же и раввину,
     Приятен он отцу и важен сыну,
     Их взгляды полны нежной добротой.
     Еще скорее поздно, нежли рано,
     И потому и старший, и меньшой
     Идти и мыслить могут невозбранно --
     Порвав на время с нужной томашой,
     Беседуя любовно и пространно,
     Как муж и муж с младенческой душой.





        ЧАСТЬ ПЯТАЯ

     Пятнадцать
     сократических диалогов
     на тему
     иудейского псалма

     сонетная корона

     При реках Вавилона -- там сидели мы
     и плакали, когда вспоминали о Сионе.
     На вербах посреди его повесили мы
     наши арфы...

     ***
     Чужим рекам мы наши слезы лили
     О родине давно забывшей нас
     Презрев звезду надежды в этот час
     Мы наши арфы вербам поручили
     Могли ль мы петь осилившей нас силе
     Цветы темниц смочив их влагой глаз
     Простые наши песни без прикрас
     Мы как и судьбы обрекли могиле
     Но пусть прилипнет к горлу мой язык
     Когда тебя я вспоминать не буду
     Тебя веселья моего родник
     Пусть почернеет день когда забуду
     Я моего врага веселый лик
     И ненависть стенаньем не избуду

        I. Антигона

     Я ненависть стенаньем не избуду
     К богам, мой Полиник, мой Этеокл,
     Пусть клекот мой, как волглый мякиш, клекл
     И хрипл, как бы не мой, а взятый в ссуду.
     Как стук костяшкой пальца по сосуду
     Надтреснутому, чей облив надтекл,
     Да дребезжанье выставленных стекл,
     Мой голос, поднятый богам в осуду.
     Он так неверен, так печально слаб,
     Так стелется дымком сырой игили,
     Что вправду лишь чадком смолистых лап
     Мне кажется -- и все ж ему по силе
     Кто знает равный -- как елей хотя б
     Чужим рекам мы наши слезы лили.

     Чужим рекам мы наши слезы лили --
     Я с Этеоклом в Фивах, Полиник
     В шести дворцах враждебных нам владык,
     Чтоб бросить шестерых на Фивы в силе.
     Чтоб Этеокла, брата, убедили
     Те шестеро вернуть без выкавык
     Трон брату, год спустя, как он привык,
     Когда еще их договор был в силе.
     Но год прошел, а Этеокл все пас
     Ленивых подданных, не помышляя
     Вручить бразды Полинику -- вот раз!
     Тут брата и подвигла воля злая
     Покинуть Фивы, крепко замышляя
     Супротив родины, забывшей нас.

     О родине, давно забывшей нас,
     Мой Этеокл, наш узурпатор, пекся...
     Их рати рядом, в щит и шлем облекся,
     Взял меч и меч короткий прозапас.
     -- Вы против нас, мы будем против вас,
     Однако чтоб не каждый в схватке пекся, --
     Он начал громко, но слегка осекся, --
     Пусть раньше судит бой промеж двух нас. --
     И, словно с дикобразом дикобраз,
     Они сошлись страшно и возмужало
     И, меч вонзив, себя проткнули враз.
     И воинство пока соображало,
     То шестеро от Фив тут побежало,
     Презрев звезду надежды в этот час.

     Презрев звезду надежды в этот час,
     Враги решили не нести потери,
     Поскольку оба брата, две тетери
     Лежали рядом, кровию сочась.
     Креон, наш дядя, властью облечась,
     Стал говорить, что город в полной мере
     Понять не может весь объем потери,
     Что Этеокл их всех благая часть.
     Что шестеро коварством огорчили
     Его до слез, а этот... этот гад...
     Нет, надо, чтобы гада проучили...
     Но гад был мертв, отправлен то ли в Ад,
     То ли в Элизий, ну, а мне он -- брат,
     Мы наши арфы вербам поручили.

     Мы наши арфы вербам поручили,
     Чтоб на пирах им слух не услаждать...
     "Изменник! Вранам и волкам предать!"
     Креон -- они, конечно, умочили.
     Так обращаться с теми, кто почили,
     Немыслимо. Скорей земле предать.
     "Как он посмел отечество предать!"
     А вы бы в школе мыслям тем учили.
     Вы в голове одних себя носили
     И выносили, судя по всему,
     А мертвых нечего учить уму.
     Ах, как своим молчаньем вас бесили
     Мы, мертвецы, я только не пойму --
     Могли ль мы петь осилившей нас силе?

