Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
по-верке -- в карцер попадешь; пойдешь в училище с ребен-ком--
нечто невозможное, неслыханное-- полный скан-дал, хуже карцера; оставить
ребенка на улице или под-кинуть его в чей-нибудь дом -- это уже
преступление.
А ребенок тихо стонет. И зашагал я к подъезду и че-рез три минуты в
дежурной комнате стоял перед дежур-ным офицером, с которым разговаривал
ротный коман-дир, капитан Юнаков.
Часы били девять. Держа в левой руке ребенка, я правую взял под козырек
и отрапортовал:
-- Честь имею явиться, из отпуска прибыл. Оба офицера были заняты
разговором. Я стою.
-- Ступайте же в роту, -- сказал мне дежурный. Я повернулся налево
кругом и сообразил: снесу мла-денца в роту и расскажу все, как было. И уже
рисовал картину, какой произведу эффект.
А другая мысль в голове: надо доложить дежурному, но при Юнакове,
строгом командире, страшно. Опять на распутье, но меня вывел из этого
заплакавший младенец.
-- Это-- что?-- вскрикнул Юнаков, и оба они с де-журным выразили на
своих лицах удивление, будто черта увидали.
И я рассказал все дело, как оно было. Юнаков по-дошел и обнюхал меня.
-- Да вы пьяны.
-- Никак нет, господин капитан, водку пил, но не пьян.
-- Кажется не пьян, но водкой пахнет, -- согласился ротный командир.
В это время в подъезд вошли два юнкера, опоздав-шие на десять минут, но
их Юнаков без принятия ра-порта прямо послал наверх, а меня и ребенка
загородил своей широкой спиной. Юнаков послал сторожа за квартальным, но
потом вернул его и приказал мне:
-- Раз уж вы вмешались в дело, сами и выпутывай-тесь. Идите с ним в
квартал... А ты осторожно неси ре-бенка, -- приказал он сторожу.
В полиции, под Лефортовской каланчой, дежурный квартальный,
расправившись с пьяными мастеровыми, которых, наконец, усадили за решетки,
составил протокол "о неизвестно кому принадлежащем младенце, по види-мости,
мужского пола и нескольких дней от рождения, найденном юнкером Гиляровским,
остановившимся по своей надобности в саду Лефортовского госпиталя и
уви-давшим оного младенца под кустом". Затем было напи-сано постановление, и
ребенка на извозчике немедленно отправили с мушкетером в воспитательный дом.
Часа через полтора я вернулся в училище, и дежур-ный, по распоряжению
Юнакова, приказал мне никому не рассказывать о найденном ребенке, но на
другой день все училище знало об этом и хохотали до упаду. Какое-то высшее
начальство поставило это на вид начальнику училища и ни с того ни с сего
меня отчислили в полк "по распоряжению начальства без указания причины". Я
чувствовал себя жестоко оскорбленным, и особенно му-чило меня, что это был
удар, главным образом, отцу. Я хотел уже из Москвы бежать в Ригу или Питер,
на-няться матросом на иностранное судно и скрыться за границу. Но у меня не
было ни копейки в кармане, а продать было нечего. Был узелок с двумя
переменам" белья, и только.
Я прибыл в полк и явился к моему ротному коман-диру Вольскому; он меня
позвал на квартиру, угостил чаем, и я ему под великим секретом рассказал всю
исто-рию с ребенком.
-- Знаете что, -- сказал он мне, -- хоть и жаль вас, но я, собственно,
очень рад, что вы вернулись, -- вы у меня будете только что прибывших
новобранцев обучать, а на будущий год мы вас пошлем в Казанское училище,
И.вы прямо поступите в последний класс,-- я вас под-готовлю.
Я как-то сразу утешился, а он еще аргумент привел:
-- Знаете наших дядек, которых приставляют к ре-крутам -- ведь грубые
все. Вы видали, как обращаются с рекрутами... На что уж ротный писарь
Рачковский, и тот дерет с рекрутов. Мне в прошлом году жаловались: призвал
рекрута из богатеньких и приказывает ему:
-- Беги, купи мне штоф водки, цельную колбасу, кренделей, пару пива,
четверку чаю и фунт сахару... Вот тебе деньги, -- и дает копейку.
