пробормотал  Осип  Савельич.  -  Что  такое
случилось, а?
   Инна молчала, закинув голову на подголовник.
   -  Инна  Васильевна,  -  начал  Осип  дрожащим,  но  тем   не   менее
оскорбленным голосом. - Ты со мной в молчанку не играй! Ты давай  говори
мне, что случилось! С тобой с ума сойдешь, честное слово!
   - Осип Савельич, ты не видел, в подъезд никто не заходил?
   - Да кто?! Не заходил никто!
   - Точно?
   - Да точно, точно, и не спал я, можешь  не  намекать!  Тебя  не  было
десять минут, я если б и собирался спать, так еще не заснул бы!
   Десять минут. Чепуха какая. Ей казалось, что прошли сутки, а может, и
не одни. А говорят, что время постоянно и однозначно и может сжиматься и
растягиваться только в соответствии с никому до конца не понятной теории
Эйнштейна!
   Там, возле подъезда купеческого дома на улице Ленина,  тоже  не  было
никого - Осип клялся, что никого не видел, ни людей, ни машин.
   Или в нее стрелял... невидимка?!
   Нет, не может быть. В  том  эпохальном  кино  про  дворника  не  было
невидимок.
   Инна закрыла  глаза  и  быстро  проглотила  слюну.  Этого  только  не
хватало! Сейчас ее вырвет, вот позор и унижение, каких она еще не знала!
   - Инна Васильевна!
   - Осип, останови, - пробормотала она чужим, вязким голосом.
   Он не стал ничего переспрашивать, тормознул, повернул и остановился.
   Инна скользкими и холодными,  как  жабьи  лапы,  пальцами  отстегнула
ремень, навалилась плечом на дверь и почти выпала из машины на улицу.
   Морозный воздух обжег лицо, и как будто стало чуть-чуть легче.
   Хлопнула водительская дверь.
   Инна наклонилась и уперлась ладонями в колени. Прямо перед  ее  носом
был снег, неровный, взрытый ветром.
   Она видела, как пуля выбивала  маленький  фонтанчик  из  снега  возле
самой ее головы.
   Желудок поехал вверх и оказался снаружи. Инна схватилась за  какой-то
ствол и стала часто и быстро дышать, как собака  на  жаре.  Потом  зашла
чуть-чуть подальше, наклонилась, зачерпнула снег и сунула в него лицо.
   Впереди  светлело  -  от   снега,   по   которому   разливался   свет
автомобильных фар. В ботинках было  полно  снега,  в  легких  -  мороза,
который помогал ей дышать.
   Она еще постояла и  оглянулась.  Осип  мыкался  в  отдалении,  но  не
приближался - проявлял деликатность и тонкость.
   Что это такое с ней?.. И с ней ли?..
   - Поедем, Инна Васильевна, - позвал он негромко. - Заболеешь.
   - Я не заболею.
   Она еще постояла и пошла к машине, увязая  ботинками  в  снегу.  Осип
посторонился.
   Инна вдруг вспомнила губернаторскую дочь - как и та, она тоже  словно
видела себя немного со стороны и сверху.
   Она открыла переднюю дверь  и  посмотрела  вниз.  Папки  с  завязками
валялись на полу. Черт бы их побрал. Все дело в этих папках.
   Она не стала садиться на переднее сиденье, захлопнула дверь и уселась
назад, на свое обычное место.
   Осип повозился и, устраиваясь, посмотрел на Инну  в  зеркало  заднего
вида.
   - Так чего там случилось-то?
   - Не сейчас, Осип Савельич, ладно?
   - Да когда, когда?! Как из Москвы  вернулись,  ты  мне  ни  слова  не
говоришь! Как чужая стала! - Он некоторое время выразительно сопел. -  А
я волнуюсь, между прочим, спать плохо стал...
   Инна улыбнулась. Бедный Осип.
   - Все уже почти кончилось, Осип Савельич. А ты прости меня.
