икто не сидит?!
   Кроме того, подумала она рассеянно, очень странно, что...
   Дверь распахнулась:
   - Инна Васильевна!..
   - Сергей Ильич, вызывали?
   - Вызывал, - согласился Якушев. Вид у него был озабоченный и в то  же
время деловитый. Он кинул на  полированный  секретарский  стол  норковую
шапку, которая завертелась, поехала и чуть не свалилась  на  пол,  зажал
между коленями портфель и стал в  нем  рыться.  Рыться  ему  было  очень
неудобно.
   Инна наблюдала.
   Якушев  досадливо  покрутил  головой,  плюхнул  портфель  на  стул  и
продолжал копаться в нем, но уже с комфортом.
   - Я  тебе  одного  человечка  дам,  -  говорил  Сергей  Ильич.  -  Он
предупрежден.  Ты  к  нему  съезди,  потолкуй  про  финансы  для  твоего
праздника. Он в финансах все понимает, до последнего рубля учитывает.
   Значит,  праздник  уже  "мой",  подумала  Инна  стремительно.   Какое
интересное изменение терминологии! Главное, неожиданное.
   - Он тебе посоветует, если сам не даст. А может, и сам даст. Он такие
дела любит, они ему это создают... как его... доброе имя.
   - А у него своего нет?
   - Чего?
   - Доброго имени.
   - Что ты, Инна Васильевна, не смеши меня, ей-богу! У того  в  бизнесе
доброе имя, кто конкурентов мочил, а стали  доказывать  -  и  ничего  не
доказали!.. Вот это самое доброе имя и есть.
   Он еще немного порылся.
   - О встрече я  договорился,  а  дальше  ты  уж  сама.  На,  вот  она,
карточка. Встреча завтра в шесть на его территории.
   - Как, - не поняла Инна, - уже завтра?!
   - А чего тянуть-то! Я тебе десять раз сказал - ты вообще с этим делом
не тяни, Инна Васильевна. Дорого яичко к Христову дню.
   - Да я его даже не знаю, этого человека!
   - Тебе и не надо. Достаточно, что я знаю. Твое дело его уговорить, ты
у нас это лучше всех умеешь.
   Инна молчала. Якушев подогнал к себе свою шапку, схватил и  со  всего
размаху нахлобучил на голову, как будто стог посадил.
   - А мне ехать надо. Теперь Катюха пропала, не знаем,  куда  девалась!
Господи,  вот  так  живешь,  живешь,  да  не  знаешь,   где   оно   тебя
подстерегает, самое страшное!..
   Сказать, подумала  Инна.  Сказать  или  не  сказать?  Наверное,  надо
сказать. Вряд ли Якушев сдаст Катю ее неведомым врагам, которые  шли  за
ней через темную ночь!.. А так будут искать, весь город на уши поставят,
не  найдут,  выйдет  следующий  грандиозный   скандал   с   привлечением
общественности, прессы и всего остального.
   - Сергей Ильич, - начала Инна. - Вы не волнуйтесь, но мне кажется,  я
знаю...
   Дверь в приемную распахнулась, и  на  пороге  показался  Симоненко  с
какими-то  синими  папками  в  руках.  Сбоку   папок   болтались   белые
канцелярские завязки.
   - День добрый, - выговорил Симоненко и окинул Инну  и  Якушева  таким
подозрительным и опытным взглядом, что оба немедленно почувствовали, что
ведут себя неприлично. Вполне можно было и не  стоять  вдвоем  в  пустой
приемной, и Инна вполне могла отодвинуться на шаг-другой, и  уж  оттуда,
из отдаления, вытянуть шею и рассмотреть оставленную визитку,  а  Якушев
вполне  мог  бы  застегнуть  пальто,   а   наличие   шапки   на   голове
неубедительно, нет, неубедительно!..
   - Если ты ко мне, Василий Иванович, -  сказал  Якушев  веско,  видно,
обиделся на подозрительный взгляд, - то меня нет уже. Я уехал.
   - На пять минут всего, Сергей Ильич!..
   - Ни на пять секунд. Говорю же, нет меня!
   И словно для того, чтобы подтвердить  сказанное,  стремительно  вышел
вон из собственной приемной.
   - Упустил, - с сожалением произнес Симоненко и неприязненно посмотрел
на Инну - уж она-то своего не упустит! По телевизору вон как все про нее
говорят, один другого хуже, а она в полном порядке,  даже  Сергей  Ильич
возле нее гоголем ходит, хотя ему-то уж поостеречься бы!..
   - Я тоже пойду, Василий Иванович. До свидания.
