Особого чудесного устройства,
     Ему великий чистый голос дан
     Немного металлического свойства.
     Вам, как перед отплытием в Судан,
     Уже снедает душу беспокойство.
     Сладка тревога, но велик ли риск?
     Снимите крышку и поставьте диск!

     Игла запрыгала и зашипела.
     Вас охватила сладостная дрожь,
     Душа так отделяется от тела,
     Так жаворонок покидает рожь --
     А ведь еще пластинка не запела!
     И вдруг! ... Ах, песня, песенка, не трожь
     Нутра мне в этом теле жалком, утлом
     Ни "Ночью светлой", ни "Туманным утром"!

     Я плакать не хочу над чепухой,
     Я над серьезным в жизни не заплачу,
     Не тронусь и ничьей слезой глухой
     (А если тронусь -- ничего не значу),
     Но льется голос под иглой сухой --
     И влагу глаз в напрасных муках трачу,
     Не размягчая сердца ничьего,
     Не изменяя в мире ничего!

     Ах, песня, песенка, не надо боле
     Мне сердце тихой грустью теребить --
     С тобою я совсем не воин в поле,
     Я погубить -- могу, но как любить --
     Чтоб сердце раскрывать для тяжкой боли --
     (Ее же только плачем и избыть) --
     Но не избыть ни рая мне, ни ада!
     Послушай, песня, песенка, не надо!

     Пластиночка, спиралью борозда,
     Свивайся под иглой и развивайся.
     Вальдтейфеля "Полярная звезда"
     Взойдет на смену Штраусовского вальса.
     Потом Изольда выйдет изо льда,
     Чтоб голос чистой мукой изливался --
     Баюкая несчастную себя,
     Чтобы в последний сон прейти, любя.

     А нежные танго? Ни дня без Строка!
     А польский хор? Или гавайский джаз?
     А легкий суинг? А самба-кариока?
     А приближающий свой смертный час
     Каварадосси? Словом, нет порока
     В том, чтоб вкушать контральто или бас,
     Зане предвижу, что и ты, читатель,
     Веселой черной музы почитатель.

     И вот -- музыка зыблется пока --
     Садись, читатель, у четвертой стенки,
     На горбовидной крышке сундука,
     Что точно умещается в простенке
     Между углом и дверью кабачка,
     Где с жарким чаем подаются гренки, --
     И слушай музыку, гляди в окно,
     Где голуби летят на толокно.

     Недавно Тетушка пришла с работы
     И фартук повязала у плиты.
     У Тетушки улыбчивы заботы,
     У Тетушки дневные маяты
     Легки и упоительны, как соты,
     У Тетушки возвышенны тщеты.
     Читатель, посмотри, как услуженье
     Как бы становится уже служенье!

     Оставь окно и обернись на дверь:
     Сейчас, сейчас взойдет она, вниманье!
     Что смотришь на меня? Очами вперь
     В дверной проем! Ты полон пониманья
     Того, что здесь свершается теперь?
     Какое в самом деле расстоянье
     Меж чередой явлений дорогих
     И тем, что ты увидишь у других!

     Она вошла! Вскочил ты не напрасно,
     К ладони ароматной наклонясь.
     Теперь смотри, как вся она согласна,
     Как улыбнулась вся, чуть наклонясь --
     Не правда ли, я прав -- она прекрасна! --
     Как, меж шкафами и столом виясь,
     С живою плавностью она крутится,
     Воркует и щебечет, словно птица!


     Ее шестидесяти ей не дашь:
     Глаза блестящие и молодые.
     Ну где ты, Перуджино карандаш?
     И волосы -- светлы, но не седые.
     От жизненных кручений -- и следа ж...
     Ну где вы, звери-лошади гнедые? --
     Она бы выпорхнула на крыльцо...
     Живое, доброе у ней лицо.

     Речь ласковая сладостно-небрежна,
     Движенья грациозные легки.
     Звенит посуда вкрадчивая нежно,
     И чашечек раскрытые цветки
     Взирают томно, влажно, белоснежно,
     Вбирая в зев цветные кипятки.
     И вот кадильницы Прекрасной Даме
     Курятся над прелестными перстами.

     -- Не торопитесь, -- молвит, -- чай горяч!
     Не ровен час -- и рот свой обожжете!
     -- Ах, Тетушка, да разве ж гость не зряч --
     Да и потом ведь Вы-то как-то пьете? --
     Люблю дерзить ей, ей со мной хоть плачь!
     Вот кстати случай вам, пожальтесь тете,
     Начав, как о ничтожном пустяке,
     Как я дерзить дерзаю в языке.

