Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
ее.
-- Ничего, -- говорили хлебопеки, -- солдат не собака, все съест,
нюхать не станет.
И ели, и не нюхали.
x x x
Рионский отряд после того, как мы взяли Кабулеты, стал называться
кабулетским.Вправо от Муха-Эстаты и Хуцубани, которую отбили у турок, до
самого моря тя-нулись леса и болота. Назад, к России, к северу от Озур-гет
до самого моря тянулись леса на болотистой почве, бывшее дно моря. Это
последнее выяснилось воочию на посту Цисквили на берегу моря близ глубокой
болоти-стой речки Чолок, поросшей камышами и до войны быв-шей границей с
Турцией. Цисквили была тогда пограничным постом, и с начала войны там стояли
две роты, чтобы охранять Озургеты от турецкого десанта. Кругом болота, узкая
песчаная полоса берега, и в море выдава-лась огромная лагуна, заросшая
камышом и кугой, обне-сенная валами песку со стороны моря, как бы краями
чаши, такими высокими валами, что волны не поднима-лись выше их, а весь
берег вправо и влево был низким местом, ниже уровня моря, а дальше в
непроходимых ле-сах, на громадном пространстве на север до реки Риона и
далее до города Поти, в лесах были огромные озера болота, место зимовки
перелетных птиц. Эти озера зи-мой кишели гусями, утками, бакланами, но
достать их было невозможно из-за непроходимых трясин. В некото-рых местах,
покрытых кустарником, особенно по берегу Чолока, росли некрупные лавровые
деревья, и когда сол-даты в начале войны проходили этими местами, то наби-ли
свои сумки лавровым листом.
-- В России он дорог.
Два взвода одиннадцатой роты покойно и скучно стояли с начала войны на
посту Цисквили и болели маля-рией в этом болоте, дышавшем туманами. Это была
ужасная стоянка в полном молчании. Солдаты развле-кались только тем, что из
растущих в лесах пальм дела-ли ложки и вырезали разные фигурки. Раз только и
бы-ло развлечение: как-то мы со своего кургана увидали два корабля, шедшие к
берегу и прямо на нас. В отряде тре-вога: десант. Корабли шли на Цисквили,
остановились так в верстах в двух от нее, сделали несколько выстре-лов по
посту и ушли. Огромные снаряды не рвались, по-падая в болото, разорвались
только два, да и то далеко от солдат. Странно, что в это время наши
противники в своих окопах сидели без выстрела, и мы им тоже не от-вечали. Но
все-таки это нас заставило насторожиться, а командир батальона гурийцев,
кажется князь Гуриели, знающий местность, доложил начальнику отряда
генера-лу Оклобжио, что надо опасаться десанта немного север-нее Цисквили,
на реке Супси, впадающей в море, по ко-торой можно добраться до самого
Кутаиса и отрезать Озургеты и наш отряд. А на Супси до сих пор и поста не
было. Позаботились об этом: послали поручика Кочетова со взводом, приказали
выстроить из жердей и болот-ной куги балаганы, как это было на Цисквили и
кое-где у нас в лагере. Кроме того, в помощь Кочетову назначили из нашей
пластунской команды четырех, под моей командой. Но мы ушли только через 10
дней, так как турки как-то вели себя непокойно и ни с того, ни с сего
начинали пальбу то тут, то там. Пришлось усилить сек-реты и разведку, и вся
команда по ночам была в развед-ке под самым туркой. Только через десять
дней, когда, по-видимому, все успокоилось, послали нас. Со мной по-шли
лучшие удальцы: Карасюта, Енетка и Галей-Галямов, татарин с Камы, лесоруб и
охотник по зверю. Пер-вые двое неутомимые ходоки, лошадь перегонят, а
тата-рин незаменимый разведчик с глазами лучше бинокля и слухом дикого
зверя, все трое великолепные стрелки. Мы вышли до солнышка, пообедали в
Цисквили, где на-ткнулись на одно смешное происшествие: на берегу ночью
выкинуло дохлого дельфина, должно быть убито-го во время перестрелки с
кораблями. Солдаты изреза-ли его на. куски, топили в своих котелках жир,
чтобы ма-зать сапоги. В теплый туманный день вонь в лагере стояла
нестерпимая, а солдатам все-таки развлечение, хотя котелки провоняли и долго
пахли рыбой.