   - А чего тут работников никаких нет, ты не знаешь?
   - Каких работников?
   -  Ну,  секретаря  или  Валентины  Ивановна,  помощницы?   Куда   они
сгинули-то все?
   - Не сгинули мы, - раздался от двери задыхающийся бас, и  в  приемную
ввалилась та самая  Валентина  Ивановна,  раскрасневшаяся  с  мороза,  в
распахнутом коричневом пальто. Симоненко она улыбнулась, а на Инну  даже
не взглянула, потому как терпеть ее не могла.
   - Нас Сергей Ильич отпустил, -  помощница  распахнула  шкаф,  достала
вешалку и стала пристраивать пальто, -  на  полдня.  Я  перед  выходными
никогда не успеваю ни на базар, никуда! Беда прямо с этим временем!
   Инна ногтем подцепила с полированного стола визитку,  наугад  кивнула
во враждебное пространство, образованное Симоненко и помощницей Якушева,
и пошла к двери.
   На лестнице перед большим зеркалом она остановилась и  повернулась  -
чтобы убедиться, что сзади у нее все в порядке, просто так,  потому  что
эти двое смотрели слишком уж пристально, хорошо, если дырку не  прожгли.
Сзади все было в порядке, даже очень красиво.
   Она повернулась, сбежала на  один  пролет  и  замерла.  Навстречу  ей
поднимался Ястребов Александр Петрович.
   Она не была... готова увидеть его, словно материализовавшегося из  ее
мыслей.
   Жестом английской королевы Елизаветы, подающей руку лорд-канцлеру,  -
Инна однажды своими глазами видела этот неподражаемый жест,  исполненный
достоинства,   самодостаточности   и...   как   бы   это   выразиться...
глубочайшего  равнодушия  ко  всему,  кроме   внешней   формы,   которую
приходится соблюдать, - Инна положила  руку  на  полированные  перила  и
продолжала спускаться.
   Только поравнявшись с ним, она повернула голову:
   - Здравствуйте, Александр Петрович.
   - Здравствуйте, Инна Васильевна. Готовитесь  сегодня  снова  в  эфир?
Отстаивать интересы демократической прессы?
   Укол был так себе, не очень болезненный, все  потому,  что  Александр
Петрович тоже заранее не подготовился.
   - Сегодня у меня выходной. Сегодня я ничьи интересы не отстаиваю.
   - Напрасно.
   Не надо было спрашивать, но она все-таки спросила:
   - Почему?..
   - Потому что без вашей энергичной  поддержки  их  никто  отстоять  не
сумеет.
   - Вы мне льстите.
   - И не думаю даже. Я просто констатирую факт. Инна посмотрела  ему  в
глаза - черные до самого дна, как ночное небо над Енисеем, -  оторвалась
от них, будто вынырнула, и быстро прикинула, спросить или нет.  Спросить
очень хотелось, но инстинкт самосохранения вопил все громче -  не  смей,
не смей!..
   И, конечно, она посмела.
   В конце концов, она никогда и ничего не боится,  и  это  должно  быть
известно всем.
   - Ты вчера забрал у меня газеты?
   Ястребов так удивился, что у него даже уши шевельнулись,  по  крайней
мере, так показалось Инне.
   - Какие газеты?..
   - На полу в кабинете лежали газеты. Когда ты  ушел,  не  осталось  ни
одной. Зачем ты их забрал?
   Он всегда соображал молниеносно и понял, что она вовсе не  шутит,  не
выдумывает и не пытается  его  подловить.  На  самом  деле  у  нее  были
какие-то газеты, которые кто-то забрал, и для нее это важно.
   - Я не забирал никаких газет. У меня своих полно, мне твоих не надо.
   Инна посмотрела на него и ничего не поняла. Врет или нет?
   - Когда ты пришел, дверь была открыта, правильно?
   - Да.
   - Ты вошел в дом и увидел меня на лестнице, правильно?
   - Пока да.
   - На полу в кабинете были разложены газеты. Ты видел их?
   Ястребов честно попытался вспомнить,  вспомнил,  что  было  темно,  и
сказал:
   - Было темно.
   - Я знаю! - с досадой возразила она. - Но  когда  наверху  свет,  все
равно видно, что там внизу. Ты видел на полу в кабинете газеты?
   - Нет.
   - Почему ты говоришь "нет", если только что говорил, что было темно?
   - Потому что было темно.
   - То есть ты не видел газет  из-за  того,  что  было  темно?  Или  их
все-таки не было?
   - Иди ты к черту, - вдруг сказал он весело, - когда я  вчера  пришел,
мне было наплевать на газеты. Глубоко и искренне.