   - За что простить-то?!
   Инна молчала, смотрела в окно. Она не могла ему сказать, что еще  час
назад всерьез подозревала его в измене. Он не должен  об  этом  знать  -
никогда.
   Черные деревья летели за окном. Черные деревья и белый снег.
   Еще ничего не кончилось. То, что  Осип  не  стрелял  в  нее,  еще  не
значит, что он ни в чем не виноват.
   Инна стиснула кулак и  изо  всех  сил  стукнула  в  обивку  переднего
кресла.
   Он заставил ее всех бояться, этот ублюдок, неизвестный противник, ее,
которая никогда и ничего не боялась!..
   - Кто стрелял?! Я ничего не слышал! Откуда ты выскочила, когда  ты  в
подъезд зашла! Как ты за домом-то оказалась?!
   - Я вышла через черный ход.
   - И чего там в этом ходе? Маньяк тебя подстерегал?
   Инна посмотрела на отражение лица Осипа в зеркале. Он и сам не  знал,
как близко оказался к истине! Да. Маньяк. Ее там подстерегал маньяк.
   - Инна Васильевна, - жалостливо заговорил Осип, -  что  это  за  дела
такие!.. Тебе охрану надо, а ты все одна скачешь!..
   - Какую еще охрану?!
   - Какую! Такую! Как, помнишь, в Москве! Была же у тебя тогда охрана!
   - Осип Савельич, это был девяносто третий год. Тогда у  всех  имелась
охрана. Времена изменились.
   - Да ничего они не изменились, если в тебя из пистолета  стреляют!  В
следующий раз одну не пущу, слышишь?
   - Слышу.
   - И на-ка вот!.. - Осип завозился, выуживая что-то из кармана, и стал
тыкать рукой назад, в ее сторону. Инна посмотрела  -  бутылочка  темного
стекла.
   - Это что такое? Виски?..
   - Да не виски это, а "Ново-Пассит". Да ты глотни, глотни!
   - Что это?!
   - "Ново-Пассит", - важно произнес Осип. - По телевизору день  и  ночь
толкуют, самое лучшее лекарство от стресса. Да глотни, не отравишься!
   Инна отвинтила белую крышечку и понюхала. Пахло горькой травой.
   - От тебя, Осип Савельич... - начала Инна, но водитель перебил:
   - Знаю, знаю, с ума можно сойти! Ты глотни, а там посмотрим.
   Инна зажмурилась  и  глотнула.  Ничего  страшного,  сладко  и  вязко.
Волшебное средство от стресса стекло по горлу вниз. Инна закрыла глаза.
   - Ну чего? - тревожно спросил Осип. - Как? Помогает? Действует?
   Очевидно, он был уверен, что она немедленно начнет радостно  смеяться
и проявлять все симптомы избавления от стресса.
   - И зачем ты его с собой возишь... - Инна посмотрела на  этикетку,  -
этот самый "Ново-Пассит"?
   - Как зачем? - поразился Осип. - А вдруг чего стрясется, а под  рукой
ничего не будет!
   - На, забери, - велела Инна. - Заботливый мой.
   - Да ты ж не даешь о себе заботиться!..
   - Ладно, хватит, Осип Савельич.
   Телефон зазвонил, как всегда, неожиданно. Инна выронила  бутылочку  с
волшебным средством. Она глухо стукнулась в ковер.
   Звонил Глеб.
   - Инна Васильевна, я вас... ни от чего не отрываю?
   - Что случилось, Глеб?
   -  Катя...  Катерина  Анатольевна...  короче,  она  говорит,  что  ей
непременно надо домой. Прямо сейчас.
   - Ей нельзя домой! - заорала Инна так, что машина вильнула на  пустой
дороге. - Глеб, ты что?!  Спятил?  Если  она  вырывается,  пристегни  ее
наручниками к двери!
   - Да я сказал ей, а она твердит свое - там мама, а она ничего для нее
не делает.