-- Слушаюсь, -- отвечает рекрут, догадавшись, в чем дело, повертывается
и идет, а Рачковский ему вслед:
-- Не забудь рупь сдачи принести!
-- Да разве он один такой! Каждый дядька так обра-щается с рекрутами,
-- они уж знают этот обычай. А я что сделаю!!
Я все-таки вышел ободренным, и пришел на свои нары. Рота меня встретила
сочувственно, а Шлема даже на свои деньги купил мне водки и огурцов, чтобы
поздра-вить с приездом.
На нарах, кроме двух моих старых товарищей, не от-правленных в училище,
явились еще три юнкера и мой приезд был встречен весело. Но все-таки я думал
об отце, и вместе с тем засела мысль о побеге за границу В качестве матроса
и мечталось даже о приключениях Робинзона. В конце концов я решил уйти со
службы и "податься" в Астрахань.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЗИМОГОРЫ
Без крова и паспорта. Наследство Аракчеева. Загадочный дядька. Беглый
пожарный. По морозцу. Иван Елкин. Украденный половик. Починка часов.
Пропитая усадьба. Опять Ярославль. Будилов притон.
Стыдно было исключенному из училища! Пошел в канцелярию, взял у
Рачковского лист бумаги и на другой день подал докладную записку об отставке
Вольскому, которого я просил даже не уговаривать. Опять он при-гласил меня к
себе, напоил и накормил, но решения я не переменил, и через два дня мне
вручили послужной список, в котором была строка, что я из юнкерского училища
уволен и препровожден обратно в полк за неуспехи в на-уках и
неудовлетворительное поведение. Дали мне еще аттестат из гимназии и
метрическое свидетельство и два рубля 35 копеек причитающегося мне жалованья
и еще каких-то денег...
Мне стыдно было являться в роту, и я воспользовал-ся тем, что люди были
на учебных занятиях, взял узелок с бельем и стеганую ватную старую куртку,
которую в хо-лод надевал под мундир.
Зашел в канцелярию к Рачковскому, написал письмо отцу и сказал, что
поступаю в цирк.
-- Куда идти? Где прожить до весны? А там в Рыбну, крючником, -- решил
я.
x x x
Я не имел права носить шинель и погоны, потому что
вольноопределяющиеся, выходя в отставку, возвращались в "первобытное
состояние без права именоваться воинским званием". Закусив в трактире, я
пошел на базар, где сменял шинель, совершенно новую, из гвардейского сукна,
сшитую мне отцом перед поступлением в училище, и та-кой же мундир из
хорошего сукна на ватное потрепанное пальто; кепи сменял, прибавив полтину,
на ватную ста-рую шапку и, поддев вниз теплую душегрейку, посмотрел:
-- Зимогор! Рвань рванью. Только сапоги и штаны с кантом новые. Куда же
идти? Где ночевать? В "Русский пир" или к Лондрону и другие трактиры, вблизи
казар-мы, до девяти часов показаться нельзя -- юнкера и сол-даты ходят.
Рядом с "Русским пиром" был трактир Лондрона, от-ставного солдата из
кантонистов, любителя кулачных боев. В Ярославле часто по зимам в праздники
дрались-- с одной стороны, городские, с другой, фабричные, главным образом,
с корзинкиной фабрики. Бойцы-распорядители собирались у Лондрона, который
немало тратил денег, нанимая бойцов. Несмотря на строгость, в боях
прини-мали участие и солдаты обозной роты, которым мирволил командир роты.
капитан Морянинов, человек пожилой, огромной физической силы, в дни юности
любитель боев, сожалевший в наших беседах, что мундир не позволяет ему
самому участвовать в рядах; но тем не менее он вместе с Лондроном в больших
санях всегда выезжал на бои, становился гденибудь в поле на горке и наблюдал
издали. Он волновался страшно, дрожал, скрежетал зу-бами и раз, когда
городских гнали фабричные по полю к городу, он, одетый в нагольный тулуп и
самоедскую шап-ку, выскочил из саней, пересек дорогу бегущим и заорал своим
страшным голосом:
-- Ар-рнауты! Стой! Вперед! -- бросился, увлек за собой наших, и город
прогнал фабричных.