     Могли ль мы петь осилившей нас силе,
     Когда есть сила большая ее,
     Ну, правда -- именем небытие,
     Что невсваренье самое могиле.
     Но крики дяди очень нас давили,
     На нервов действовали вервие --
     Ведь у него веревка и копье,
     А что у нас? Любовь, и ту забили.
     Да и на что любовь мне в этот час?
     В моей груди сомнительные страсти
     Она зажгла к увеселенью власти.
     Пойду ль страстями? И гляжу, сейчас
     Меня ведут под белы руки: здрасте,
     Цветы темниц, вы радуете глаз.

     Цветы темниц, смочив их влагой глаз,
     Несу виновнику их Полинику,
     Два яблока, орех и землянику,
     Чтоб соглодал, уйдя в подземный лаз.
     Дорога, помню, под гору вилас,
     И возле каждого витка по шпику,
     Высматривавших бдительно улику,
     Когда бы таковая вдруг нашлас.
     А возле трупа, в двух шагах, в острас --
     Два охламона при ножах и пиках,
     Один на козырях, другой на пиках.
     Я соскользнула под земельный стряс
     И там запела, думая о шпиках,
     Простые наши песни без прикрас,

     Простые наши песни без прикрас
     В моем грудном, тоскливом исполненьи
     Имели отзыв в слюноотделеньи
     Сердец под жестким панцырем кирас.
     Игру забросив, стали шарить стряс
     Тот и другой вои в остервененьи, --
     По долга неотступному веленьи,
     Близ трупа вылезла худая аз.
     Покамест на девонской этой жиле
     Аукаться хватало дела им, --
     Я малый холмик нагребла над ним.
     И плакала, и плакала, и выли
     Со мною волки над родным моим,
     Над ним, на безымянной той могиле.

     Мы, как и судьбы, обрекли могиле
     Все остальное в нас, мой милый брат.
     При жизни ты сносил попреков град, --
     Зачем в утробе мы с тобой не сгили?
     Зачем все те ж сосцы и нас вспоили,
     Что и отца -- теперь отец нам брат,
     И то, что ты пошел на братнин град,
     Не хорошо, хотя любовь и в силе.
     Не всех отпугивает злобный цык, --
     Есть все и те, что чувствуют превратно.
     Возьми меня к себе, мне здесь отвратно.
     Здесь волчий вой, но чаще сытый рыг, --
     И если не верна тебе я братно --
     То пусть прилипнет к горлу мой язык.

     Но пусть прилипнет к горлу мой язык,
     Когда тебя не обзову я: шлюха! --
     Сказал герой, подняв меня за ухо, --
     Я не заметила, как он возник.
     А рядом тут как тут его двойник,
     И по виску мне зазвенела плюха,
     Лишившая меня почти что слуха,
     Но в общем-то тот и другой поник.
     -- И что за ветер нам принес паскуду, --
     Сказал тот, что постарше и брюнет. --
     Как пред властями нам держать ответ? --
     -- Отвертится, не будет девке худу, --
     Сказал блондин, и я сказала: Нет!
     Зачем мне отпираться? Я не буду. --

     Когда тебя я вспоминать не буду
     С признательностью, дивная судьба?
     Два честных гражданина (два раба)
     Меня влекли под псовью улюлюду.
     Встречь мигом расступавшемуся люду,
     О стену не пытающему лба,
     Боящемуся каждого столба,
     На коем сушат медную посуду.
     И к дяде втащена за воротник,
     Сознаться я тотчас не поленилась,
     Что мной оплакан бедный Полиник.
     Стояла молча и не повинилась,
     И эта твердость дядей оценилась
     На весь мой вес, ведь не его род ник.

     Тебя, веселья моего родник,
     День яркий, оставляю ради ночи.
     В проклятом склепе, не закрывши очи,
     Усну последним сном, когда б кто вник,
     Мой Этеокл! Мой бедный Полиник!
     Поверьте, что нельзя страдать жесточе, --
     Я, кажется, не вытерплю, нет мочи
     Вообразить сиротский мой пикник, --
     Ведь я подобна хрупкому сосуду.
     Не понимала все, но поняла:
     Меня раздавит тяжестью скала.
     Не сразу, медленно, как исподспуду,
     Уйдет вся жизнь, которой я жила,
     И почернеет день, и я не буду.

