кошка  никогда  не  позволяла  себе
тереться ни о чьи ноги. Она была слишком независима для этого.
   - Катя, когда вы ушли из дому?
   Та разогнулась и посмотрела на Инну - почти безмятежно.
   Играет? Притворяется? Или в самом деле не в себе?
   Инна была уверена, что в отличие от Глеба  с  его  мужскими  глазами,
которые видят только то, что  им  показывают,  она-то  наверняка  сумеет
распознать игру.
   - Я точно не знаю. Давно, наверное.
   - Было светло?
   Она подумала секунду:
   - Д-да.
   Джина подумала-подумала, поставила  лапы  на  черную  юбку  и  мягкой
неслышной молнией вознеслась к Кате на колени. Катя рассеянно  погладила
ее по голове.
   -  Вы...  расскажите,  что  ваша  мама  хотела  увидеться   с   Инной
Васильевной, - подал голос Глеб. - Помните, вы мне говорили?
   - Мама  зачем-то  хотела  вас  видеть,  -  послушно  повторила  Катя,
поглаживая Джину. - И вчера  тоже.  Она  меня  попросила,  чтобы  я  вам
сказала...
   - Катя, - перебила ее Инна. Глеб не должен знать о том, что вчера она
встречалась с вдовой. - Вы не знаете, зачем я была ей нужна?
   - Не знаю, - задумчиво  протянула  губернаторская  дочь.  -  Кажется,
из-за папы. Она все говорила про преступление и наказание. Это роман. Вы
читали?
   Инна опять посмотрела на Глеба. Преступление и наказание?! Какое  еще
преступление?..
   - Я читала, - продолжала Катя. - Мне не очень понравилось,  я  вообще
не люблю Достоевского. Не понимаю. Он слишком великий.
   - Катя, подождите. Что за преступление? Что за наказание?
   - Так вкусно пахнет. Я, оказывается, очень хочу есть.
   Нет, Инна не могла определить, играет она или нет. Пока не могла.
   Глеб все жался в своем углу.
   Инна давно его знала - с тех пор как он однажды  помог  ей  проверить
искренность  и  честность  намерений   одного   "большого   бизнесмена",
пожелавшего профинансировать крупный телевизионный  проект.  Инна  тогда
наотрез отказалась подписывать  какие  бы  то  ни  было  соглашения  без
надлежащей проверки.
   "Да пойми ты, - кричал тогдашний  телевизионный  председатель.  -  Он
ведь не у нас просит. Он нам сам дает!  Это  такие  деньжищи,  а  мы  их
упустим! Что ты из мухи  делаешь  слона?!  Это  ведь  не  политика,  это
примитивная экономика!"
   "Милый мой, - нежно и неоскорбительно отвечала Инна  председателю.  -
Экономика - это все, что до миллиона рублей. Все, что после миллиона,  -
политика. Так что, пока не проверим, денег я у него не возьму".
   Проверял благонадежность Глеб Звоницкий, бывший мухинский охранник, и
проверил до самого дна. После чего телевизионный председатель на  полдня
закрылся в кабинете с Инной и результатами проверки  и,  когда  вышел  в
приемную, был бледен. Приказал секретарше  с  "большим  бизнесменом"  не
соединять  его  больше  никогда,  отправил  помощника  в  МТС  за  новым
мобильным телефоном и  домой  поехал  не  на  своем  "Мерседесе",  а  на
дребезжащей служебной "Волге" - из соображений конспирации.  Глеб  тогда
рекомендовал Инне проверенных ребят "на случай чего" и сам несколько раз
сопровождал ее на сложные переговоры с другими "большими бизнесменами".
   Он был чуточку в нее влюблен - все окружающие мужчины, независимо  от
ранга, возраста, семейного и служебного положения, были  чуточку  в  нее
влюблены,  ровно  настолько,  насколько  требуется,  чтобы  не  потерять
интерес к совместной работе.