   - В общем, так, - устало сказала Инна, - если она сегодня  собирается
ночевать дома, к утру ее  свежий  труп  можно  будет  хоронить  рядом  с
матерью. Это так же очевидно, как то, что меня зовут Инна Селиверстова.
   - Да что происходит-то? - вдруг громко спросил Глеб. -  Что-то  я  ни
хрена не понимаю! Может, вы мне уже объясните?
   - Нет, - твердо сказала Инна. - Я ничего не могу тебе объяснить.  Это
проблемы... не нашего с тобой уровня.
   - Что это значит? Она промолчала.
   - Инна Васильевна, как я могу вам помочь? Самое скверное, что она  не
знала, как ей можно помочь, зато знала, что одна она точно не справится.
   - Можешь дать мне немного "Ново-Пассита". У тебя есть с собой?
   - Инна Васильевна, вы о чем говорите?
   - Ни о чем. Катя где? Он вздохнул.
   - У меня в кабинете. Она с мужем говорила и теперь...
   - Что? Рыдает?
   - Хуже. Смотрит в одну точку.
   - Значит, отвезешь ее ко  мне  домой  и  станешь  караулить.  Другого
выхода нет.
   - Да она не идет!
   - Примени нервно-паралитический газ, - посоветовала Инна,  -  раз  уж
нет "Ново-Пассита".
   Вот дался ей этот "Ново-Пассит"!
   Она нажала кнопку,  разъединяясь  с  Глебом,  и  задумчиво  погладила
большим пальцем теплую пластмассу телефона.
   - Осип Савельич,  -  спросила  задумчиво.  -  Ты  не  знаешь,  где...
Ястребов живет?
   - Что?! - вскрикнул пораженный до глубины души Осип.
   - Ты слышал. Ястребов где живет? И не ври, ты должен знать.
   - В гостинице "Урал" он живет, в  газпромовской,  это  все  знают,  -
пробормотал словно враз обессилевший Осип. - А на что тебе?
   - Сколько до нее ехать?
   - Смотря откудова. Инна усмехнулась:
   - Отсюдова, Осип Савельич.
   - Ну, минут десять.
   - А... с улицы Чернышевского?
   - Ну, минут двадцать. Ты что? Думаешь, это он в тебя стрелял?
   - Он в меня не стрелял.
   - Откуда ты знаешь?
   - Зачем ему в меня стрелять, если он  для  этого  дела  может  нанять
отдельного человека, который сделает это профессионально?
   Осип испуганно замолчал.
   - Давай, Осип Савельич. Поехали в гостиницу "Урал".
   - Да что ты надумала, Инна Васильевна?!
   - Не скажу, - решительно призналась она. -  Не  проси.  Знаешь,  есть
такой тактический ход.
   - Какой еще ход?!
   - Он называется "провокация". Поехали.
 
*** 
 
   Администраторша - всем красоткам красотка - поднялась  из-за  стойки,
едва завидев Инну в дверях. Швейцар в  ливрее  серьезно  поклонился.  Ее
всегда и везде узнавали, выражали почтение и уважение, по  крайней  мере
наружное.
   Разматывая шарф, Инна подошла к стойке и уверенно попросила:
   - Соедините меня с Ястребовым Александром Петровичем.
   -  Одну  секундочку,  -  пробормотала  администраторша,  придавленная
количеством больших людей, вращающихся вокруг нее.
   Пока она тыкала наманикюренными пальчиками в кнопки, Инна огляделась.
   Газпромовская гостиница "Урал" в городе Бепоярске могла бы  дать  сто
очков вперед отелю "Георг Пятый",  что  на  площади  Конкорд  в  Париже.