Из полка ходили еще только двое: я и Ларион Орлов. Лондрон нас
переодевал в короткие полушубки. Орлову платил по пять рублей в случае нашей
победы, а меня угощал, верил в долг деньги и подарил недорогие, с себя,
серебряные часы, когда на мостике, близ фабрики Корзинкина, главный боец той
стороны, знаменитый в то вре-мя Ванька Гарный во главе своих начал гнать
наших с моста, и мне удалось сбить его с ног. Когда увидали, что атаман
упал, фабричные ошалели, и мы их без труда рас-колотили и погнали. Лондрон и
Морянинов ликовали. Вот в десятом часу вечера и отправился я к Лондрону,
на-деясь, что даст переночевать. Это был единственный мой хороший знакомый в
Ярославле. Вхожу. Иду к буфету и с ужасом узнаю от буфетчика Семена
Васильевича, что старик лежит в больнице, где ему сделали операцию. Се-мен
меня угостил ужином, я ему рассказал о своей от-ставке, и он мне разрешил
переночевать на диване в биллиардной.
x x x
На другой день я встретился с моим другом, юнкером Павликом Калининым,
и он позвал меня в казарму обе-дать. Юнкера и солдаты встретили меня, "в
вольном платье", дружелюбно, да только офицеры посмотрели ко-со, сказав, что
вольные в казарму шляться не должны, и формалист-поручик Ярилов, делая
какое-то замечание юнкерам, указал на меня, как на злой пример:
-- До зимогора достукался!
И я, действительно, стал зимогором.
Так в Ярославле и вообще в верхневолжских городах вовут тех, которых в
Москве именуют хитровцами, в Са-маре-- горчичниками, в Саратове--
галаховцами, а в Харькове-- раклами, и всюду-- "золотая рота".
Пообедав с юнкерами, я ходил по городу, забегал в биллиардную Лондрона
и соседнего трактира "Русский пир", где по вечерам шла оживленная игра на
биллиарде в так называемую "фортунку", впоследствии запрещен-ную. Фортунка
состояла из 25 клеточек в ящике, который становился на биллиард, и игравший
маленьким костяным шариком должен был попасть в "старшую" клетку. Игра-ло
всегда не менее десяти человек, и ставки были разные, от пятака до
полтинника, иногда до рубля.
Незадолго передо мной вышел в отставку фельдфебель 8й роты Страхов,
снял квартиру в подвале в Никит-ском переулке со своей женой Марией
Игнатьевной и ре-бенком и собирался поступить куда-то на место. В полку были
мы с ним дружны, и я отправился в Никитский пе-реулок, думая пока у него
пожить. Прихожу и вижу ка-ких-то баб и двух портных, мучающихся с похмелья.
Ока-залось, что Страхов недавно совсем выехал в деревню вместе с женой. Я
дал портным двугривенный на опохмел-ку и выпросил себе разрешение
переночевать у них ночь, а сам пошел в "Русский пир", думая встретиться с
кем-нибудь из юнкеров; их в трактире не оказалось. Я зашел в биллиардную и
сел между довольно-таки подозрительны-ми завсегдатаями, "припевающими", как
зовут их игроки.
Потом пошел в карточную рядом с биллиардной, где игра-ли в карты, в
"банковку". И вот входит высокий, молодой щеголь, с которым я когда-то играл
на биллиарде и не раз он пил вино в нашей юнкерской компании. Его при-няли
игроки довольно подобострастно и предложили играть, но он, взглянув, что
игра была мелкая, на медные деньги, отказался и начал всматриваться в меня.
Я готов был провалиться сквозь землю, благодаря своему ко-стюму.
-- Извините, кажется, вы зимой юнкером были и мы с вами играли и
ужинали?
-- Да... вот в отставке...
-- Бросили службу?.. Ну что же, хорошо... Вот я за-шел сюда, деваться
некуда и здесь тоже никого... игра де-шевая... Пойдемте в общий зал...
Вообще вы не ходите в эту комнату, там шулера...
И объяснил мне тайну банковки с подрезанными кар-тами.
Подали водку, икру. Потом солянку из стерляди и па-ру рябчиков.
-- Приехал с завода, удрал от отца, -- поразгуляться, поиграть... Вы
знаете, я очень люблю игру... Чуть-что-- сейчас сюда... А сейчас я с одной
знакомой дамой на де-нек приехал и по привычке на минуту забежал сюда.
