здесь всю жизнь бы.



     Ведь вызова не шлют нам, хоть в Москве
     Теперь, должно быть, много лишних комнат.
     А как же Надя Д. и Капа В. --
     Им вызов не пришлют? О них не помнят...
     Как неприятно быть теперь вдове --
     Как та ошпаренная кипятком, над
     Квартирой Вашей. Далеко сошлют.
     А муж убит. И вызова не шлют.

     И нам вот славно было б жить всем вместе.
     Что ж Павел? Возвращался бы скорей!
     Сперва в Москву -- чтоб показаться в тресте --
     Уж мы бы потерпели пять-шесть дней --
     А после уж за нами -- вот бы чести!
     Но мало что-то шлет он новостей.
     Постыл, постыл мне этот город клятов --
     Мне никогда не обойти Саратов,

     Он вечно на моем пути стоит
     Моей судьбой -- сейчас пишу, а рядом
     Соседка с кем-то громко говорит,
     Поворотясь ко мне изрядным задом
     У примуса, а примусок шумит,
     Но мне все льется в уши словопадом:
     Когда же это кончится война,
     Чтоб съехала скорее сатана.

     Мириться с подселеньем не желают
     И мальчику прохода не дают,
     Уйду -- по голове его щелкают
     И бритвенные лезвия суют,
     Вернусь -- меня на сына наущают,
     Но я молчу -- до мелочей ли тут.
     Все это им с лихвою отольется,
     Как только из окопов муж вернется.

     Копаем огороды во дворе
     И садим огурцы, укроп, редиску,
     Судом грозим несчастной детворе
     Чтоб не подвергнуться блатному риску.
     Мы чалим воду из ручья в ведре.
     И вдруг редиска всходит, то-то писку!
     Но налетает тучка: дождик, град,
     И смыт в канаву весь зеленоград!

     Где чернозем! В земле одни промойки --
     И только мой почти не пострадал --
     Он на отшибе, около помойки --
     Таков итог всех тех, кто страдовал,
     Но огородари, известно, стойки --
     Опять копателей и поливал
     Полно торчащих в зеленях на грядах,
     Их парит дождь, жжет полдень, сечет град их.

     * * *
     25 июня 1942
     Зачем он все не шлет мне аттестат?
     Ведь деньги телеграфным переводом
     Идут по месяцу, не числя трат,
     Но мучаюсь не только обзаводом,
     А тем, что и к столовой не крепят.
     Но пусть, как шло, идет все своим ходом,
     И больше я о том не напишу --
     Авось без аттестата продышу.

     * * *
     24 июля 1942
     Что до ребенка нашего -- его мир
     Растет и аттестации не ждет.
     Когда мы ждем трамвая -- скажет номер
     И непременно в точку попадет.
     Он пишет буквы -- влево колесом "р",
     В нем зренье рука об руку идет
     С хорошей памятью, что мне, обратно,
     И памятно в себе, и в нем приятно.

     Он дома не блудит, а так сидит,
     Не трогая продуктов, образцово.
     В столовой же за кассою сидит
     Знакомая Галина Ф. Клещева,
     С ее Нинуськой мать моя сидит--
     И нам с того компотно да борщево.
     Поев борща, поговорив с самой,
     Мы в полдень отправляемся домой.

     * * *
     5 сентября 1942
     Не сетуйте на то, что пишем редко,
     Да ведь и Вы не щедры на слова.
     Уехала последняя соседка,
     От радости ни мертва, ни жива,
     А наш приход -- несчастьице да бедка,
     От дум вот-вот опухнет голова,
     И рада бы не думать ни о чем я,
     Но думы на душе лежат, что комья.

     Все говорят, что следует и мне
     Теперь в Москву податься со своими --
     Как бы по вызову и наравне,
     И тянет ехать... но не ехать с ними...
     И я запуталась наедине
     С собою и несчастьями своими.
     Решила так остаться, как живу,
     И по течению одна плыву.

     Душа вся выболела. Тоска тиснет
     И день, и ночь и ноет, и стучит.
     Да временами и ребенок киснет;
     Играет днем, а по ночам кричит
     И головой в жару с подушки виснет,
     А камфоры пущу ему -- молчит,
     А час спустя опять тихонько молит:
     "Пусти мне камфору!" -- боль в ушке долит.

