ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

     Фуга

     сонетная корона

     fuga, f
     1) Бегство, побег, darsi alla -- бежать, обратиться в бегство,
     2) течь, утечка, просачивание,
     3) di stanze -- анфилада комнат,
     4) муз. фуга.
     -- словарь Герье

     Мать сердцем некогда воссокрушася,
     И духом бысть восхищена она,
     И сызнове земли возвращена,
     И много мучася и возглашася.
     И дщери и родителей лишася,
     Престаша быть и мужняя жена,
     Ослабля зреньем, в мыслех не верна,
     Почти вполне с ума она свишася.
     Была веселой -- ей не помогло,
     И, грусти велией в себе стыжася,
     Она укрыла голову в крыло.
     И мало с принятым соображася,
     И духом перепадаше зело,
     И царство Божие ей близлежася.

     Мать сердцем некогда воссокрушася, --
     А был июнь, шел год сороковой, --
     Отцу сказала: Паша, Бог с тобой,
     Ты мало носишь, шибко отрешася. --
     А он, улыбкою вооружася,
     Терпливый, словно Иисус живой,
     Ответствовал ей: Оля, не в разбой --
     Сколь мало ни ношу, все йму тружася.
     Конешно, не совру -- йму ни рожна
     В сравненье с теми, хто ворует паки,
     Но в воры не хочу итить, жена! --
     Она ж, сердясь, ворчала: Эки враки!
     Ин в ворех воры числятся не всяки! --
     Но духом бысть зело восхищена.

     И духом бысть восхищена она,
     Болезни вследствие, -- и корью юже
     Зовут и страстятся и млеют дюже, --
     Посереде небесного гумна,
     И муж -- не тот, когоежде жена, --
     Предстал ей в ризах убеляе стужи
     И рек, знакомство с нею обнаружа,
     Рыкая словеса, что громена:
     Послушай, непутевая жена!
     Колико будешь потыкать на татьбы! --
     -- Какие татьбы? -- рекла смущена.
     -- Обнаковенные! Вот то хоть взять бы,
     Что ты ему тростишь от самой свадьбы,
     Что у него зряплата немочна! --

     -- Так у него она и немочна! --
     Ответствовала женщина упрямо. --
     Но мы живем на ту зряплату прямо,
     Но очень плохо тянется она!
     У Павла же семья отягщена
     И в обстоятельствах: сестра да мама,
     Да сын, да я, бездельная, -- ну, камо
     Же выбраться с ращепого бревна!
     А тут еще слегла я, простужася.
     (Была, не ведая, что скорбь есть корь.)
     Почто ты мне послал такую хворь?
     Как мне ходить, поноской нагружася?
     Нет, эта жизь нам вовсе невоборь! --
     И стала перед мужем тем стыжася.

     Но не умолкла вовсе, застыжася,
     Но борзо продолжала, вспыхнув лишь:
     Когда ты воровать мне не велишь,
     Ну, а просить не стану, возмужася,
     За Павла, да, в зарплате отражася,
     Его ты большей властью наделишь, --
     То наш ломоть ты солоно солишь,
     И ноги вытянем, как ни тужася! --
     Стояла так, очми лишь понижася,
     С умильной кротостию зря в порох,
     Всем видом как бы молвля: Аз рекох! --
     Условьям статью всей соображася, --
     Вся скорбь и порох, прорех и горох, --
     И царство Божие ей близлежася.

     И царство Божие ей близлежася --
     По-старславянски, русски ж -- коммунизм,
     Когда, откинув жизни прозаизм,
     Оно приближится, не торможася.
     И слышит глас она: Аминь мужайся,
     Жено! Тебя спасе твой пессимизм.
     Преодолен бездушный формализм:
     Пророка родила ты, разрешася. --
     -- Мой сын-пророк! -- воскликнула она. --
     За что же, муже, эти свет и мука!
     Но даждь мне знаменье! -- Чрез год война,
     Глад, пагуба, всех близких смерть, разлука
     С любимым мужем... Молвила: Вот штука! --
     Ослабля зреньем, в мыслех не верна.

     Ослабля зреньем, в мыслех не верна,
     Она молила: Отпусти нам грехи!
     Дай повод позаделывать прорехи,
     И Ты увидишь, что за времена! --
     Он отвечал: Не в этом суть, жена --
     Не мне вам перлицовывать доспехи.
     Удачи всем вам -- пуще ж в неуспехе! --
     И тут в подушки выпала бледна.
     Едва лишь выкарабкавшись из гроба,
     Она писать в райкомы письмена:
     Мол так и так, война, смотрите в оба! --
     Слезьми размыты буквиц семена.
     Но дню довлеет лишь дневная злоба,
     И как в пустыне вопиет она!