   Она опять посмотрела ему в  глаза  -  никакого  движения  мыслей  или
эмоций, как в черной дыре, в которой нет ни малейшего проблеска энергии.
   - А что такое с этими газетами? Тебе нечего читать на  ночь?  Или  ты
недовыполнила норму по сбору макулатуры?
   - Я... мне нужно бежать, Александр Петрович.
   - Я понимаю, Инна Васильевна.
   И на этом самом месте, когда они  уже  готовы  были  разойтись  -  он
вверх, она вниз, - их  засек  Василий  Иванович  Симоненко,  с  грохотом
обрушившийся из двери одним пролетом выше. Он  обрушился,  захлопнул  за
собой  полированную  панель,  припустился  вниз,   смешно   и   косолапо
выворачивая ноги, и тут наскочил на Инну с Ястребовым.
   Инна чуть не  застонала  вслух.  Ястребов  не  обратил  на  Симоненко
никакого внимания.
   Глаза у Симоненко, как у агента 007, сами собой превратились  сначала
в объективы фотоаппарата, потом в счетчик - цифры предполагаемой  выгоды
стремительно  прокрутились  в  каждом,  -  потом   из   них   высунулись
пистолетные дула, словно он приготовился к обороне,  и  опять  вернулись
глаза, которые отчаянно забегали с одного на другую.
   ...Что они делают здесь, на лестнице,  вдвоем?!  Почему  эта  опасная
баба разговаривает с Ястребовым, с самим Ястребовым, которого она  никак
не должна знать - не по статусу ей и не по зубам этот орешек!.. А Сергей
Ильич?.. Сергей Ильич, который доверяет ей, этой...  этой  мегере,  этой
стерве,  этой  беловолосой  мымре,  он   знает,   что   она   в   здании
администрации,  можно  сказать,  в  самом  сердце  действующей   власти,
позволяет себе принимать политических противников  своего  покровителя?!
Что она успела ему нашептать, а она что-то шептала  ему,  когда  Василий
Иванович вышел на площадку! О чем она вообще может с ним говорить, а  он
зачем говорит с ней?!
   Василий  Иванович  от  ужаса  и  значимости  происшедшего,  невольным
свидетелем которого он стал, даже слегка  растерялся  и  не  смог  сразу
сообразить, куда ему двигать дальше - то ли прямо в  кабинет  Якушева  с
докладом - хотя нет, тот уехал, - то ли в ФСБ, то ли все  же  продолжить
движение в заданном направлении, а уж потом....
   Он засуетился, оступился, и Ястребов, взяв  Инну  за  локоть,  слегка
подвинул ее с дороги. Симоненко он знать не знал, какая буря творится  у
того в душе, не понимал и вообще едва его заметил.
   - Простите, - пискнул Василий Иванович, обретая равновесие и отчаянно
кося глазами - ему надо было непременно увидеть,  осталась  ястребовская
рука на Иннином локте или нет. Глаза, казалось, повернулись вокруг своей
оси, а руки он так и не разглядел.
   - До свидания, Александр Петрович, - произнесла Селиверстова  у  него
за спиной. Голос показался Симоненко неприлично низким и хриплым, как  у
этой самой... как ее, прости господи... Шарон Стоун, когда ее озвучивает
русская актерка!
   Застучали каблуки, она пролетела мимо и  скрылась  за  дверью  этажом
ниже, когда Василий Иванович и трети пути не одолел.
   От важности информации, которой он завладел,  у  него  ноги  не  шли.
Такой скандал, скандалище!.. Скорее всего, она не просто осведомитель во
вражеском стане, скорее всего, она  работает  на  них,  ведет  подрывную
деятельность, недаром на поминках и эта  газета  мелькнула,  "Совершенно
секретно", которой только дай волю, она  не  то  что  руку,  все  тулово
оттяпает до самой шеи! А Якушев Сергей Ильич и не знает, и  ни  сном  ни
духом, только что в приемной ее  почти  лобызал,  змеищу  эту!..  Небось
Анатолия укокошили с ястребовского ведома и согласия, а эта  беловолосая
всю информацию про него врагам продавала - где спал, что ел, с кем  пил.
Небось метит на  высокое  место,  рядышком  со  своим  хозяином,  вот  и
выслуживается, вот и угождает!
   Тот факт, что Инна Селиверстова никогда не  была  близка  губернатору
Мухину и, больше того, ничего не могла знать о его личной жизни,  потому
что встречались они редко и только по крайней  необходимости,  нисколько
не охладил горячую голову Симоненко.