     Мне погрозив, начните: "Ваш племянник..."
     Она тотчас же: "Мой племянник, как?
     Ах, вы, конечно, правы: он не пряник...
     Да без отца растет ведь как-никак.
     Вы говорите -- темен? Нет, смуглянек...
     Конечно, все в стихах его не так,
     В них все, я чаю, первобытный хаос...
     Так он ведь -- не Надсон и не Ратгауз!

     Возьмите все-таки и вы на вид,
     Что нынче больно уж нища словесность,
     И, стало быть, и так писать не стыд.
     Где в языке приязливость, уместность?
     Поэт -- бандитствующий индивид,
     Или -- ничтожество, одна известность... "
     Тут вы еще подкрутите фитиль:
     "А стих! А форма! А язык! А стиль!"

     О форме тетя скажет вам по форме,
     Что "дело тут совсем не в языке,
     А в том, что все нуждаются в прокорме.
     И даже с типуном на языке
     Теперь поют, и в милицейской форме
     Теперь поют, и что на языке
     У всех -- будь женщина или мужчина --
     Стихотворение, как матерщина".

     Очки наденет и возьмет тетрадь
     Чтобы прочесть свои шестнадцать строчек.
     Там все как в заповеди "не украдь",
     На месте знаки запятых и точек.
     Там слов организованная рать
     Пленяет сердце в вас без проволочек.
     Вы брякнете, повержены, тихи:
     "Изрядные, изрядные стихи!

     Как? По заказу? Иль по вдохновенью?"
     И молвит вам смутясь: "Какой заказ!
     Верней сказать вам -- для отдохновенью.
     А вдохновенье -- что мне за указ!
     Так ждать его мне нет обыкновенью.
     Как за перо возьмусь -- тотчас экстаз.
     А отложу перо -- и нет экстазу.
     А чтоб иначе -- не было ни разу.

     Однако, вы зачем-то ведь пришли?"
     -- Да нет, я на минуту, так... по делу...
     -- Так что же вы? Едва ведь не ушли!
     Уж я вас заболтала до пределу...
     Так в чем же дело? -- Да... видите ли...
     (Но бегают глаза у вас по телу,
     И вы готовы провалиться в пол
     На полный рост или хотя бы -- впол).

        КОЩУНСТВЕННЫЙ НЕДОРОСЛЬ

     Не Тетушкой сложился ритуал:
     Кто б ни пришел хоть по какому делу,
     Знай смотрит на мою хариту ал,
     Глаза в смущенье шастают по телу --
     Кто им дурных советов надавал? --
     Пока она не спросит: "Вы -- по делу?"
     И слышит неуверенный ответ:
     "Да! Тыщу раз... или... вернее, нет!"

     "Ну, дело иль не дело -- видьте сами!" --
     И вот в ступицу поступает сок
     Слюнных желез в толченье с словесами.
     Иной раз тенорок, а то -- басок
     Нас тешит подлинными чудесами,
     Где правды только что на волосок --
     В речах и в позах -- никакого толка,
     Зато апломбу -- зашибись и только!

     И Тетушка их слушает, дивясь
     Тому, как нескладнехонько выходит,
     Как, мыслями тошнехонько давясь,
     Из положенья плохонько выходит
     Суровый гость. Она: "Постойте, князь!"
     (Иль: "Погоди, товарищ! ") -- ведь выходит,
     Над вашей лжой задуматься когда,
     То мой племянник... " -- Тысячу раз да!

     Вернее -- нет... иль сами посудите...
     Давайте по порядочку: ваш брат
     Павел Михайлыч, стойте... погодите...
     Не прерывайте... я уж сам не рад,
     Что рот открыл... А впрочем... последите.
     Каким им выведен отец! Пират!
     И вертопрах! И нигилист! Ведь странно,
     Что в воине нет мужества ни грана.

     А где же страсть к отчизне? Где любовь
     К миропорядку, лучшему в подлунной?
     Ведь ежели вчитаться -- стынет кровь!
     Ведь хуже ж балалайки однострунной:
     Трень-брень! -- ведь это же не в глаз, а в бровь!
     Скажите, братец ваш... золоторунный...
     Не мог быть... нет, он не искариот?
     Он... наш был человек? Был патриот? --

     -- Что, что?! -- воскликнет тетушка Ирина. --
     Должно быть, я ослышалась! Ах, нет!
     Мой братец был отменный молодчина,
     Герой, каких досель не видел свет,
     При том при всем отчаянный мужчина,
     Любивший родину, сомненья нет!
     Так при оценке дорогого братца
     Вам на меня всех лучше опираться.