     В пустыне не одна вопит она:
     Тут поступают разные сигналы --
     Войну почуяли и криминалы,
     Чья чувственность тюрьмой обострена,
     И сумасшедшие, чья мысль чудна
     И небрежет все схемы да пеналы,
     Равно и все те, кто не чтит анналы
     Добротного газетного сукна,
     А больше полагается, решася,
     На голос совести, кого сей Пакт
     Не убедил на волос, кто страшася
     За судьбы родины, презрели такт
     И о кровавой бойне, всем не в такт,
     Премного мучася и возглашася.

     Премного мучася и возглашася
     И Ольга и вельми себе во вред:
     Ее тревоги почитали в бред,
     Так что вполне с ума она свишася.
     Она ж рекла: Родителей лишася,
     Как буду? Что мне сын-анахорет --
     Пускай Живаго Бога он полпред --
     Как жить с ним женщине живой, якшася? --
     Отец, увидев, как ей тяжело,
     Сказал: Не надобно быть скорбна, Оле,
     Смири в себе порыв безмерной боли,
     Коль хочешь, чтоб не сделалось на зло... --
     Она сказала: Мысли знаешь что ли? --
     И голову укрыла под крыло.

     И голову укрыла под крыло,
     Как курица, -- и сном ума забылась,
     В очах ее вся жизнь остановилась,
     И, кажется, что взор заволокло
     Молочное тяжелое стекло,
     В ней даже сердце медленнее билось --
     Действительность в душе у ней дробилась,
     Но это было ей не тяжело.
     Антон страдал, Антон болел колитом,
     Антона в гроб едва не свел понос.
     0тец рыдал над сыном, вздоры нес.
     В июне ржавчина пошла пиитом:
     Антон запхал двенадцать кнопок в нос.
     В то лето Ольга ела с аппетитом.

     В то лето Ольга ела с аппетитом,
     А Павел без. Она ему: Война! --
     А он задумчиво: Отстань, жена,
     Читай все то, что набрано петитом.
     В конце концов, ты над своим корытом
     Состарилась, не видеши рожна.
     Властям твоя побудка не нужна,
     И в ад, и в рай продуманы пути там.
     Там знают, како ходеши на двор
     И како можеши нутром несытым.
     Воочию там видят, что есть сор,
     А что есть счастье. Нивы полны житом,
     А реки стерлядью. Возможен мор,
     Но только маловерам и изжитым.

     Себя он маловером и изжитым,
     Понятно, не считал и не хотел.
     Он в юность тяжело переболел
     Костеломой-остеомиелитом
     И чудом выздоровел. Был открытым
     И жизнерадостным. Он не пил. Пел.
     От глупости чужой он торопел,
     Вельми смеялся пошлякам маститым.
     Своей работе хохотал зело --
     Работе каторжной горнодобытчей,
     О ней же говорил: Мне повезло! --
     Отцовский юмор был в округе притчей.
     Но на Руси есть давешний обычай:
     Веселых бьют. Но мало помогло.

     Веселых бьют -- ему ж не помогло!
     Ну а ведь как жестоко изгилялись!
     Однажды в луже утопить пытались:
     На лодочке гонялись и презло --
     И опускали на башку весло --
     Он же уплы! Напрасно постарались --
     Ему двунадесять тогда сполнялись --
     А выплыл -- ноги судоргой свело.
     Бия же, возвещаша: Будь сердитым! --
     Он же не ста. Отправили в огонь --
     Из сотни одного -- прямым транзитом.
     Он им смеяся! Собирал в ладонь
     Цветочки-лютики под их бегонь.
     Зле веселися во поле открытом.

     Ему стреляху во поле открытом --
     И кто -- свои же горемыки -- кто ж!
     Ну, он тут возмь -- стрелявшего уложь --
     А тот начальником бе в землю врытым!
     Его к стене -- указом нарочитым.
     Он им смеяся! Что тут делать все ж --
     Помиловали -- что с него возмешь --
     Убьют -- ведь фронт! -- А он все не убит им!
     И все смеяся! Лыбяся незло!
     Его в машину -- и в разведку к немцу --
     И так и сдали в лапы иноземцу.
     А он и им смеяся! Разбрало!
     Его в один из лагерей-подземцу
     Немецкое начальство упекло.