   Он словно в одну  секунду  позабыл,  что  Мухин  Анатолий  Васильевич
прессу не любил, за  "четвертую  власть"  не  признавал  и  обращался  с
журналистами "по старинке" - вызвал, дал по шее, отпустил.  Вызвал,  дал
по шее, отпустил...
   Инну он тоже не особенно любил, потому что она была "новой формации",
а он "медведь, бурбон, монстр". Ее наряды,  шубы,  бриллианты,  стрижки,
"Financial Times" на щитке красного "Вольво" приводили его  в  уныние  и
отчасти пугали. Симоненко знал об этом.
   Он обо всем знал, но способность быстро и основательно убедить себя в
правильности  собственных  выводов   и   поступков   очень   важна   для
государственного деятеля любого уровня. К  нижнему  этажу  он  себя  уже
убедил: во всех сегодняшних несчастьях края виновата Инна  Селиверстова,
подколодная змея, пригретая Мухиным на своей губернаторской груди.  Змея
пригрелась и тяпнула,  Мухин  умер.  Теперь  очередь  Якушева,  который,
вместо того чтобы змею растоптать, продолжает ее пригревать!..
   Надо принимать меры. Он, Василий Иванович Симоненко, меры примет,  и,
глядишь, сжалятся над ним,  возьмут  обратно  на  службу,  и  станет  он
служить, как служил последние тридцать лет: по мелочи  подворовывал,  до
слез зевал, мешал председателям колхозов, кто послабее  да  поглупее,  -
сильные и  умные  моментально  поняли,  как  надо  жить,  чтобы  краевое
начальство чрезмерно не приставало.
   Рухнул Мухин, который столько лет его  прикрывал,  таскал  за  собой,
пристраивал на лучшие места - это называлось "растил кадры", - а  вместе
с ним рухнула и вся жизнь Василия Ивановича Симоненко.
   Только теперь он знает, как все вернуть, да еще  сторицей!..  Да  еще
отомстить за смерть любимого друга!
   Василий Иванович зашел в свой кабинет, бросил  на  стол  дерматиновую
черную папку, уселся, сцепил руки замком, выпрямился и посмотрел вдаль -
во взгляде была непримиримость к  врагу  -  и  решительно  набрал  номер
помощницы Якушева.
   Нужно поставить в известность как можно больше  людей.  Селиверстовой
нельзя доверять. Селиверстова опасна.
 
*** 
 
   Инна приехала домой довольно рано - она почти никогда не возвращалась
с работы раньше десяти, а тут пожаловала в половине  восьмого!  Света  в
доме не было, и, идя по дорожке, она вдруг перепугалась, что  Катя  ушла
или ее... увели.
   Кто и куда мог увести губернаторскую дочь, она не знала, но  нынешнее
состояние полной неизвестности действовало  ей  на  нервы  и  заставляло
думать всякие глупости.
   Осип тащился следом. Тонкость его натуры была такова, что он  до  сих
пор  еще  никак  не  простил  ее  утреннее  нежелание  делиться  с   ним
"переживаниями".
   - Осип Савельич, - сказала Инна, поднявшись на крыльцо и сняв с плеча
сумку, - ты можешь уехать домой, а можешь остаться, мы  потом,  попозже,
съездим в одно место.
   - В какое?
   Инна вопроса не услышала - она старательно открывала дверь.
   Осип отчетливо засопел.
   - А когда поедем?
   - Часа через полтора.
   - Тогда я лучше домой. Значит, к девяти?
   Инна проводила глазами знакомую спину. Мотор ласково заурчал,  словно
был рад, что хозяин вернулся так быстро.
   Господи, что она станет делать, если Осип замешан?!  Как  она  станет
жить дальше?! Кому еще в жизни она сможет доверять?!
   А если не Осип? Если Ястребов Александр Петрович, у  которого  вместо
глаз черная дыра - ни блеска, ни чувства,  ничего  живого  -  и  который
убьет, не задумываясь?! Если Юра, или Якушев,  или  горничная  Аделаида,
переписавшая по номерам ее белье, или Глеб, или  кто  там  есть  еще  из
давних, близких, проверенных?!
   "Вольво", переваливаясь, как на волнах, скрылся за голубыми елями,  и
Инна наконец открыла дверь, как всегда, со второй попытки.
   В холле горел свет, с улицы его не было видно из-за плотно задернутых
штор - Инна почти никогда их не закрывала. Джина вышла  из  коридорчика,
ведущего в кухню, остановилась у стены и вздрогнула хвостом.
   Тоник сидел на лестнице и  зевал  без  остановки,  видно,  весь  день
проспал.