   Джина на коленях у губернаторской дочери щурила  глаза,  привалившись
пушистой щечкой к черному свитеру. Инна  посмотрела  на  нее  сердито  -
ревновала.
   - Вы очень вкусна готовите, - сообщила Катя и благонравно  пристроила
вилку на пустую тарелку, и нож пристроила - он не  удержался,  поехал  и
громыхнулся на пол. Глеб рванулся и поднял.
   - Сейчас кто-то придет, - сказала Катя. - Мужчина, наверное, раз  нож
упал.
   Один мужчина только что ушел. Вряд ли он вернется, по  крайней  мере,
сегодня.
   - Катя, о каком преступлении шла речь?
   - Преступлении?
   - Вы только что сказали, что ваша  мама  говорила  о  преступлении  и
наказании.
   - Это роман Достоевского.
   - Я знаю, - мягко объяснила Инна, - ваша мама говорила о романе?
   - Нет. - Катя как будто удивилась. -  Когда  я  прилетела  на  папины
похороны, она мне сказала, что не бывает преступлений без наказаний. Она
думала, что они уже расплатились, а оказалось, что нет.
   - С кем расплатились? - Это Глеб Звоницкий влез. Катя  посмотрела  на
него и пожала плечами.
   - Но речь шла  о  деньгах?  -  насторожившись,  как  рысь  на  охоте,
спросила Инна.
   - По-моему, нет, - подумав немного, ответила Катя. -  Знаете,  в  том
смысле, что расплата за грехи.
   - А что это за... грехи?
   - У них нет никаких грехов! - вдруг резко заявила губернаторская дочь
и выпрямилась. Джина у нее на коленях вздрогнула  и  подняла  голову.  -
Какие у них грехи! Они даже умерли... почти в один день!
   Они не умерли, подумала Инна. Их убили.
   - Господи, сейчас все начнут искать эти грехи и мусолить нашу  жизнь!
- Катя раздула ноздри. Глеб Звоницкий смотрел на нее  с  изумлением.  До
этой секунды она была "бедной овечкой", он не подозревал о  том,  что  у
нее могут быть какие-то  сильные  эмоции.  -  Конечно,  папа  всю  жизнь
занимал большие должности, таким краем руководил, а  потом  застрелился!
Сейчас все скажут, что он взятки брал миллионные или конкурентов убивал!
Или что мама его убила, как жена того генерала... господи,  как  же  его
фамилия!.. Я ничего этого не хочу слушать. Вы поняли?! Не хочу!
   - Кать, - тихо произнесла Инна. Ей было  очень  жалко  ее,  почти  до
слез, и она знала, что ничем не сможет ей помочь - никто  не  сможет.  -
Кать, вам придется... это как-то принять, не знаю. Конечно, сейчас будет
много грязи, и ваши родители...
   - Мои родители были самыми лучшими на свете, - отчеканила Катя. - Вам
ясно?
   Джина спрыгнула с ее колен, отошла и оглянулась с неудовольствием.
   - Ваш отец оставил мне бумаги, - сказала Инна ровным голосом. - Я  их
не получила. Мне обязательно нужно выяснить, что это за бумаги и  почему
он оставил их именно мне. Вы должны помочь мне, Катя.
   - Бумаги, - пробормотала губернаторская дочь, - ну да,  бумаги.  Мама
говорила про бумаги. Мама вчера хотела их  вам  отдать.  Помните,  на...
поминках, когда я к вам подошла?
   Инне было уже все равно, слышит Глеб или нет. Она никогда  ничего  не
боялась и сейчас не станет бояться.
   - Они были у вас на даче?
   - Не знаю.
   - Любовь Ивановна на встречу со мной поехала прямо с дачи?
   - Нет. Мы вернулись в город. Там остались убираться, а  мы  вернулись
на городскую квартиру. Мы Митьку хотели дождаться, а потом  поняли,  что
не дождемся.