Человек, хоть раз  в  жизни  побывавший  в  гостинице  "Урал",  вряд  ли
согласился  бы  в  дальнейшем  на  такой  унылый  постоялый  двор,   как
знаменитый "Георг". Тот был всего лишь стариком,  богатым,  благолепным,
традиционным, как луковый суп, предсказуемым,  как  снег  в  декабре,  с
неизменными  ювелирными  витринами,  малиновым  и  золотым  лобби-баром,
консервативными чемоданами и лукавыми и  ленивыми  французскими  портье,
знающими о жизни все. "Урал" был  вызывающе  молод  и  несказанно  более
богат. Каким-то образом у владельцев хватило мозгов и вкуса  не  сделать
его похожим на бывшего владельца пивной палатки, облаченного в  парчовый
халат, туфли, расшитые самоцветами,  с  сигарой  во  рту,  дистанционным
управлением от фугаса в кармане и нагими гуриями на заднем плане. "Урал"
скорее  напоминал  резиденцию  английского  губернатора   в   Калькутте.
Колониальная роскошь была вызывающе  роскошной  и  колониальной,  как  в
кино.
   Зимние сады с лианами и пальмами.  Панорамные  лифты  из  сверкающего
хрусталя. Белый "Стенвей" под сенью магнолий. Конторки красного  дерева.
Иранские ковры  -  впрочем,  вполне  возможно,  что  ковры  кайруанские.
Мраморные  ступени,  зеркала,  золотые  стойки.  Бассейны,  разноцветные
рыбки, свечи в драгоценных  подсвечниках.  Покойные  кресла,  стеклянные
столы, светлый узорчатый паркет. Лестница от края до  края,  резной  дуб
панелей, начищенные до жаркого блеска медные шишечки.
   Человека неподготовленного интерьер белоярской гостиницы "Урал" прямо
с порога, непосредственно после поклона вежливого швейцара  в  ливрее  и
перед приветствием красотки в форменном пиджаке и консервативной блузке,
сбивал с ног и заставлял задуматься о никчемности  собственного  жалкого
существования.
   Инна была  человеком  подготовленным.  Кроме  того,  ей  всегда  было
наплевать на интерьеры.
   Администраторша передала ей трубку таким  движением,  словно  вручала
кубок Дэвиса.
   - Да, - отрывисто сказали в трубке.
   - Селиверстова Инна Васильевна. Добрый  вечер.  Там  помолчали.  Инна
посмотрела на свою перчатку.
   - Добрый.  Мне  спуститься  или  ты  поднимешься  сама?  Номер  шесть
двадцать семь.
   - Я поднимусь, - ответила Инна и вернула трубку администраторше.
   В  гостинице  "Урал"  можно  было  не  беспокоиться   о   разглашении
государственной тайны - в данном случае подробностей ночного визита Инны
Селиверстовой в номер олигарха Ястребова. Здесь  подчеркнуто  никому  не
было дела до того, кто, с кем, как и сколько  времени  проводит,  кто  к
кому приезжает, кто у кого остается или  не  остается.  Потерять  работу
можно было в два счета, а терять  такую  работу  из-за  соблазна  просто
посплетничать никто не желал.
   - Шесть двадцать семь, - уточнила Инна, - это какой этаж?
   - Шестой. Может быть, проводить?
   - Не нужно, я сама.
   По мраморным ступеням, чистым и широким, как море, она  поднялась  на
подиум, вошла в лифт и посмотрела на сверкающую панель.
   Она сильно волновалась и поняла это,  только  когда  сообразила,  что
смотрит на эту чертову панель уже давно и понятия не имеет,  что  именно
нужно делать дальше.
   Совершив над собой усилие, она стряхнула оцепенение и  нажала  вкусно
щелкнувшую кнопку.
   Поздно что-либо менять, кроме того, Инна была не из тех,  кто  меняет
однажды принятое решение. Лифт плавно причалил к шестому  этажу,  и  она
шагнула на бесценный ковер - кайруанский или иранский, черт их разберет.
В  зеркале  на  противоположной  стене  отразилась  какая-то  женщина  в
короткой дубленке, джинсах и невысоких ботинках. У женщины были  бледные
щеки, светлые, чуть растрепанные волосы, страшные глаза и нелепые  папки
под мышкой.