     Пусть почернеет день, когда забуду
     Все радости и жизнь, ее саму,
     Когда с исходом лет сама пойму,
     Куда пора мне, и... там буду, буду!
     Ну, умереть самой по самосуду,
     Уйти туда по сердцу своему,
     Но как же, как же, вопреки уму,
     Жизнь истребить в живом, как бы простуду.
     Ах, лучше жить хоть жизнию калик,
     Каким отец был -- немощным и слипым --
     Вверять лицо морским соленым всхлипам.
     Мало несчастье, а восторг велик,
     Звенящим медью тополям и липам
     Я б подставляла мой веселый лик.

     И моего врага веселый лик
     Меня бы, верно, не смущал нимало.
     Что жизнь мою так грубо подломало
     В том возрасте, когда есть тьма прилик?
     Последний луч... потом последний блик...
     Потом груди и воздуха не стало...
     Ужели надо, чтоб меня не стало? --
     Как не прогнать тогда -- ведь свет велик.
     Ведь если к жизни ощущу остуду, --
     Приду сама -- другой, а не такой:
     Берите жизнь мою -- жалеть не буду --
     И стану над подземною рекой,
     И слез любви не осушу рукой,
     И ненависть стенаньем не избуду.


     ***
     Слежу чтобы лазури слезы лили
     О той давным давно забывшей нас
     Что кинула опережая час
     Тех что ее заботам поручили
     Пеняем ей и уступает силе
     И для взыскательных рождает глаз
     Красу возвышенную без прикрас
     Собою не повинную могиле
     Ее бессилен выразить язык
     Которым тайны взламывать не буду
     Пусть будут рядом тайна и родник
     Но если я когда-нибудь забуду
     Достоиной мудрости смиренный лик
     Смешного любопытства не избуду

        II. Эвпалинос

     Смешного любопытства не избуду,
     О Эвпалинос, до тех пор, пока
     Не поведет нас твердая рука
     Сквозь щербы площадей и зданий груду.
     Ты вскоре объяснишь нам амплитуду
     Работ, рассчитанных наверняка,
     Во славу мастера и мастерка,
     В листве дерев, подобной изумруду. --
     -- Увы, среди строителей лишь крот,
     Веду водою днища я и кили,
     Прилично ль будет мне расторгнуть рот?
     Ошибкою мне зодчего вменили:
     Не возвожу, скорей, наоборот --
     Тщусь, чтоб водам лазури слезы лили.

     Слежу, чтобы лазури слезы лили
     Зеленобраздой зыбкости морской,
     Чтоб злую россыпь влаги воровской
     Затворы шлюзов в чувство приводили.
     Но если бы мои не повредили
     Вам поясненья, я готов такой,
     Как есть, развертку за строку строкой
     Вам сообщать, чтоб вы за тем следили.
     Все прославляет здесь ладонь и глаз:
     Террасы, угнетенные садами,
     Столпы мостов, повисших над водами, --
     И, в выси экстатической лучась,
     Сама лазурь, грозящая бедами,
     Напоминает о забывшей нас.
     О той, давным давно забывшей нас
     Духовной родине, чей очерк дымный
     Нам явлен в пенье дали многогимной
     И этой близи, легкой, как экстаз.
     В восторге киньте быстрый взор вкруг вас:
     Вы ось иглы, чей циркуль безнажимный
     Легко включает в свой уют интимный
     Пространства многоликого запас.
     Вы вскрикнете: там явственно угас
     Холодный смысл и опыт геометра
     В стихии мощной солнечного ветра.
     Там тяжесть облак сжала быстрый газ,
     И, весело глядясь в потоки ветра,
     Взошла звезда, опережая час.

     Что кинула, опережая час,
     Звезда, Элизий свой -- приют кометы?
     Лучом облив искусные предметы,
     Керамиком слывущие у нас,
     Где в дружестве отвес и ватерпас
     На светлом воздухе свои разметы
     Оставили, их слабые приметы
     От форм к законам возвышают глаз.
     Дожди, от века, почвы не мочили
     На этих обезвоженных холмах,
     Отвесные жары их облучили.
     И вот карандаша счастливый взмах
     Извел родник на инеи бумаг,
     И мраморы пространство проточили.