   - Он был... сильно пьян? Катя скривилась:
   - Как обычно. И мама  не  поехала.  Пешком  пошла.  Водитель  куда-то
подевался, сразу после кладбища. Мама  сказала,  что  так  теперь  будет
всегда, потому что никому мы не нужны.
   Это точно, подумала Инна. Никому вы теперь не нужны.
   - А бумаг этих я не видела.
   - Инна Васильевна, - осторожно спросил Глеб Звоницкий,  -  о  чем  вы
говорите? Какие бумаги?
   - Я сама не знаю, - призналась Инна. - И больше ваша  мама  точно  не
говорила ни про преступление, ни про наказание, да?
   Катя покачала головой и с досадой заправила за ухо выбившуюся прядь.
   - Она сказала, что мы и так достаточно наказаны. Я думаю, это она про
Митьку. И еще спросила, помню ли я Машу Мурзину. Я сказала, что помню.
   - Кто такая Маша Мурзина?
   - Она утопилась, - объяснила Катя. - Давно, лет двадцать назад.  Папа
сердился, что отец Василий велел ее за оградой похоронить,  знаете,  как
самоубийц хоронят.
   У Инны что-то похолодело в голове, под самыми волосами.
   Господи, какие странные, немыслимые петли. Двадцать лет  назад  Мухин
сердился, что самоубийцу Машу похоронили за  оградой.  Вчера  похоронили
его самого - в ограде, все как полагается и даже  "с  почестями",  -  но
тоже "как самоубийцу".
   Инна налила в чайник воды из канистры. Это  была  особая  вода,  Осип
ездил за ней далеко. Из Енисея  вырезали  кусок,  белый  ледяной  кубик,
заворачивали в брезент и привозили в город. Инне казалось, что это самая
лучшая вода на свете, куда там "Эвиану" с "Виттелем"!
   - Катя, а  почему  Любовь  Ивановна  вспомнила  про...  Машу?  Вы  не
знаете?
   Катя покачала головой - нет, не знает.
   - Ну, хоть о чем вы говорили в тот момент? Катя еще немного подумала.
   - О том, что бог троицу любит, и о том, что наказаны все трое. А  вот
теперь и отец.
   - Кто - трое? Какие трое? Катя покачала головой.
   - А от меня муж ушел, - сказала она внезапно.  -  Давно,  еще  летом.
Мама меня утешала, говорила, что  он  побегает  и  вернется.  Но  он  не
вернется, я знаю.
   У него теперь Илона, художница. Ей надо рисовать, а Генке  нужна  моя
квартира. Для Илоны. Инна всегда соображала очень быстро.
   - Квартира принадлежит вашему отцу?
   - Ну, конечно. А теперь мне.
   - Вам, - повторила Инна.
   Пришел Тоник, сел  рядом  с  Джиной  и  зевнул  во  всю  пасть.  Глеб
Звоницкий посмотрел на Инну.
   - А это мальчик или девочка? - спросила Катя про Тоника.
   - Это он. Тоник.
   - А куда вы деваете котят?
   - У них не бывает котят. Мне пришлось сделать  им  операции.  -  Инна
словно оправдывалась. - Я везде вожу их с собой,  с  котятами  я  бы  не
справилась.
   - Жать, - сказала Катя. - Я бы взяла котенка.
   - Ваш муж был на похоронах?
   - Нет, он только сегодня прилетел. Наверное, узнал, что мама умерла.
   Инна достала с полки три кружки  -  из  одной  недавно  пил  Ястребов
Александр Петрович - и поставила на стол. Потом подумала и  переставила:
ту, из которой он пил, взяла себе.
   - Во сколько московский рейс прибывает? - спросила она у Глеба.
   - Московский - вечером. А... ваш муж разве из Москвы летел?
   - Не-ет, - удивилась Катя, - из Питера.
   - Питерский прилетает часов в одиннадцать  с  копейками.  Сообщили  о
смерти часа в три дня. Он не мог знать, что... умерла ваша  мама.  Он  в
это время летел, - сказал Глеб.