Второе-- грустное: нам показали осколок снаряда, который после
бомбардировки солдаты нашли в лесу око-ло дороги в Озургеты, привязали на
палку, понесли как чудище двухпудовое с хороший самовар величиной и, подходя
к лагерю, уронили его на землю: двоих разо-рвало взрывом,-- это единственные
жертвы недавней бомбардировки.
Дорогу на Супси нам показали так:
-- Идите все по берегу, пока не наткнетесь на пост.
-- А сколько, примерно, верст?
-- Да часа в три дойдете. Только идите по мокрому песку, не
сворачивайте в лес, а то как попадете на тра-ву, провалитесь, засосет.
Мы шли очень легко по мокрому песку, твердо уби-тому волнами, и часа
через два-три наткнулись на бивуак. Никто даже нас не окликнул, и мы
появились у берегово-го балагана, около которого сидела кучка солдат и
игра-ла в карты, в носки, а стоящие вокруг хохотали, когда выигравший
хлестал по носу проигравшего с веселыми прибаутками. Увидав нас, все
ошалели, шарахнулись, а один бросился бежать и заорал во все горло.
-- В ружье! И не трудно было нас, оборванных, без погон, в папахах и
поршнях, испугаться: никакого приличного солдат-ского вида нет. Я успел
окрикнуть их, и они успокои-лись.
-- Пластуны, милости просим!
Кочетова, с которым уже встречались в отряде, я раз-будил. Он целыми
днями слонялся по лесу или спал. Я принес с собой три бутылки спирта, и мы
пробеседовали далеко за полночь. Он жаловался на тоскливую болот-ную
стоянку, где кроме бакланов, да бабы-птицы, раз-гуливавшей по песчаной косе
недалеко от бивуака, ниче-го не увидишь. Развлечения -- охота на бакланов и
толь-ко, а ночью кругом чекалки завывают, за душу тянут...
Между прочим, мы ужинали жареным бакланом и, чтобы не пахнул рыбой, его
на ночь зарывали в землю перед тем, как жарить.
Я уснул в балагане на своей бурке. Вдруг, чуть свет, будят.
-- Вашбродь, так что неприятель морем наступает, корабли идут.
Мы побежали, не одеваясь. Глядим, вдали в море какие-то два пятнышка.
Около нашего балагана собрались солдаты.
-- Галям, ты видишь? -- спрашиваю.
-- Два корабля, во какой дым валит. Я, дальнозоркий, вижу только два
темных пятнышка. Кочетов принес бинокль, но в бинокль я вижу немного больше,
чем простым глазом. Мы с Кочетовым обсужда-ем план зашиты позиции, если
будет десант, и постанов-ляем: биться до конца в случае высадки десанта и
по-слать бегом сообщить на Цисквили, где есть телеграф с Озургетами. Корабли
приближались, Галям уже видит:
-- Много народу на кораблях, вся палуба полный.
-- Должно быть, десант, -- говорит Кочетов, но тоже, как и все
остальные, народа не видит даже в бинокль. Но вот показались дымки, все
ближе и ближе пароходы, один становится боком, видим на палубе народ, другой
пароход немного подальше также становится к нам бор-том. Мы оделись. Кочетов
уже распорядился расположе-нием солдат на случай десанта и велел потушить
костры, где готовился обед. С моря нашего лагеря не видно, он расположен в
лощине на песчаном большом плато, по-росшем высоким кустарником, и шагах в
двадцати от бе-рега насыпаны два песчаных вала, замаскированных кустарником.
Это работа Кочетова. Нас пятьдесят человек. Солдаты Кочетова вооружены
старыми Карле, винтовка-ми с боем не более 1.000 шагов. У нас великолепные
берданки и у каждого по 120 патронов, а у меня 136. Паро-ходы стоят. Вдруг
на одном из них дымок, бабахнуло, над нами, высоко завыл снаряд и замер в
лесу... Другой, третий и все высокие перелеты. Уложили солдат по валу, я в
середине между взводами, рядом со мной Кочетов. Приказано замереть, чтобы о
присутствии войск здесь неприятель не догадался.
А выстрелы гремели. Один снаряд шлепнулся в вал и зарылся в песке под
самым носом у нас. Один разо-рвался недалеко от балагана, это был
пятнадцатый по счету. Бомбардировка продолжалась больше часу. Сол-датам
весело, шутят, рады -- уж очень здесь тоска одо-лела. Кочетов серьезен,
обсуждает план действия.
-- Ежели в случае, что десант...