     * * *
     18 октября 1942
     Последнее и прежних два письма
     С советами о выезде буквально
     Меня сводили и свели с ума --
     Как ехать мне одной да и так дально?
     Риск чересчур велик, и я сама
     Поехать не решусь, как ни печально --
     Нужны продукты, ведь всего верней
     Проедем месяц, а не пять-шесть дней.

     Но Вы иначе пишете в открытке,
     Свалившейся теперь на нас, как снег --
     И я тотчас же собрала пожитки
     И жду: когда прибудет человек --
     Ведь, выехав, не будем же в убытке,
     Сюда ведь ехали мы не на век?
     А жить где есть там -- будем не под небом.
     Но как потом с пропискою и хлебом?

     А Вы не пишете о том, но вот
     Как раз сейчас пришло письмо от Вали,
     И я все поняла! В ближайший год
     Мы бы теперь в совхозе страдовали,
     И это замечательно. Ну вот.
     Да и родители мне покивали.
     От неожиданных вестей едва
     Не побежала кругом голова.

     И нынче ж с удовольствием, с подъемом
     Я собрала монатки, здесь страшно
     Остаться нам. Но что с Вашим знакомым?
     А он не подведет? Ну, все равно --
     Там видно будет... Может уж давно, мам,
     Он приходил? Ведь послана давно
     Открытка эта... Не заставши, мама,
     Не мог он позже не вернуться к нам, а?

     * * *
     23 октября 1942
     Пять дней сидим с Антошей на узлах,
     Багаж весьма громоздким получился:
     Два места жизненных нужнейших благ,
     В одном -- постель, баул бельем набился,
     Две сумки продуктовые -- итак
     Всего шесть мест, но нужно чтоб явился
     За нами человек и... напослед
     Приходится не взять велосипед.

     Антон уж взрослый, он не станет клянчить,
     Я думаю, он, пережив, поймет,
     Что нам назад в Москву его не снянчить.
     В каких же числах человек придет?
     И долго ли еще нам позаранчить?
     А то меня сомнение берет --
     Не дома ль он давно, а так -- так мне бы
     Пора в уборщицы пойти -- из хлеба.

     * * *
     27 октября 1942
     Наскучивши томленьем на узлах,
     Сегодня я, по зрелом размышленьи,
     Решилась вновь подумать о делах
     И отнесла в контору заявленье
     С горячим попеченьем о полах --
     Ведь нам до тов. Курындина явленья
     Жить как-то надобно -- и тут примат
     Взяла лаборатория строймат.

     Теперь я буду с карточкой рабочей,
     И ежели что завезут -- дадут
     Не "ради Бога", не как "всякой прочей",
     А так, как всем положено им тут, --
     Без разночтений всяких и отточий.
     Работа -- не работа, тяжкий труд:
     Протапливать, стирать, скрести до гина,
     Холодная вода, песок, да глина.

     А Вы... от Вас ни слова больше нет,
     Подробностей к Вам о моем приезде
     Вы никаких не пишете, где след
     Остановиться мне, и точно ль есть где
     Устроиться? Не шлете мне ни смет,
     Ни мест, решим мы все на месте здесь-де?
     Но как с пропиской будет? И вообще,
     Как стану жить -- и это не вотще.

     * * *
     1 ноября 1942
     Открытка от десятого туманна
     Была по содержанью своему.
     Я собрала узлы и бесталанно
     На них промучилась -- и к моему
     Большому сожаленью, так как рано
     Нам, видимо, съезжать и ни к чему!
     Но жареный петух нас крепко клюнул,
     А тов. Курындин, пораскинув, плюнул.

     Тут я узнала, что в наш Ю.-В. трест
     Нужна уборщица, и заявила,
     Завлаборат согласовал с начтрест,
     И я уже почти к ним поступила,
     Но главбухтрест на мне поставил крест,
     Так как лимита к ним не поступило:
     Мне не с чего зарплату начислять --
     Так я одна во всем дворе опять.

     И я сижу теперь возле корыта
     Разбитого. Должно быть, есть окрест
     Еще места, но то для нас закрыто:
     В сад сына не взяли -- там нету мест,
     А как его весь день держать закрыто:
     Сиденье под замком ведь надоест.
     Нет, не могу в другом работать месте,
     А тут в соседнем было бы подъезде.

     А главное не в том: трестовику
     С завозом отпускают все продукты;
     Пшено, картошку, мясо да муку,
     А я хожу и клянчу -- сколько мук-то!
     А делят по ночам молчком, ку-ку.
     Пшено делили -- не дали, и фрукты
     Делили -- не дали, вчера как раз
     Баранину делили, все без нас.