В этот день я первый раз в жизни ел солянку из стер-ляди. Выпили
бутылку лафита, поболтали. Я рассказал моему собеседнику, что живу у
приятеля в ожидании места-- и затем попрощались.
-- Позвольте мне вас довезти до дома, -- предложил он мне, нанимая
извозчика в лучшую в городе Кокуевскую гостиницу.
-- Нет, спасибо, рядом живу... Вон тут... Он уехал, а я сунул в карман
руки и... нашел в пра-вом кармане рублевую бумажку, а в ней два
двугривен-ных и два пятиалтынных. И когда мне успел их сунуть мой
собеседник, так и до сих пор не понимаю. Но сделал это он необычайно ловко и
совершенно кстати.
Я тотчас же вернулся в трактир, взял бутылку водки, в лавочке купил 2
фунта кренделей и фунт постного са-хару для портных и для баб. Я пришел к
ним, когда они, переругиваясь, собирались спать, но когда я портным
вы-ставил бутылку, а бабам -- лакомство, то стал первым гостем.
Уснул на полу. Мне подостлали какоето тряпье, под голову баба дала
свернутую шубку, от которой пахло ке-росином. Я долго не спал и проснулся,
когда уже рассве-ло и на шестке кипятили чугунок для чая.
Утром я пошел искать какого-нибудь места, перебегая с тротуара на
тротуар или заходя во дворы, когда встре-чал какого-нибудь товарища по полку
или знакомого офи-цера -- солдат я не стеснялся, солдат не осудит, а еще
по-завидует поддевке и пальтишку-- вольный стал!
x x x
Где-где я не был, и в магазинах, и в конторах, и в го-стиницы заходил,
все искал место "по письменной части". Рассказывать приключения этой
голодной недели и скуч-но, и неинтересно: кто из людей в поисках места не
испы-тывал этого и не испытывает теперь. В лучшем случае-- -вежливый отказ,
а то на дерзость приходилось наты-каться:
-- Шляются тут. Того и гляди, стащут что...
Наконец повезло. Возвращаюсь в город с вокзала, где мне добрый человек,
услыхав мою просьбу, сказал, что без протекции и не думай попасть.
Вокзал тогда был один, Московский, и стоял, как и теперь стоит, за
речкой Которослью.
От вокзала до Которосли, до американского моста, как тогда мост этот
назывался, расстояние большое, а на середине пути стоит ряд одноэтажных,
казарменного ти-па, зданий-- это военная прогимназия, переделанная из школы
военных кантонистов, о воспитании которых в полку нам еще капитан Ярилов
рассказывал. И он такую же школу прошел, основанную в Аракчеевские времена.
Да и долго еще по пограничным еврейским местечкам ездили отряды солдат с
глухими фурами и ловили еврей-ских ребятишек, выбирая, которые поздоровее,
сажали в фуры, привозили их в города и рассылали по учебным полкам, при
которых состояли школы кантонистов. Здесь их крестили, давали имя и фамилию,
какая на ум при-дет, но, впрочем, не мудрствовали, а более называли по имени
крестного отца. Отсюда много меж кантонистов было Ивановых, Александровых и
Николаевых...
Воспитывали жестоко и выковывали крепких людей, солдат, ничего не
признававших, кроме дисциплины. Девизом воспитания был девиз, оставленный с
аракчеевских времен школам кантонистов:
-- Из десятка девять убей, а десятого представь. И выдерживали такое
воспитание только люди вынос-ливости необыкновенной.
Вот около этого здания, против которого в загород-ке два сторожа кололи
дрова, лениво чмокая колуном по полену, которое с одного размаха расколоть
можно, я остановился и сказал:
-- Братцы, дайте погреться, хоть пяток полешек рас-колоть, я замерз.
-- Ну ладно, погрейся, а я покурю.
И старый солдат с седыми баками дал мне колун, а сам закурил
носогрейку.
Ну и показал я им, как колоть надо. Выбирал самые толстые, суковатые --
сосновые были дрова -- и пока другой сторож возился с поленом, я расколол
десяток...
-- Ну и здоров, брат, ты! Нако вот, покури.
И бакенбардист сунул мне трубку и взялся за топор.