     Узнав о нападении на нас,
     Пробормотал он: "Дня здесь не останусь.
     На сборный пункт я побреду тотчас.
     Там, если надо, ночевать останусь.
     Ах, Ольга, вот уж радость-то для нас:
     Ведь так, пожалуй, я с тобой расстанусь.
     Мне станет смерть желанная жена,
     А бронь и на понюх мне не нужна.


     Вот и прекрасненько! И повоюем!
     С кем? С Гитлером? Чудесненько, ей-ей!
     Мир -- хижинам! Война -- дворцам! Ату им!
     Чужого не желай! Свое -- жалей!
     Вотрем землицу эту нам, а ту -- им.
     Мир на земле, а в волосах елей!" --
     Сказавши так, он отошел в пункт сбора,
     Добавив, что теперь придет не скоро.

     -- Но не хотите ль вы сказать, что брат
     Ваш жаждал гибели всерьез и скорой?
     -- Нет, просто за отчизну он был рад
     Отдать ту жизнь, несчастлив был в которой.
     Оно конечно -- Ольга -- сущий клад.
     К тому ж, он очень увлекался Флорой,
     Ну и -- Помоной... -- Имена двух дам?
     -- Нет: по полям скучал и по садам. --

     -- Он подлинный был друг своей отчизне! --
     Вскричал на это, как безумный, гость.
     -- И, зная истинную цену жизни,
     Он воспитал в себе святую злость.
     А в наше время размазни и слизни
     Ее, как шляпу, вешают на гвоздь,
     Смотря в глаза! Да им и дело в шляпе!
     И сын такое написал о папе!

     Тут Тетушка, подняв горе глаза,
     Промолвила: "Увы, мой бледный юнош!
     Кем не однажды пролита слеза!
     Позвольте, я затем и строй пою наш,
     Чтоб в том ему не смыслить ни аза!
     Ну что вы гладите по острию нож!
     Быть может, чаю вам еще налить? "
     Но грустно гость в ответ: "Душа болить

     Сносить кощунственную точку зренья
     На всех нас, как на юмора предмет..."
     -- Ах, что вы, это ведь не из презренья!
     В том есть немало времени примет...
     -- Да ваш племянник и вне подозренья.
     Вот только б не наделал больших бед...
     -- Каких же бед? Не поняла немного...
     О чем вы? Поясните, ради Бога!

     -- Вы понимаете, есть некий стиль
     Быть в наше время "гомо социалис",
     Все остальное ерунда и гиль.
     Так вот. Как бы они не отказались
     Принять на веру этот странный "штиль",
     Не заключив о нем, что "аморалис".
     -- Но он отнюдь не враг, не диссидент...
     -- Но стих его содержит... прецедент.

     -- Усвоенный им "штиль" не больно ловок, --
     Прервала гостя Тетушка сейчас, --
     Но не содержит никаких уловок,
     Направленных на разоренье масс...
     -- Но в нем такая пропасть подтасовок! -
     Взревел уж гость. -- Я вам повем зараз:
     Где он берет столь женщин озверелых
     И пишет! Где он только усмотрел их!

     Не может мать столь зверьей бабой быть!
     -- Мать никогда другою не бывала!
     -- Не может женщина волчицей выть!
     -- На памяти моей она вывала!
     -- Не станет сына мать до крови бить!
     -- Представьте все-таки: она бивала!
     -- Так что ж она -- крутее кипятка?
     -- Отнюдь! Она прекрасна и кротка!

     -- Как может быть она небесный ангел
     При жутком обращении с детьми!?
     -- Да мой племянничек-то бес, не ангел, --
     Сказала Тетушка, -- вот черт возьми!
     Не Пушкин, сукин сын Дантес, не ангел,
     А кое-что похуже, в толк возьми,
     Товарищ! (если с князем: "Вот в чем дело,
     Князь! Что вы смотрите остервенело?").

     В душе он, видите ль, аристократ,
     А внешне скромен и благовоспитан, --
     Да нам-то что с того? Покойный брат
     Следил, чтобы, премудростью напитан,
     Не стал он, Бога ради, как Сократ
     И приобрел чтоб пролетарский вид он.
     Но вы представьте: этот эрудит
     Не метит в враны! В соколы глядит!