   Катя пожала плечами:
   - Может быть, и не знал.
   - Значит, на похороны отца  он  не  прилетел,  а  на  следующий  день
прилетел, - подытожила Инна. - И он хочет получить вашу квартиру. А  как
его зовут?
   - Генка.
   - А фамилия?
   - Зосимов. Я тоже Зосимова, а не Мухина.
   Она помешала ложкой чай, подула на него и сказала решительно:
   - Я домой все равно не пойду. Мне бы только с Митькой  повидаться,  а
потом я уеду. Может, и его уговорю. Или... нет?
   - Что?
   - Уехать. Нашли бы ему в Питере работу. Мама все мечтала.
   Инна очень Кате сочувствовала, и это сочувствие размягчало, разъедало
ее решимость. Приходилось снова восстанавливать ее, вылепливать, как  из
мягкого пластилина, а  это  не  правильно,  ибо  решимость  должна  быть
твердой, железной, непреклонной, чтобы на нее можно было  опираться,  ею
размахивать, как боевой секирой, чтобы только воздух посвистывал вокруг.
   - Ах нет! - вдруг сказала Катя  тоном  что-то  внезапно  вспомнившего
человека. - Я никак не могу уехать. И Митя не может  уехать.  Нам  нужно
маму похоронить. Мама умерла.
   Лицо у нее вдруг стало сосредоточенным, даже  ожесточенным,  а  потом
набухло, как грозовая туча. Губы повело в сторону, и в глазах отразилась
вся тоска, которая только есть на свете.
   Катя взяла себя за  щеки,  наклонилась  вперед  и  отчаянно  зарыдала
как-то очень по-детски.  В  детстве  кажется,  что  слезы  -  это  некий
волшебный эликсир, вот поплачешь, и все пройдет, просто так пройдет,  от
слез.
   Глеб Звоницкий сердито посмотрел на Инну. Ему жаль было Катю и  очень
хотелось ей помочь, и его сердило, что помочь ей он ничем не может.
   Инна покачала головой.
   Никто не может помочь.
   Катя долго рыдала, а потом начала всхлипывать и подвывать,  судорожно
и коротко дыша.
   Инна  вылила  в  стаканчик  полпузырька  валокордина,   почти   силой
заставила ее выпить и отвела на диван в кабинет.
   Больше она ничего не могла сделать для губернаторской дочери - только
уложить, накрыть, устроить, погасить свет.
   Пришла Джина, села в дверях.
   - Вот такие дела, - негромко сказала  ей  Инна.  -  Какие-то  ужасные
дела.
   Джина согласилась. Дела и с ее точки зрения были ужасны. Весь вечер в
доме чужие люди, никакого  покоя,  уединения  и  неторопливого  общения.
Кроме того, Джина не любила сильных эмоций, потому что,  подобно  рыцарю
Джедаю, чувствовала колебание  "великой  силы".  Эмоции  должны  быть  в
равновесии, или они выйдут из-под контроля, и "великая сила"  захлестнет
того, кто вызвал ее колебание. Странно, что люди этого не чувствуют.
   Джина осторожно и грациозно забралась  на  диван,  где  мертвым  сном
спала под двумя одеялами измученная  губернаторская  дочь,  осмотрелась,
где бы лечь, и устроилась у нее в ногах.
   Инна вышла и тихонько прикрыла за собой дверь.
   Глеб Звоницкий на кухне  пил  кофе.  Коричневая  и  золотистая  банка
стояла перед ним на столе, а из  банки  торчала  большая  ложка,  как  в
казарме.
   - Что-то ничего не понял я, - мрачно сказал он, едва  Инна  вошла.  -
Или она не в себе? Умом тронулась?
   - У нее беда. Я бы тоже от такой беды тронулась.  Глеб  посмотрел  на
нее с сомнением, словно не верил, что Инна может "тронуться".