Я для виду курнул раза три и к другому:
-- Давай, дядя, я еще бы погрелся, а ты покури.
-- Я не курю. Я по сухопутному.
Вынул изза голенища берестяную тавлинку, посту-чал указательным пальцем
по крышке, ударил тремя паль-цами раза три сбоку, открыл; забрал в два
пальца здоро-вую щепоть, склонил голову вправо, прищурил правый глаз,
засунул в правую ноздрю.
-- А нука табачку носового, вспомни дедушку Мосолова, Луку с Петром,
попадью с ведром!
Втянул табак в ноздрю, наклонил голову влево, за-крыл левый глаз,
всунул в левую ноздрю свежую щепоть и потянул, приговаривая:
-- Клюшницу Марию, птишницу Дарью, косого звонаря, пономаря-нюхаря,
дедушку Якова... -- и подает мне: не угощаю всякого, а тебе почет.
Я вспомнил шутку старого нюхаря Костыги, захватил большую щепоть,
засучил левый рукав, насыпал дорожку табаку от кисти к локтю, вынюхал ее
правой ноздрей и то же повторил с правой рукой и левой ноздрей...
-- Эге, да ты нашенский, нюхарь взаправдошной. Та-кого и угостить не
жаль.
Подружились со стариком. Он мне рассказал, что этот табак с фабрики
Николая Андреевича Вахрамеева, ду-ховитый, фабрика вон там, недалече, за
шошой, а то еще есть в Ярославле фабрика другого Вахрамеева и Дунае-ва, у
тех табак позабористей, да не так духовит...
-- Даром у меня табачок-то, на всех фабриках прия-тели, я к ним ко всем
в гости хожу. Там все Мартыныча знают...
Я колол дрова, а он рассказывал, как прежде сам та-бак из махорки в
деревянной ступе ухватом тер, что, впро-чем, для меня не новость. Мой дед
тоже этим занимался, и рецепт его удивительно вкусного табака у меня до сей
поры цел.
-- А ты сам откелева?
-- Да вот места ищу ..прежде конюхом в цирке был.
-- А сам по цирковому ломаться не умеешь?.. Страсть люблю цирк,--
сказал Ульян, солдатик помоложе.
-- Так, малость... Теперь не до ломанья, третий день не жрамши.
-- А ты к нам наймайся. У нас вчерась одного за пьянство разочли.. Дело
немудрое, дрова колоть, печи топить, за опилками съездить на пристань да
шваброй полы мыть...
Тут же меня представили вышедшему на улицу эконому, и он после
двух-трех вопросов принял меня на пять рублей в месяц на казенных харчах.
И с каким же удовольствием я через час ужинал го-рячими щами и кашей с
поджаренным салом. А на утро уж тер шваброй коридоры и гимнастическую залу,
кото-рую оставили за мной на постоянную уборку....
Не утерпел я, вынес опилки, подмел пол -- а там на турник и давай
сантуше крутить, а потом в воздухе сальтомортале и встал на ноги...
И вдруг аплодисменты и крики.
Оглянулся-- человек двадцать воспитанников стар-шего класса из коридора
вывалили ко мне.
-- Новый дядька? А нука еще!.. еще!...
Я страшно переконфузился, захватил швабру и убе-жал.
И сразу разнесся по школе слух, что новый дядька замечательный гимнаст,
и сторожа говорили, но не удив-лялись, зная, что я служил в цирке.
На другой день во время большой перемены меня по звал учитель
гимнастики, молодой поручик Денисов, и после разговоров привел меня в зал,
где играли ученики, и заставил меня проделать приемы и на турнике и на
тра-пеции, и на параллельных брусьях; особенно поразило всех, что я
поднимался на лестницу, притягиваясь на од-ной руке. Меня ощупывали,
осматривали, и установилось за мной прозвище:
-- Мускулястый дядька.
Денисов звал меня на уроки гимнастики и заставлял проделывать разные
штуки.
А по утрам я таскал на себе кули опилок, мыл пол, колол дрова, вечером
топил четыре голландских печи, на вьюшках которых школьники пекли картошку.
Ел досыта, по вечерам играл в свои козыри, в "носки" и в "козла" со
сторожами и уж радовался, что дождусь навигации и махну на низовья Волги