     Какой-то Датский принц, какой-то Гамлет,
     Носящийся с отравленным отцом,
     Которого сковал не по годам лед,
     И в собеседованьях с мертвецом
     Он черпает подпору... Сколько вам лет?
     Вам за шестьсят? Двенадцать и с концом!
     В двенадцать лет кто не бывал принц Датский?
     Бесспорно, взрослый вид, но ум -- дурацкий!

     Вы приведете веский аргумент,
     Что в этом возрасте или чуть позже
     Дивизией командовал Дик Сэнд
     И кораблем Гайдар -- но те ли дрожжи?
     И наши дети пьют уже абсент!
     Чем беспомощней -- тем для нас дороже!
     И выклик наш: "Ах, вырастешь когда ж?!!" --
     Поверьте, просто выспренная блажь!

     Блаженны, кто детей за ручку водят
     До самой старости последних сих,
     От них же искусительство отводят,
     Их думать приучив от сих до сих, --
     А чуть ребенок взросл -- его уж содят! --
     Ну нет, избави Бог несчастий сих!
     Пока есть дяди из кремня и стали --
     Не надо, чтобы дети вырастали!

     -- Но вы в ошибке! -- восклицает гость, --
     Ведь метод проб, ошибок и попыток --
     Он щуп и знамя! Палица и трость!
     Вы правы, что избави Бог от пыток!
     Но в остальном всем -- как собаке кость
     Весьма полезен трудностей избыток!
     Так тяжкий млат дробит стеклохрусталь,
     Зато кует, как говорится, сталь! --

     -- Ах, ничегошеньки-то не кует он!
     Но огрубляет норов молодой, --
     Сказала Тетушка, -- вам через год он!
     К лицу ль, скажите, деве молодой
     Боксировать с мужчиной? Ведь убьет он!
     Что до Антоши, то большой бедой
     Была нам смерть отца в войне кровавой
     И материнский суд, куда как правый!

     Отец наш умер на войне, а мать
     Сошла с ума от пытки неустройством.
     Вольны вы выдумки не принимать
     И гибель на войне считать геройством, --
     Ну да, вы в полном праве полагать,
     Что вы с героем состоите свойством,
     Заботами лишь коего страна
     Россия и Европа спасена.

     Да, это он в армейском полушубке
     Прошел Европу из конца в конец,
     Спас вас и вашу дочь от душегубки,
     И вы вот живы, ну а он -- мертвец.
     Так вы шепните бабе-однолюбке,
     Что ради вас осиротел юнец,
     А муж, чтоб вам пожить, пошел кладбищем.
     Что? Нет! Прибьет и косточек не сыщем.

     Давайте лучше пробу отложим
     Времян до лучших -- что вам за забота?
     Давайте-ка мы скорби убежим,
     Что хуже всякой пытки... Вам зевота,
     Ваше сиятельство? А мы дружим
     С несчастьем нашим крепко: дом, работа.
     Так песню нам поставите в вину ль? --
     А в перспективе что же -- круглый нуль?

     Мы просим вас, оставьте нам возможность
     Вкушать, пока вкушается еще,
     Ребенка ненамеренную сложность
     Во взрослости, где с выдумкой тоще.
     Она вернее, чем благонадежность
     Того, кто лицемерит вам нище,
     По службе, сколь возможно, продвигаясь...
     Попробуйте понять нас, не пугаясь.

        В ХОМУТОВСКОМ ТУПИКЕ

     Мы жили в Хомутовском тупике:
     Я, мама, наш А.И. и тетя Валя.
     Висели занавески из пике,
     Их колебанья ветра отдували.
     В саду приятным голосом Трике
     Пел наш А.И. И страсти бушевали,
     И мать срывалась, отказав сплеча:
     "Гнала бы ты в три шеи скрипача!"

     А.И. -- скрипач! Но если б только это!
     Он -- кларнетист, саксофонист, жилец!
     Он -- выдумщик столь милого куплета,
     Что веселее, чем весь Ежи Лец.
     Ему весь двор наш смотрит в рот за это.
     Еще он -- рыцарь, донжуан, подлец!
     Его мы любим: я и тетя Валя.
     А мама -- нет. И Тетушка едва ли.

     Что за беда! Поет его кларнет,
     Рыдает саксофон, смеется скрипка
     И льется голос, вкусный, как ранет,
     И у прохожих на устах улыбка,
     А от ребят отбою вовсе нет.
     И только мать вздыхает: "Ах, ошибка,
     Что ты его призрела у себя.
     Он как-нибудь уж подведет тебя!"