   - Привет, - сказала Инна своим кошкам. - А где Катя?
   Джина опять повела хвостом, что означало - даже если мы тебе ответим,
ты все равно ничего не поймешь!
   Инна стащила туфли, быстро села в кресло, нагнулась и взяла в  ладони
ледяные  пальцы  ног.  Быстро  согревающаяся  кожа  сразу  же   отчаянно
зачесалась, и Инна сильно зажмурилась,  чтобы  не  чесать.  Нечего  было
утром надевать туфли! Туфли в Сибири, на снегу, смех один!
   Господи, почему у нее нет пушистых тапок с синим самопальным войлоком
внутри?! И пижамы, и книжки с красавцем на обложке, ничего  такого,  что
примирило бы ее с сегодняшней трудной жизнью!..
   - Катя?..
   Инна заглянула в кабинет, но губернаторской дочери не было на диване.
Покрывало расправлено, одеяла сложены очень аккуратно, одно на другое.
   Господи, куда она подевалась?.. Неужели ушла?!
   Тут Инна вдруг заподозрила неладное.
   А если убийца решил, что пришел ее срок, открыл дверь  тем  же  самым
ключом, что открывала мнимая горничная, и выстрелил Кате в висок, приняв
ее за Инну?! Или... или он мог убить ее  как  случайного  свидетеля.  Он
знает, что в этом доме никого не бывает, когда хозяйка на работе,  решил
приготовиться, и столкнулся с Катей, и убил ее.
   Выстрелом в висок.
   - Катя, где вы?!
   Ладони стали мокрыми, и инстинкт самосохранения уже не просто вопил -
он визжал и катался по полу, требуя,  чтобы  Инна  немедленно  вышла  из
дома, позвала охрану, позвонила Осипу!.. Впрочем, Осипу звонить  нельзя,
он может оказаться... он может оказаться убийцей, и тогда...
   Способность соображать вернулась к ней моментально. Она закрыла глаза
- и открыла их, уже соображая.
   Прежде всего она приказала заткнуться инстинкту самосохранения и даже
поддала ему ногой, после чего он взвизгнул в последний раз и  убрался  в
свой уголок мозга.
   Так. Что теперь?..
   Одежда! Ну, конечно же!
   Катина темная длинная шуба  и  легкомысленные  европейские  ботиночки
были на месте. Значит, никуда она не ушла. Значит, она здесь, в тишине и
глубине дома. Значит, просто не слышит.
   Или лежит на ковре, смятой  щекой  на  кисельной  розе,  с  крохотной
ровной черной дыркой в виске.
   Снайпер?.. Где  он?  Поджидает  Инну  или  ушел,  отложив  работу  на
завтра?
   Нет. Она не станет бояться. Она не даст страху загнать себя  в  угол.
Она гораздо сильнее, чем думает ее противник, уже все за нее решивший!..
- Катя!
   Кажется, на втором этаже был свет, то ли в спальне, то ли в ванной, и
Инна двинулась к лестнице, зажигая лампы везде, где только можно.
   Примерно с середины лестницы она услышала отдаленный ровный шум  воды
в трубах и некоторое время стояла, прислушиваясь. Больше ни  шороха,  ни
звука. В спальне свет не горел. - Катя!
   Инна на цыпочках перешла площадку, открыла дверь  в  темную  спальню.
Длинный и узкий желтый луч лег на пол, пересек кисельную розу  и  другой
длинный и тонкий луч, шедший из двери в ванную. Шум воды стал слышнее.
   В спальне никого не было, и  все  же  она  долго  не  могла  решиться
преодолеть эти несколько шагов до двери в  ванную.  Балкон  с  видом  на
зиму, на Енисей,  застывший  твердыми  ледяными  языками,  на  крошечный
участок с беседкой внизу - весной и  летом  там  жарили  шашлыки  -  был
совершенно открыт, и Инна знала, что  поймать  ее  движение,  когда  она
побежит через всю комнату к ванной, ничего не стоит.
   Стекло тихо ахнет, осыплется холодными и  острыми  кусками,  и  ветер
пойдет гулять по спальне, как метлой выметая из нее тепло, и к утру  под
подоконником наметет небольшой сугроб -  только  Инна  ничего  этого  не
увидит, потому что люди с дыркой в виске уже больше ничего не видят и не
слышат. По крайней мере, на этом свете.
   И все-таки она решилась. И пошла, а потом побежала, и оказалось,  что
это очень быстро, всего несколько шагов - добежать  до  ванной,  и  Инна
ввалилась в тепло, в яркий свет и влажный запах шампуня и чужих духов.
   Кат