   Кажется, это я.
   Она подошла поближе.
   Ну да. Это точно я. Я смотрю в зеркало и вижу себя.
   Словно зачарованная, она поправила папки, и та, в зеркале, следом  за
ней тоже поправила папки. Мысли были медленные, словно замерзшие.
   Кажется, я знаю, что случилось с Мухиным и его семьей. Кажется, я обо
всем догадалась. Мать кричала мне,  когда  я  была  маленькой:  "Слишком
умная, зараза!" Я слишком умная, и меня теперь никто и ничто не  спасет.
Это совершенно очевидный факт - как и то, что я стою сейчас  перед  этим
зеркалом и смотрю на себя и не понимаю, что это я.  К  несчастью,  я  не
могу сделать вид, что меня ничего не касается, потому  что  мне,  как  и
Кате Мухиной, приговор уже подписан. Я не могу изменить решение суда. Но
я могу уничтожить судей - раз и навсегда.
   Я могу спасти только сама себя. Если у меня получится.  Если  мне  не
изменит мое необыкновенное везение. Если я все правильно  рассчитаю,  но
ведь я могу рассчитать и не правильно. И что тогда?..
   Впрочем, совершенно очевидно - что.
   Она прищурилась - в зеркале к ней подходил Ястребов,  один  в  пустом
коридоре, похожем на коридор, ведущий к  райским  чертогам.  Говорят,  у
каждого свой рай.
   Инне хотелось, чтобы в ее  раю  вместо  тропических  растений,  белых
роялей и драгоценных камней были ледяная горка, горячий чай  с  лимоном,
золотистые пироги, смешная кудлатая собака,  пара  кошек,  теплый  плед,
огонь в камине, лиственничные стены, новогодняя елка в огоньках, коробки
под ней в бантах и  лентах,  метель,  трущаяся  о  дом,  как  медведица,
белобрысый мальчишка, читающий на  ковре  растрепанную  книжку  -  рядом
красное надкушенное яблоко! - и этот мужчина,  что  подходит  сейчас  из
глубины стекла. Нереальный, потому что он существует только там, внутри.
Здесь, снаружи, кто-то совсем другой.
   - Привет.
   - Привет.
   - Ты заблудилась?
   -  Нет.  У  меня  голова  немного  закружилась.  Наверное,  от  этого
дурацкого лифта.
   - Что случилось?
   Она оторвалась от того, который был в зеркале, и посмотрела на  того,
который стоял у нее за спиной.
   - Ничего.
   - Не ври, - сказал он устало. - Я же вижу.
   - Мне нужно с тобой поговорить.
   Он мазнул взглядом по папкам и опять уставился ей в лицо.
   - О делах?..
   Где-то близко играли в бильярд, слышались  негромкие  приятные  удары
костяных шаров, и восклицания, и быстрая английская речь.
   - О жизни и смерти. Ястребов нисколько не удивился.
   - Вот так сразу, о жизни и смерти? - уточнил  он  насмешливо.  -  Ну,
хорошо.
   Он вытащил у нее из-под мышки папки и за руку, как девочку, повел  за
собой.
   - Только сначала я должна почитать, - выпалила она ему в  спину,  как
только дверь за ними захлопнулась. - Недолго.
   - Это? - Он кинул папки на роскошный письменный стол.
   - Да.
   - А что здесь?
   - Я сама пока не знаю.
   - А где ты это взяла?
   - Украла, - хладнокровно заявила Инна. - Из одной скверной  квартирки
на улице Чернышевского. Дай мне чаю. Или здесь  дают  только  "Наполеон"
восемьдесят второго года?
   - Здесь дают даже первач, если кому  надо,  -  пробормотал  он.  -  А
поесть? Хочешь?