     А наше следственно перепекло
     Через Москву в теплушке под забралом
     Глубокой ночью с шухером немалым
     В какое-то далекое село,
     Где зло хилячество уран брало
     Для бонбы с взрывпотенциалом шалым.
     Он радовася! Улыбася впалым
     Беззубым ртом! Дразнися: Повезло!
     Его терзали, он же им смеяся!
     -- Я, -- говорит, -- не потону в воде,
     Ни пулей не умру -- сгорю нигде!
     Землицею согнусь -- так потешася! --
     Сбылось пророчество, когоежде
     Мать сердцем некогда воссокрушася.

     * * *
     Мать, сердцем же вельми воссокрушася,
     Не знала, как ей быть: за горизонт
     Махнуть что ли, где пламенеет фронт,
     Где стены рушатся, в труху крошася.
     Где, клектом резвой техники глашася,
     Бегут, принявши внутрь опрокидонт,
     И, словно векселя, идут в дисконт
     Творцы викторий, пылью порошася.
     Да, решено, что б мать там ни ждало,
     Что б там ей ни грозило, ей и сыну, --
     Она поедет -- ветер будет в спину.
     Не воспретит все мировое зло
     Найти его головушку повинну --
     И должен выжить... как бы ни пекло.

     Да, здесь ее, конечно, припекло.
     Поедет и найдет живым иль мершим,
     Лицо сожженное в окоп упершим,
     И душу, распростершую крило,
     Заземит -- если в небо понесло.
     Вернет и покалеченным, мизершим.
     Егда пленили -- будет не в удерж им,
     Составит вновь, егда разорвало.
     Надумала и собралась авралом,
     На продлавчонку бросила замок.
     С узлом в вагон полезла под шумок.
     Пространства кинулись в лицо обвалом,
     И мать и сына потащил дымок
     Через Москву в теплушке под забралом.

     Через Москву в теплушке под забралом
     Мучительно и сладко проезжать --
     Вагоны принимаются визжать
     В разбеге по протянутым металлам.
     Вверху гнездятся, как орлы по скалам,
     Мешочники, летящие сближать
     Деревню с городом, Москву снабжать
     Продуктом дорогим и запоздалым.
     Мать едет. О Москва, ты за холмом!
     Уносятся вокзалы за вокзалом,
     Они кончаются Кременчугом.
     А дальше -- по понтонам, как по шпалам,
     Она идет над веющим Днепром
     Глубокой ночью с ужасом немалым.

     Глубокой ночью с ужасом немалым
     Их ошибает гусеничный лязг,
     Неверного настила встряс и хряск
     И духота бензина черным валом.
     По блиндажам, окопам и подвалам
     Напрасно хощет отыскать меж каск
     Объекта невостребованных ласк,
     Но он как бы восхищен неким шквалом.
     Она о нем и вскользь, и наголо:
     Мол не знавал ли кто -- и обрисовку.
     Был да убыл на рекогносцировку, --
     О нем рекомендуют ей тепло. --
     Куда же?-- В Каменку, али в Сосновку,
     В какое-то далекое село.

     В какое-то далекое село,
     Иде же нынче гитлерье, по слухам.
     Она ж как выпалит единым духом:
     Так он, должно, попал уж к ним в сило?
     С терпеньем объясняют: Не могло --
     Он при гранате. -- А она и ухом
     На это не ведет и как обухом:
     Давно ли? -- Дней пятнадцать уж прошло!
     И в сердце ей сомнение вошло,
     И дух ее смутился, стал не ясен.
     И ей сказали, что он был прекрасен,
     Что все переживают тяжело
     Его потерю, что он тут всечасен, --
     Меж них он всюду, где ура брало.

     Он с ними всюду, где ура брало,
     Он был герой без страха и упрека.
     Ну что с того, что умер одиноко --
     Что ж, жизнишка -- ветошка, барахло.
     А у него высокое чело
     И мысль, сводящая все в нем жестоко,
     И сердце, полное живого тока
     Кристальной доброты, оно светло.
     Глаза полны сиянием усталым.
     Герой он, а вернее -- он святой.
     Мысль со ужасом, а сердце -- с добротой.
     Ну, не совсем сдружился с принципалом,
     А обладал чудесной теплотой --
     Что бонба с взрывпотенциалом шалым.

     Что бонба с взрывпотенциалом шалым,
     Ее сознанье взорвалось о нем.
     И вот уже равниной под дождем
     Она бредет бесчувственная с малым.
     Сечет лицо ветрище ей кинжалом,
     Россия, ты осталась за холмом,
     Россия -- сколько в имени самом
     Дождя и ветра -- все за перевалом.
     Здесь не неметчина -- наоборот,
     Но Русь как-будто та же: каша с салом,
     И тот же ветр по звуку и по баллам, --
     Но русский, в черной впадине ворот
     Повешенный, осклабил черный рот
     И радуется, улыбаясь впалым.