     Три дня я по начальникам ходила --
     Здесь тьма начальников -- не помогло,
     И все три дня слезами исходила,
     На что начальники смотрели зло,
     А будь сотрудницей их -- убедила!
     Но сорвалось, а сердце залегло,
     И на носу зима, и нет надежды,
     Как только продавать что из одежды.

     * * *
     19 ноября 1942
     Вы пишете: поездка сорвалась.
     И я об этом очень сожалею:
     По слухам, жизнь наладилась у Вас,
     Я ж на зиму продуктов не имею
     И, сидя на узлах, не запаслась.
     Со всеми деньгами, что я имею,
     Здесь ничего не сделаешь. Тряпье
     Придется загонять теперь (свое).

     Мы каждый день с Антошей на базаре,
     Но ничего не продали пока --
     Насчет продажи все теперь в ударе,
     Но покупать -- мошна у всех тонка,
     Просилась на работу в их виварий --
     Завтрестом обещал мне с кондака,
     Но главбух отказал -- от неименья
     Лимита на уборку помещенья.

     Лимита нет, но женам есть лимит --
     И жены все пристроены сюда же,
     И их термитничек шумит-гремит
     В самоснабженческом веселом раже.
     И как Павлуша жил среди термит --
     Что может быть такой работы гаже,
     Где каждому важней его успех,
     А он там отдувается за всех.

     Зима легла с морозом и метелью
     В ночь на 7-е по сухой земле,
     А то тянулось тонкой канителью
     Тепло сухое -- скоро ль быть в тепле
     Еще нам? За какою канителью
     Мужнин приезд с форейтором в седле?
     Да, видимо, не близок этот выезд.
     Еще до солнца роса очи выест.

     И плохи старики, и к ним ходить
     Изнервничаешься. И свет неблизкой.
     Антоша устает колобродить,
     Но надобно ходить -- за перепиской.
     От Павла писем нет -- но как судить --
     Он думает, что я в Москве, с пропиской,
     А я все здесь. В одном письме своем
     Он пишет, что мечтает вновь в ЦОСТРОМ.

     ЦОСТРОМ, конечно, неплохое место,
     Но люди бьют в нем всяческий рекорд
     По сволочизму мимики и жеста.
     Иль не противно видеть гнусных морд
     Коровкина и Мазина день весь-то?
     Да и не только их, а всех их черт
     Побрал бы -- созерцать их целый день же,
     Да и зарплата у него всех меньше.

     Совсем, совсем несчастным надо быть,
     Чтобы мечтать всерьез в ЦОСТРОМ вернуться,
     И как легко так было позабыть
     О кражах из карман. А как толкутся
     Вслед за начальством, жаждущим убыть!
     Из-за галош его передерутся.
     А впрочем... что сказать мне на сей счет --
     Ему видней. Как хочет. Пусть идет.

     Жаль Павла. И Антошу жаль. Ребенок
     Ни сладкого не видит, ни жиров.
     Все сердце кровью изошло -- так тонок.
     А аппетит нечаянно здоров,
     И только что глаза продрав спросонок,
     Кричит баском: Мама, обед готов?
     И в пот меня, конечно, сразу кинет.
     Ему теперь без малого пяти нет.

     А третьего -- триста шестьдсят пять дней
     Со дня рожденья доченьки Ирины,
     Я к ней совсем не стала холодней,
     Недавно были у ее купины
     И новый холм насыпали над ней.
     А ночи холодны и длинны-длинны,
     Пока утра, бессонная, дождешь,
     То вся дотла слезами изойдешь.

     Пойду в лабораторию проситься,
     Им нужен человек, они возьмут.
     Туда жена замглавбуха стремится,
     Но ей уйти с работы не дают.
     У них служащие, как говорится,
     Чужие редки -- ходу не дадут.
     У них и с барского стола объедки --
     Очередной свояченицы детке.

     * * *
     29 ноября 1942
     У завлабор слетело с языка,
     Что если в Ю.-В. тресте беспокоит
     Меня работа на предмет пайка --
     Идти в лабораторию не стоит,
     А просто станут сообщать, пока
     Подходят взносы и что сколько стоит,
     И нас тотчас же известит она
     О поступленье мяса и пшена.