-- Лодки спускают, -- говорит Галям.
Еще четыре самовара провыли над нами и замолкли в лесу, должно быть, в
болото шлепнулись.
А вот и десант... С ближайшего парохода спускаются две шлюпки, полные
солдат. Можно рассмотреть фески.
-- До моей команды не стрелять, -- говорит Кочетов. Обсуждаем:
подпустить на двести шагов и тогда от-крывать огонь после трех залпов в
одиночку на прицел, а там опять залп, по команде.
-- Бить наверняка, уйти всегда успеем!
-- Зачим уйти? штыками будем, -- горячится Галям и возбуждает смех
своим акцентом.
Две шлюпки двигаются одна за другой саженях в трехстах от нас, кивают
красные фески гребцов, побле-скивают ружья сидящих в шлюпках... На носу в
первой шлюпке стоит с биноклем фигура в красном мундире и в серой высокой
шляпе.
-- Англичанин, -- шепчет мне Кочетов и жалеет, что у него нет берданки.
Солдаты лежат, прицелившись, но дистанция слиш-ком велика для винтовок
старого образца. Ждут коман-ды "пли". Вдруг на левом фланге грянул выстрел,
а за ним вразброд все захлопали:
-- Дьяволы! -- бесновался Кочетов, но уже дело бы-ло непоправимо. А он
все-таки командует:
-- Пальба взводом, взвод пли,,.
И после нескольких удачных дружных залпов кричит:
-- Лупи на выбор, если долетит... Прицел на пятьсот шагов.
Для наших берданок это не было страшно. В лодках суматоха, гребцы
выбывают из строя, их сменяют дру-гие, но все-таки лодки улепетывают. С
ближайшего ко-рабля спускают им на помощь две шлюпки, из них пере-саживаются
в первые новые гребцы; наши дальнобойные берданки догоняют их пулями...
Англичанин, уплывший первым, давно уже, надо полагать, у всех на мушках
си-дел. Через несколько минут все четыре лодки поднима-ются на корабль. Наши
берданки продолжают посылать пулю за пулей.
Вот на другом закружились белые дымки, опять зауха-ло, опять завыли
"самовары", затрещал лес, раздались два-три далеких взрыва, первый корабль
отошел даль-ше и на нем опять заклубились дымки. После пятнадца-ти выстрелов
корабли ушли вглубь моря... Ни один из выстрелов не достиг цели, даже близ
лагеря не легло ни одной гранаты. Солдаты, как бешеные, прыгали по бере-гу,
орали, ругались и радовались победе. Кочетов напи-сал короткий рапорт об
отбитии десанта и требовал при-слать хоть одно орудие на всякий случай.
Когда оно бы-ло получено, я с моими охотниками вернулся к своей части.
x x x
Последний большой бой в нашем отряде был 18 янва-ря, несмотря на то,
что 17 января уже было заключено перемирие, о котором телеграмма к нам
пришла с опоз-данием на сутки с лишком. Новый командующий отря-дом,
назначенный вместо генерала Оклобжио, А. В. Ко-маров задумал во что бы то ни
стало штурмовать не-приступные Цихидзири, и в ночь на 18 января весь от-ряд
выступил на эту нелепую попытку.
Охотникам было поручено снять часовых, и мы, вброд перебравшись через
ледяную воду Кинтриши, бесшумно выполнили приказание, несмотря на
обледеневшие горы и снежную вьюгу, пронесшуюся вечером.
Ночь была лунная и крепко морозная. Войско все-таки переправилось
благополучно. Наш правый фланг уже продвинулся к Столовой горе, сильной
позиции, укреп-ленной, как говорили, английскими инженерами: глубокие рвы,
каждое место Перед укреплениями отлично об-стреливается, на высоких батареях
орудия, а перед рва-ми страшные завалы из переплетенных проволоками
ог-ромных деревьев, наваленных ветвями вперед. Промок-шие насквозь во время
переправы, в обледеневшей одеж-де мы тихо подвигаемся. Вдруг на левом фланге
вы-стрел, другой... целый град... Где-то грянуло орудие, и засверкали
турецкие позиции изломанными линиями огоньков с брустверов Самебы и
Кверики... Где-то влево слышно наше "ура", начался штурм... Ринулись и мы в
атаку, очищая кинжалами дорогу в засеке. Столовая го-ра засветилась огнями и
грохотом... Мы бросились в штыки на ошалевших от неожиданности турок, и
Столо-вая гора была наша...