     Тех, что ее заботам поручили,
     Земля охотно отдает назад:
     Там ионический восплыл фасад,
     Пред ним волюты мрамора почили.
     Повсюду почвы нам не злак растили,
     Не серых ив щебечущий каскад,
     А бледных мраморов звенящий сад
     Взрос из земли, когда ее растлили.
     В начале зти камни нас бесили,
     Решетки стен, цилиндры и кубы,
     Проходы узкие, как перст судьбы, --
     Но и взбешенные, мы свет месили,
     Природу взнуздывая на дыбы,
     Пеняем ей, и уступает силе.

     Пеняем ей, и уступает силе,
     Готовая копытом размозжить,
     Пустыня, разрешающая жить,
     Чтоб в область духа камень относили.
     Секлой его секли, теслом тесили,
     И камень с камнем мыслили сложить,
     И камень камню начинал служить,
     И мы от их согласия вкусили.
     Где первая звезда к нам доскреблась
     Сквозь бледножелтый куб и пурпур свода,
     Аллея бронз свирепых раздалась,
     Мироном вскормленная для извода
     Движений в нас, загрузлых, как колода,
     В иных глазах, не видящих на глаз.

     И для взыскательных рождает глаз
     Попытку не отдать возцу обола,
     Укрытого с проворством Дискобола,
     Почти не уловимую на глаз.
     Рука повисла и рука взвилась,
     Лоб рассекает левизну камоло,
     И вьется пыль тончайшего помола
     Вкруг быстрых стоп вслед той, что унеслась.
     Движенья всех неизъяснимых рас:
     От возглашаемого поворота --
     До мнимого, но явленного трота --
     Вдруг озаряют вспышками эмфаз
     Спираль винтом завитого полета, --
     Красу возвышенную без прикрас.

     Красу возвышенную без прикрас
     Являют нам жилища Академа,
     Где голубой Северо-Запад немо
     Глядит в ключи, бегущие с террас.
     Я слышу вод приятный парафраз --
     Для разработки сладостная тема,
     И черных куп журчащая поэма
     Затронет сердце в нас еще не раз.
     Когда бы дальше вы меня спросили --
     Что там, где над холмами ряд колонн, --
     Там родина Софокла, там Колон.
     Эдипа демон до сих пор там в силе,
     Святыня у живущих там колон,
     Собою не повинная могиле.

     Собою не повинная могиле,
     У наших ног, конечно, Агора,
     Ничем не знаменитая гора,
     Когда б не портики и перистили.
     Совсем недавно гору замостили,
     Но редко слышно эвоэ! (ура),
     Зато экзисто! -- здесь звучит с утра
     До вечера (отыдь от окон, или...).
     Дома несутся вскачь, все вскучь, впритык,
     Все метит в лоб иль в ноги из засады:
     Здесь статуэтка, там энкаустик.
     Слеза экспрессии слезой досады
     Сменяется, точь-в-точь как те глоссады,
     Которые не изъяснит язык.

     Увы, бессилен выразить язык,
     Не став на время языком поэта,
     То, что вмещает мрамор Поликлета,
     Запечатлевший благодатный миг,
     Мирон взлетает к цели напрямик,
     Он как весна, Кифийский скульптор -- лето,
     Разнеженность всех чувств, летаргик ль это?
     Споткнулся Дорифор -- что за спотык!
     Сон на ногах всегда подобен чуду --
     Глаза отверсты, но обращены
     В себя -- с носка к лопатке, вдоль спины,
     Мышц перистальтика, как по сосуду
     Живая мышь, бежит, -- но мыслью сны
     Я Дорифора взламывать не буду.

     Я мыслью тайны взламывать не буду,
     А лучше ею унесусь на Пникс --
     На Юго-Западе, где мрамор никс
     Летит иль стелется к речному гуду.
     Кто растолкует мрамора причуду --
     Ах, как изменчив горожанин Икс:
     Сгустился воздух вкруг -- уж он оникс,
     Он черен, зелен, претерпел остуду.
     А перст Авроры в мраморы проник,
     И розов, как воздушные фарфоры,
     Пред нами торс красавицы поник.
     А при звездах -- прозрачны дорифоры, --
     Они как с чистою водой амфоры, --
     Пусть будут рядом тайна и родник.