     Мы ждем, а наш А.И. нас не подводит.
     Утрами заливается щеглом,
     В кино на собственные деньги водит,
     Он в полдень пропадает за углом,
     Пришед с работы, сказки он заводит,
     Он машет языком что помелом,
     Чтоб все к досаде вящей тети Вали
     От смеха животы понадорвали.

     У нас и днюет, и ночует двор,
     Золотозвездый и золотошарый.
     Заходит в гости Вячеслав Григор,
     Один или с супружескою парой,
     Затеять чрез окошко разговор
     С моею тетей, женщиной не старой.
     Она же у окна стоит как раз
     И начиняет вишней медный таз.

     Она высокороста, узкокостна,
     Подчеркнуто, мучительно умна,
     Лицо печально и великопостно.
     -- Да что же вы стоите у окна,
     Зайдите в дом -- ведь это же несносно! --
     Воскликнет, деланно возмущена.
     И слышит их ответ почти что хором:
     "У нас билеты в "Колизей"!"(иль "Форум").

     И все стоят, пока оград ажур
     Не растворится в летней ночи робкой,
     Покамест не затеплим абажур
     Над мраморной клеенкой с книжной стопкой,
     И радио ежевечерний жур
     Не подарит "Фиалкой" иль "Холопкой"...
     -- Зайдите же в светлицу со двора!
     -- Нет, нет, увольте, нам совсем пора!

     О вечер! -- Время музыки и чтений.
     "Айвенго", "Тома Сойера", Дюма,
     Когда струятся в дом цветки растений
     И даже трепетная ночи тьма
     Полна для сердца милых привидений.
     И вскрикнешь вдруг -- как бы сойдешь с ума,
     Но только лишь от бури происшествий!
     Вот сладостнейшее из сумасшествий!

     Не спать, но постепенно усыплять
     Рассудок, удаляясь от тревоги,
     Вечерней сказкой скуку дня заклять,
     Чтоб радостным и сильным быть, как боги,
     Воображенья сторожей растлять,
     Чтоб стать свободным, как оно, в итоге,
     Чтоб пальцами блаженства нас настиг
     Таинственной удачи высший миг.

     Не удивительно ль, что сопряженье
     Нейтральных звуков, дремлющих в строке,
     Такое пиршество воображенья?
     Ну не с богами ли накоротке
     Становимся мы в медленном круженье
     На знаками протравленном листке?
     Каким очарованьем воплотится
     Как бы очам и человек и птица!

     И наяву услышишь гам лесной,
     И запах трав над полом растечется,
     И сложишь голову в ковыль степной,
     Где Игорь с половчанами сечется,
     Или воскреснешь с братией лесной,
     О коей в мыслях сам король печется,
     Иль в душном мире каменных громад
     Услышишь вдруг вербены аромат.

     А по Москве, читающей романы,
     Презрев суровый паспортный прижим,
     То пробредут раблезские гурманы,
     То Вечный Жид, умом не постижим,
     Протащится в одесские лиманы, --
     И лунный свет, обманно недвижим,
     Сомкнется занавесками из шелка
     От соловьиного густого щелка.

     А эти травы королевы Маб,
     Торчащие в любом дворе московском!
     Какой гордец душою к вам не слаб! --
     Не обязательно лишь в Хомутовском --
     Возьмите на Пречистенке хотя б,
     Остоженке, или в Спасопесковском,
     Где просто борщевик или лопух
     Вас вдруг рассыплет в прах! Развеет в пух!

     Читатель! Берегись очарованья,
     В ночи струимого борщевиком!
     Зане, какого бы ты ни был званья,
     На продпайке ни состоял каком,
     Будь с высшим или без образованья,
     Будь производства передовиком
     Иль задником для выдвиженцев в люди, --
     Ты -- мертв, ты замер, словно гриб на блюде.

     Не шампиньон какой, нет -- дождевик,
     Простейший гриб в крапивном огороде,
     Что шепчешь ты? "Проклятый борщевик,
     Ну погоди, змеиное отродье,
     Ужо тебе!" Ах, стоит ли язык
     На них и тратить, Ваше Благородье?
     Нет, так не совладать с борщевичком --
     Вы как-нибудь уж так -- бочком, бочком --

     К спасительной для вас реке асфальта,
     Где воя сыплет искрами трамвай.
     Ах, сталь сердец! Ах, груди из базальта!
     Ну вот вы на панели -- не зевай --
     Пусть позади огней кошачьих смальта,
     А все же лучше -- рта не разевай,
     Не то -- не ровен час -- погоня будет.
     Бежим, пока Оруд еще орудит.

     Но вот на город сходит тишина