   От его тона заботливого мужа она  вдруг  почувствовала,  что  устала,
ужасно устала, так, что сейчас заплачет от того, что у  нее  нет  больше
сил, от боли в разбитой коленке, от звука выстрелов, который словно  сам
по себе возникал в голове, снова и снова, и она  -  сильная  женщина!  -
ничего не могла с этим поделать!
   Осталось  совсем  немного.  Она  справится.  Она   всегда   со   всем
справлялась - в одиночку. С тех пор как ей исполнилось восемь лет.
   - Мне чаю, и больше ничего не нужно. Где я могу... сесть?
   - Где угодно. Или тебе нужно уединение?..
   - Хотелось бы.
   - Тогда в кабинете.
   Он даже дверь за ней  закрыл  -  вот  какой  деликатный  политический
противник ей попался!
   Она рассеянно огляделась и по своему обыкновению  не  замечать  того,
что ее не интересовало, не заметила ни богатых стен, ни лепных потолков,
ни бронзовых штучек  -  только  громадный  письменный  стол,  а  на  нем
бумажные горы, реки и берега.
   Он не стал ничего убирать. Потому что доверяет? Или  потому,  что  не
принимает ее всерьез? Или потому, что знает - Инны Селиверстовой  больше
нет и то, что она  дышит,  ходит,  смотрит,  на  самом  деле  ничего  не
значит?!
   Она не стала устраиваться за столом.  Она  села  на  пол  и  проворно
развязала свои папки. Их было всего три - четвертую она уронила на пол в
той самой кухне, - и две из них были заполнены газетами. Инна вытряхнула
их и быстро просмотрела. Она их уже ненавидела, эти проклятые газеты,  с
которых все началось!
   Эти были другими и от тех почти ничем не отличались. Очевидно,  Захар
Юшин, бывший психический санитар, собирал все, о чем успел  написать.  В
каждой газете были все те же инициалы - "ЗГ", в разнообразных вариантах,
то Зинаида Громова, то Зейнара Гулина, то  еще  кто-то,  она  так  и  не
запомнила этого, последнего имени.
   Она быстро их просмотрела, отметив про себя, что журналистом  Зинаида
- Зейнара - Захар был  (или  были?)  плоховатым.  Материалы  все  больше
посредственные, все больше ни о чем. Ни собственного стиля, ни какого-то
там неподражаемого слога, ничего такого. Впрочем, не это важно.
   В последней, самой  худой  папке  были  бумаги.  Серые,  заскорузлые,
скучные  канцелярские   бумаги.   Медицинская   справка.   Свидетельство
участкового. Свидетельство о смерти. Еще  одно.  Копия  свидетельства  о
рождении. Больше ничего.
   Инна заглянула под картонный клапан. Нет, больше ничего нет. Однако и
этого было достаточно.
   Она посидела немного, потом разложила справки вокруг себя на ковре  и
опять внимательно прочитала каждую.
   "ЗГ". Захар Юшин. Почему все-таки Юшин, если псевдоним на "Г"?
   Глеб Звоницкий, в кабинете которого осталась губернаторская  дочь,  и
это она, Инна, своими руками отдала ему Катю, велела стеречь.
   Геннадий Зосимов, муж, желающий получить квартиру.
   Осип сказал, что водители толкуют о том, что дочь  помешанная  и  что
это она убила мать. Очень удобно.
   - Бог троицу любит, - вслух сказала Инна. Ястребов негромко  произнес
за дверью:
   - Принесли твой чай. - Как будто подслушивал! Инна проворно собрала с
ковра справки и сунула их обратно  в  папку  и  крепко-крепко  завязала,
словно захлопнула ящик Пандоры.
   - Инна?
   Она поднялась и распахнула дверь.
   - Ну что? Что там такого интересного?
   Она прошла мимо него, чуть не задев грудью  темный  свитер,  села  на
диван и налила чаю в изящную беленькую чашечку.
   - Там черный, а это зеленый, - неловко сказал он,