     Ведь рядом с нами тайное: родник
     Исторгся из груди прекрасной Геи,
     В нем не вода, но мрамор Пропилеи,
     Журчащей сквозь акропольский тальник.
     Как африканский опытный речник --
     В погоне за цветами элодеи, --
     Минует напряженьем лишь идеи
     Смерть, возносясь каскадом напрямик, --
     Так мы себя доверим, словно хлуду,
     Мыслительной опоре, восходя
     Чудесной лествой в золото дождя, --
     Поскольку август нам кидает груду
     Бездымных звезд, и, дух переводя,
     Я на Акрополе вас не забуду. --

     -- Но если я когда-нибудь забуду,
     Напомни мне... -- Но ты, Сократ, умолк,
     А что напомнить -- не возьму я в толк,
     Сколь голову ломать над тем ни буду. --
     Да, видишь ты, в мозгу прорвав запруду,
     Мысль осадил идей поганый полк,
     И я просил, смутясь, как денег в долг,
     Напомнить мне, когда я вдруг забуду.
     Твой гений описательный велик,
     Он строит столь воздушно и свободно,
     Что все стоит добротно, благородно.
     Я не нашел предательских улик
     Меж правдою и тем, что с правдой сходно;
     Достойной мудрости смиренный лик. --

     -- Достойной мудрости смиренный лик? --
     Но похвалой чрезмерной обижаешь
     Меня ты, что и сам не хуже знаешь,
     Сколь вымысел от истины отлик. --
     -- Да, верно, скудных истины толик
     Ты в самом деле и не обнажаешь,
     Но то, что на словах сооружаешь,
     Владеет тьмой волнующих прилик.
     Так я б тебя просил, когда забуду,
     Напомнить мне, что Стикс иль там Пеней --
     Приют... довольно розовых теней.
     Да ты уговорил мне и простуду!
     А как ты смог разделаться и с ней, --
     Смешного любопытства не избуду.

     ***
     В свет отходя они мне свет свой лили
     Воспоминаньем о себе о нас
     Как этот страшныи светоносный час
     Тревогам чьим зачли и поручили
     Чудовищной не подпадая силе
     Терзающей неискушенный глаз
     Легко поверить в муку без прикрас
     Живого подводящую к могиле
     Бессилен перевыразить язык
     Чего подробно пояснять не буду
     Живого наслаждения родник
     Да если самое себя забуду
     Источник света глубина и лик
     Воспоминаний детства не избуду


        III. Глаз

     Воспоминаний детства не избуду:
     Дом ладно сложен из известняка,
     Над очагом Пиндарова строка,
     Огонь кидает блики на посуду.
     Мне года три. Не знаю. Врать не буду.
     Я не могу сказать наверняка.
     Дыра дверная дьявольски ярка,
     Свет льется из нее, подобно гуду.
     Близ дома тихо. В доме никого.
     Но угли горячи: их запалили,
     Должно быть, только что. И все мертво.
     Нет ни души. Петля скрежещет, или?
     Где мать, где отче сердца моего?
     Но свет дверей, -- не вы ль его пролили?

     В свет отходя, они мне свет свой лили,
     И свет их гудом наполнял проем
     Дверной, пока в сознании моем
     Зрачок и ухо зримое делили.
     Лучи в отвес добела раскалили
     Под солнцем изнемогший камнеем
     Двора, и мухи пели: Мы снуем,
     Снуем, снуем... Нас злили, нас озлили...
     Свет ест глаза, я сощуряю глаз
     И подвигаюсь медленно к порогу,
     И в перешаге поднимаю ногу.
     Рука на косяке. Сейчас, сейчас...
     Вот смотрит глаз, он выплыл понемногу --
     Воспоминаньем о себе, о нас.

     Воспоминаньем о себе, о нас --
     Глядит одно внимательное око
     Из хижины, не обжитой до срока,
     После которого Господь не спас.
     Как удивительно пришелся паз
     Запястью, побелевшему жестоко.
     Все тихо -- ни притока, ни оттока.
     Как изумительно мерцает глаз!
     Ах, если бы не мух веселый сглаз
     На соты стен с торчащею оливой,
     То глаз бы, в самом деле, был счастливый.
     Он не счастлив, но не несчастлив. Нас
     Без огорченья видит, терпеливый,
     Как этот страшный светоносный час.

     Как этот страшный светоносный час
     Над этой Богом кинутой равниной,
     Оставлен женщиною и мужчиной,
     Глядит печально одинокий глаз... --
     -- Сократ, нам кажется, что этот глаз
     Уже не парный орган, а единый, --
     Пусть он скорей второю половиной
     В своем проеме явится для глаз. --
     -- Да, ибо видеть вас не научили
     Полусокрытое и те ряды
     Меж каплею и каплею воды,
     Что миг от мига в часе отличили, --
     Однако в этом нет большой беды,
     Тревогам чьим з