     И так, благодаря ее заботам,
     Пять сотен я внесла на то и то.
     Ходила все на рынок по субботам
     И ликвидировала се да то
     Из барахлишка, нажитого потом.
     Но деньги приняли мои. И то,
     Что я впаялась в долю к ним без права,
     На всех подействовало как отрава.

     И вызвало припадки злобных слез,
     И кто-то из ходивших по базару
     В комендатуру на меня донес,
     И комендант устроил мне базару,
     Мне выдавая карточки -- разнос
     И склоку, безобразнейшую свару --
     Сомненье, видите ль взяло его
     В источниках дохода моего.

     А эта сволочь, эти ихи "дамы",
     С мужьями влезшие в цостромский штат --
     Они теперь-то как бы вне программы:
     Мужьям дают, им -- нет, вот и шипят
     На нас за мизерные килограммы,
     Что нам уделят (уделить хотят).
     Но я надеюсь выжить вопреки им,
     На зло уму, наперекор стихиям.

     * * *
     21 января 1943
     Вносила на пшено и поросят.
     Купили поросят, но толку мало --
     И те пока, не знаем, где гостят --
     Начальство знает где, но толку мало
     От знанья их всем тем, кто в аппарат,
     Увы, не входит, и таких не мало.
     Сын говорит мне: Дай тебе бока
     Поглажу -- больно стала ты тонка!

     * * *
     7 апреля 1943
     Вновь в вихре огородных наслаждений!
     Вчера таскали ведрами навоз
     И, чтоб отмежеваться от хождений
     И к нам прыжков с перрона под откос,
     Просили проволочных заграждений
     С шипами и столбов, и удалось.
     Мне этот год участок дан хороший --
     А прошлой осенью у нас с Антошей

     Все воровали с пограничных гряд,
     Что были при дороге у помойки.
     Но трестовцы меня спихнуть глядят,
     Куда глядят глаза, хоть в этом стойки.
     Тотчас судьбу и возблагодарят,
     Как только не замру над ними в стойке.
     Но мне податься некуда -- навряд
     Они теперь меня куда скостят.

     * * *
     9 апреля 1943
     Теперь сижу над вышивкой платочной
     В закрай батистового полотна,
     Орнамент мелкий, пестрый да цветочный,
     Пойдет, как думаю, на семена.
     Платки здесь ходят по цене не точной
     Пяти стаканов ярого пшена,
     А в рубликах с полста до девяноста --
     И хорошо. Последнее ж не просто.

     Родители кукуют на пайке
     В 400 грамм хлеба и кашица,
     Отец изнылся ржою в наждаке,
     Что он голодный, стонет и томится.
     Накидки загнала им на толчке
     За 5 кг пшена, еще разжиться
     Деньгами удалось, все им снесла.
     Пшено взяла, а денег не взяла.

     За строченое полотенце дали
     2 к. пшеницы, полтора -- пшена.
     Все это мы с Антошей проедали.
     А литру молока -- 100 р. цена.
     К. мяса -- 200 р., 600 и дале.
     Пшено -- с 280-ти на
     250, пшеница -- 150 р.
     Картошка 100 р/к -- таков театр!

     Хлеб -- 100 р., керосин теперь 60 --
     Зимой был до 80 р/л --
     Ни табака, ни водки не хотят
     Теперь давать нам -- чудеса! Л.Кэррол!
     Бывало трикотаж был. Нет! Отпад!
     Нет масла! 1000 р. на рынке! Перл!
     Но цены могут снизиться чудок,
     Когда на Волге тронется ледок.

     Приехать к вам в Москву? Что за резон-то?
     Попробуем освоить огород,
     А нет -- тут и уйдем за горизонт-то.
     Коль с огородом дело не пойдет
     И выяснится приближенье фронта --
     Тогда черед отъезда и придет.
     А так -- ропща -- как раз осердишь Бога.
     Углом своим довольны мы премного.

     Антоша нынче, в общем, ничего,
     Немного худ, совсем немного зелен.
     Находят малокровье у него.
     В диетстоловой ныне он пристрелян.
     Мне, правда, не понятно одного --
     Что за названьем этот пункт наделен:
     Повсюду грязь, в тарелках дрянь, бурда --
     Но все ж приходится ходить туда.

     Час на дорогу, очередь два часа
     И час обратно -- в общем пять часов.
     Конечно же, нет и в помине мяса,
     Но на 16 тысяч детских ртов
     Всего две тыщи мест -- вот в чем весь сказ, а
     Бездушие, злодейский вид чинов
     Военкоматских! Боги, мои боги!
     Какое счастье обивать пороги!