   - Инна Васильевна, вы простите меня, что я ее к вам... Некуда  больше
было. Ну, не повезу же я ее к... Марату или Коляну! Ну, и  она  про  вас
сказала сразу, что мать, мол, хотела вас видеть.
   - Все нормально. - Инна уселась за стол и  обхватила  руками  кружку.
Чай почти совсем остыл, а вылить  в  раковину  кусок  Енисея  Инне  было
жалко.
   - Так откуда романы Достоевского, троица  и  всякое  такое?  Что  она
придумывает?
   - Не знаю, - задумчиво ответила Инна, - не знаю,  Глеб.  Похоже,  что
Любовь Ивановна что-то такое знала или подозревала...
   - Что?
   - Из-за чего застрелился ее муж.
   - Да теперь хрен кто узнает! - вдруг  ожесточенно  выговорил  Глеб  и
даже ладонью по столу хлопнул тихонько, как будто точку  поставил  -  на
самом деле никто не узнает.
   - Почему?
   - Потому что все в обстановке строгой секретности. Даже нас близко не
пустили никою!.. На месте происшествия никто не был, а теперь говорят...
   - Вас - это кого? - перебила Инна.
   - Нас  -  это  ФСБ,  Инна  Васильевна,  -  объяснил  он  с  некоторой
язвительностью в голосе. - Кто там чего  расследовал,  какие  кто  улики
собрал, кто вывод сделал, что он сам  в  себя  стрельнул,  -  ничего  не
понятно. Вызвали генерала на совещание и  все  ему  там  объяснили.  Ну,
генерал, стало быть, понял и нам тоже объяснил, а там... кто знает.
   - А кто именно вас не пустил?
   - Как кто? Первый заместитель, Якушев Сергей Ильич.
   - Якушев вас не пустил потому, что ему скандалы в крае не ко времени,
- нетерпеливо сказала Инна. - Кроме того, с Мухиным он сто  лет  дружил.
Вряд ли бы он согласился,  чтобы  сейчас  вы  начали  ковыряться  в  его
шкафах, бумагах, письмах! Найдете какие-нибудь незаконные сделки, деньги
или что там еще... Такого добра у каждого губернатора навалом.
   Глеб быстро взглянул на  нее,  как  полоснул  ножом,  и  спрятал  нож
обратно в ножны.
   - Я, Инна Васильевна, вас хорошо знаю, и знаю,  что  нашу  работу  вы
уважаете, потому и не обижаюсь.
   - Да. Ты не обижайся, Глеб. Ты лучше мне помоги.
   - Да все, что хотите, Инна Васильевна!
   - Попробуй узнать, кто такая эта  Маша  Мурзина,  которая  утопилась.
Может, у вас в архивах есть что-то. Может, не о ней самой, а о ее семье.
   Глеб удивился так, что у него даже брови зашевелились.
   -  А...  зачем  вам  семья  Маши  Мурзиной?  Инна  холодно  на   него
посмотрела.
   - Затем, что губернаторская вдова вспомнила  о  ней  в  день  похорон
своего мужа. Странно, что вообще вспомнила, Катя сказала, что  прошло...
сколько?..
   - Двадцать лет.
   - Двадцать лет. Ты помнишь, что было двадцать лет назад?
   Глеб развеселился и пожал плечами. Норвежские узоры толстого  свитера
шевельнулись и пошли складками.
   - В Девятом управлении служил. Анатолий Васильевич тогда  еще  первым
секретарем не был. Его вроде в восемьдесят четвертом назначили, да?
   - Не назначили, - поправила Инна,  -  это  называлось  -  выбрали  на
заседании пленума.
   - Помню, как за молоком ездил, - вдруг  радостно  сказал  Глеб.  -  В
Белоярске его не было, так я на мотоцикле  в  деревню  ездил,  верст  за
сорок. Сорок да сорок - восемьдесят. Т