     Он потешается, осклабясь впалым
     Беззубым ртом, и, кажется, что рад.
     Его хозяйка полчаса назад
     Сдала живого двум повязкам алым.
     -- А вот и живодеры! -- он сказал им
     И на хозяйку вскинул строгий взгляд.
     Ей Ольга замечает: Кто там... над?
     Ваш родственник? -- И та с полуоскалом
     Ей говорит: Кацапа принесло! --
     И повела брезгливо черной бровью. --
     Пусть повисит жидовское мурло,
     -- От ваших белых ручек пахнет кровью.
     -- Читай морали мужу со свекровью;
     -- Мой муж... в твоих воротах! -- Повезло! --

     -- Он улыбается там: повезло! --
     -- Ты за жидом? -- Что? Нет, я за Жидковым;
     -- Войди же в дом. -- Тоска под этим кровом. --
     Но женщина смеется ей светло:
     Напротив, здесь красно да весело!
     А твой сынишка -- с видом нездоровым.
     Пойдем, детенок, к свинкам и коровам! --
     И скалит зубы ясно да бело!
     -- Незажурысь! Ось свинка! Хася! Хася!
     Ось пятаки! Ось хрюкала -- яки?
     Мои хохлатки, гуски, боровки! --
     -- Вы правы, вашей живностью кичася --
     Но что вам сделали... -- Московики?
     Собачьи дети! -- говорит, смеяся.

     -- Веревка плачет! -- говорит, смеяся. --
     В Московии какое вам житье --
     Ничто не ваше, здесь же все мое!
     Как звать тебя, кутеныш, Петя? Вася? --
     -- Антоша! -- Тоша! Тонюшка! -- лучася,
     Поет она. -- Пойдем скорей в жилье,
     Там мамка постирает все твое,
     Сметанки поснедаем в одночасье! --
     -- Мам, я пойду с ней! -- было быть беде.
     Беда густела тучей в непогоду.
     Мать говорит: Мы ели кое-где, --
     И, словно прыгнув в ледяную воду, --
     Не надо... от иудиного роду! --
     И, прочь пойдя, захлюпала в воде.

     Час или два потом брели в воде,
     И, с удивленьем обозрев сугорок,
     Мать видит виселицы вдоль задворок
     И праздничное гульбище везде.
     -- Да шо они посвыхались все зде! --
     Шептала мать, вверяясь в этот морок.
     Бродили псы, кровь слизывая с корок,
     И были, кажется, одни в нужде.
     Все осталькое пело и плясало,
     Прошел старик, и в старчей бороде
     Белело крошками свиное сало.
     Навстречу шла с попом, при тамаде
     Селянска свадебка, гармонь чесала --
     Такого мать не видела нигде!

     Мать не видала до сих пор нигде,
     Чтоб Божье каинство и окаянство
     Гуляло так без ложного жеманства,
     Утративши понятье о стыде.
     -- Граждане, що за радость в слободе? --
     Спросила мать. -- 3а що ликуе паньство? --
     -- А паньство це справляе ж похованьство,
     Поминки по последнему жиде!
     Це жид був! С коммунистами якшася! --
     -- Дороден був? -- Куды! Един кожух!
     Та хил що палец, в чим держався дух!
     В петле, як пивень, шеей извивася --
     Жартуе все: с воды да выйду сух,
     Петлей не подавлюсь -- так потешася. --

     -- Так он и не один так "потешася"? --
     -- Куды как не один! Вся вшивота! --
     И мать вдруг осенила простота:
     Ой, лишеньки! -- вскричала, рассмешася, --
     Так значит вы, нисколько не страшася,
     Зарезали нужду! Ну, красота!
     Исчезла вся болестъ, вся босота!
     Кому теперь вам потыкать, гнушася?
     Мученью вашему конец приде!
     Нет Лазарей, на гноище вопящих,
     В порфиру облаченные везде!
     Вот царствие счастливцев настоящих,
     Во утешенье всех вокругвисящих! --
     Сбылось пророчество когоежде...