     * * *
     22 апреля 1943
     Увы, столь осложнилась жизнь моя,
     Что и на предложенье Ю.-В. треста
     Почти тотчас же согласилась я,
     С 16-го поступив на место
     Чернорабочей. Жалования
     150 рублей, однако вес-то
     Не в нем, а в карточке на 800
     Грамм хлеба, ведь оклад теперь не в счет.

     Кирпич, известку, разный хлам таскаю,
     Белю и мою. К 1-му числу
     Я продларек от треста открываю
     И тут же посвящаюсь ремеслу
     Ответственного продавца. Не знаю
     Я ремесла. Боюсь я. Но несть злу.
     Не лезть же нашей гибели во злу пасть!
     Коль отказаться -- то была бы глупость.

     А сына, видимо, отдам в детсад,
     Хоть ох как он туда идти не хочет!
     Свести бы к маме -- но какой с ней слад!
     Она, как раньше, об одном хлопочет
     Чтобы усилить промеж нас разлад --
     Но чем ребенок им глаза песочит?
     Ей-богу, не понять мне никогда.
     Но это горе вовсе не беда.

     * * *
     25 апреля 1943
     Вот так я окончательно примкнула
     К Юго-В. тресту. И не обойдут
     Теперь при дележе. Зимой мелькнула
     Мука. Мне не дали. А целый пуд.
     Пшено -- сама не знаю как сморгнула --
     Пуд был пшена. Цепляемся и тут
     За жизнь и как -- обеими руками,
     И тоже огороды все дворами.

     Взошла лишь редька -- больше ничего:
     Погода все холодная стояла.
     На окнах в банках долее всего
     Рассада помидора проростала.
     Недели через три бы в грунт его...
     Не повезло в ларьке мне для начала:
     Мешки велели выбить, да из-за
     Тотчас разъело руки и глаза.

     * * *
     3 мая 1943
     Работы навалилось вдруг без счету:
     Я отоваривала за квартал --
     Селедка, масло, соль, крупа -- до поту --
     И сахар (в виде пряников) смотал.
     Товару мало -- более отчету.
     Да огородарный сезон подстал,
     И нас уже кружит, влечет злой гений
     Плодово-овощных увеселений.

     * * *
     17 мая 1943
     Мне очень, очень тяжело во всех
     Житейских отношениях -- вот имя!
     Но Вы не знаете, какой орех
     Родители, советуя жить с ними.
     Пишу и вспоминаю, как на грех,
     Как в сорок первом в августе с моими
     Я встретилась, как мама без конца
     Безмолвно излучала мрак с лица

     И повернулась -- и пошла с перрона,
     Не озаботясь, где же наш ночлег,
     А я осталась около вагона
     С ребенком, животом и кучей всех
     Семи тюков тяжелых. Я не склонна
     Ведь и теперь понять ее побег,
     Хотя об этом ей не вспоминаю.
     Но перейти к ним жить? Теперь? Не знаю.

     Нет, этот вариант не подойдет --
     Она не примется "варить бульон" нам.
     Тридцать седьмой хотя бы вспомнить год,
     Когда пришла я к ней с новорожденным --
     Тогда ведь было все еще! Но вот
     Что было -- даже супом толоконным
     Она меня не покормила, и
     Шесть месяцев в кормления мои

     Я чувство голода в себе таскала
     И выглядела плохо -- как мертвец.
     Нет, нет! Я все давно обмозговала!
     Здесь что ни день является отец
     И ноет, ноет, как бы ни рычала,
     Пока ни изведет меня вконец,
     И дам продуктов и разгон устрою,
     А через день он тут с мошной пустою.

     Помочь не дозовешься их, а жрать
     Всегда готовы -- и просить не надо.
     Отец не стал дрова перебирать
     И забирать ребенка из детсада --
     Оно и лучше -- надо полагать --
     Сама управлюсь, только вот досада,
     Что вымещают тяготы на мне --
     И это тяжко сознавать вдвойне.

     * * *
     28 мая 1943
     Мысль о родителях меня источит:
     Живут они неладно, поперек.
     Мать наотрез со мною жить не хочет
     И ухитрилась прозевать паек.
     Крупу по карточкам и все -- просрочит!
     Все говорят