     Сбылось пророчество, когоежде
     Мать опасалася. И бысть забрита
     Для нужд Германии и крепко бита,
     И шед в босой "лазоревой" среде.
     Как, ниотколи не возмись нигде,
     К ней кинуласъ, метнувшись от корыта,
     Крича "она заразна!" нарочито,
     Украинка, ушла когоежде.
     Так бысть отпущена с худого полка
     И в хату за руку приведена,
     И зарыдали посередь гумна
     Две русские -- кацапка да хохолка...
     И мать одумася и отрешася...
     И отходяща прочь, воссокрушася.

     * * *
     Мать отошла, воссокрушась душой,
     Заметив, что средь злобы выжить трудно.
     Она о муже мучилась: подспудно,
     Но знала -- выживет, ведь сам большой.
     У Тетушки ж иное за душой,
     У ней на сердце вечно многолюдно,
     Там хлебосолоно, громопосудно.
     Имеется и сад, но не большой
     Не маленький -- земли в нем задощалось
     Подошвок пятьдесят по долготе,
     А в широту же -- самая что малость,
     Гулялось ей лишь там -- еще ж нигде,
     Когоежде в писаньи обещалось,
     Сбылось пророчество когоежде.

     Сбылось пророчество, когоежде
     Она землицы -- чернозем, суглинок --
     Приволокла поболе двух корзинок,
     Но трех никак не будет -- по труде.
     Там при вечерней-утренней звезде
     То клевер прорастает, то барвинок,
     А к осени такой клубок тропинок,
     Что не исколесишь и на дрозде.
     Лен на поле, при речке же ракита,
     Лазоревые горы, с дальних гор
     Спускаются коренья мандрагор.
     На тыне глингоршки, решета, сита,
     Салат на грядках, а с недавних пор
     Кусты подстрижены, трава побрита.

     -- Кусты подстрижены, трава побрита, --
     Чуть окает она, давя на "р",
     Зане пророки всех земель и эр
     Не управлялись с эр -- иной открыто,
     Антон исподтишка -- т' ава побита!
     -- Ирина, раж, Дзержинский, СССР! --
     Кричит она. -- Раб! Карамель! Эклер! --
     И эр прорезалось -- от аппетита.
     Идет к буфету -- дать ему пирог.
     -- Ой, слава Богу! -- крестится пророк.
     -- А Бога нет! -- она ему сердито.
     И слышится ей дальний тенорок,
     Как бы укор за навранный урок:
     Забудь, Ирина! Эта карта бита! --

     -- Нет, эта карта далеко не бита! --
     -- Уж бита, бита! -- и тяжелый вздох.
     -- Вы скажете, что вы и есть тот Бог? --
     -- Со мной на Ты, не цензор я Главлита! --
     -- Вас нет! -- Бог Иова и Гераклита,
     Кто Марксу "Капитал" его рекох! --
     -- Пускай вы -- Ты! Но мир ваш плоск и плох!
     В нем дети умирают от колита.
     Любовь, привязанность -- равны беде.
     Мужья ложатся спать с первопрохожей,
     Томятся, мрут! Где оба брата, где?
     Почто Антон прижиться невозможий?
     За что ж то тот, то этот сын Твой Божий
     Идет босой в лазоревой среде? --

     Пойдешь босой в лазоревой среде --
     Пройдут минуты -- ты сама, Ирина,
     Замолвила за Ольгиного сына --
     Покинет он тебя в твоей нужде.
     Наедине с собой в твоей беде,
     Сомлеешь ты замедленно, заминно,
     И не найдет тебя твоя кончина
     Как только у мучений во следе.
     -- Антон меня покинет? -- Ты сказала! --
     -- Мой бедный мальчик, видано ли где,
     Чтоб до отхода уходить с вокзала?
     Ты говоришь, что скоро быть страде?
     Но я распоряжений не писала...
     Так ниотколи не возьмись нигде!

     Так, ниотколи не возьмись нигде, --
     Сомлею смертью? Карцинома что ли?
     Ты говоришь, сойду на нет от боли?
     Бог справедливый, милостивый де?
     -- Ирина, Бог бессильный в простоте,
     Не разрешающий ни уз неволи,
     Ни створов мрака в самой малой доле,
     Лишь сотворивый оные и те. --
     -- Но что же можешь ты? -- Мне все открыто!
     Я разрешенье уз и вечный свет! --
     -- Теперь вот так... не понимаю... нет! --
     Не понимала, но к нему средь быта --
     Насмешливое -- где ты, Вечный Свет? --
     Нет-нет и кинет, стоя у корыта.

     И не было -- чтоб, стоя у корыта,
     Не доходил из горних мест ответ,
     Не требуя ни справок, ни анкет,
     Но нелицеприятно и открыто.
     Н