Бой кипел на всем фронте при ярко восходящем солн-це на безоблачном
небе; позиция была наша; защитники Столовой горы, которые остались в живых,
бежали. Кар-тина обычная: трупы, стоны раненых, полковой доктор Решетов и
его фельдшера -- руки по локоть в крови... Между убитыми и ранеными было
много арабистанцев, этого лучшего войска у турок. Рослые красавцы в своих
белых плащах с широкими коричневыми полосами. Мы накинули такие плащи на
наше промокшее платье и со-гревались в них. Впоследствии я этот самый плащ
привез в Россию, подарил Далматову, и он в нем играл в Пензе Отелло и
Мурзука.
Бой кончился около полудня; день был жаркий, жур-чали ручьи от таящего
снега, и голубели подснежники.
К вечеру весь отряд, хоронивший убитых в братских могилах, узнал, что
получена телеграмма о перемирии. состоявшемся накануне в Сан-Стефано. Приди
она во-время -- боя бы не было, не погибли бы полторы тыся-чи храбрецов, а у
турок много больше. Были бы целы два любимых генерала Шелеметев и Шаликов,
был бы цел мой молодой друг, товарищ по юнкерскому училищу подпоручик
Николин: он погиб благодаря своему росту в самом начале наступления, пуля
попала ему в лоб. Едва не попал в плен штабс-капитан Ленкоранского пол-ка
Линевич (Впоследствии главнокомандующий вовремя Японской войны), слишком
зарвавшийся вперед, но его от-били у турок наши охотники.
Но все было забыто: отряд ликовал -- война кончена.
x x x
Заключили мир, войска уводили вглубь России, но только третьего
сентября 1878 года я получил отставку, так как был в "охотниках" и нас
держали под ружьем, по-тому что башибузуки наводняли горы и приходилось
во-евать с ними в одиночку в горных лесных трущобах, пол-зая по скалам, вися
над пропастями. Мне это занятие было интереснее, чем сама война. Охота за
башибузука-ми была увлекательна и напоминала рассказы Майн Рида или Фенимора
Купера. Вот это была война полная при-ключений, для нас более настоящая
война, чем минувшая. Ходили маленькими отрядами по 5 человек, стычки с
ба-шибузуками были чуть не ежедневно. А по взглядам на-чальства это была
какая-то полу-война. Это наши удаль-цы с огорчением узнали только тогда,
когда нам за дей-ствительно боевые отличия прислали на пластунскую команду
вместо георгиевских крестов серебряные меда-ли на георгиевских лентах с
надписью "за храбрость", с портретом государя, на что особенно обиделся наш
уда-лой джигит Инал Асланов, седой горец, магометанин, с начала войны лихо
дравшийся с турками.
На шестьдесят оставшихся в живых человек, почти за пять месяцев
отчаянной боевой работы, за разгон ша-ек, за десятки взятых в плен и
перебитых в схватках ба-шибузуков, за наши потери ранеными и убитыми, нам
прислали восемь медалей, которые мы распределили меж-ду особенно храбрыми,
не имевшими еще за войну геор-гиевских крестов; хотя эти последние, также
отличившие-ся, и теперь тоже стоили наград, но они ничего не получи-ли,
во-первых, потому, что это награда была ниже креста, а во-вторых, чтобы не
обидеть совсем не награжденных товарищей. Восьмерым храбрецам даны были
медали, се-меро из них радовались как дети, а Инал Асланов ру-гательски
ругался и приставал к нам:
-- Пачему тэбэ дали крэст с джигитом на коне, а мэнэ миндал с царским
мордам? -- очень обижался старик.
3 сентября нас уволили, а 5 сентября я был в городе Поти, откуда на
пароходе выехал в Россию через Та-ганрог.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. АКТЕРСТВО
Таганрог. Дома у отца. Письмо Долматова. Пензенский театр В. А.
Сологуб. Бенефис и визиты. Мейерхольд. Летний сезон в Воронеже. Гастроли M.
H. Ермоловой и О. А. Правдина. Таинствен-ный певец. Оскорбление жандарма. В
вагоне с быками. М. И. Свободина и Далматов. Сезон в Пензе. "Особые
приметы". Л. И. Горсткин. Как ставить "Гамлета".
В Таганроге прямо с пристани я попал на спектакль, в уборную М. П.
Яковлева, знаменитого трагика, с кото-рым встречался в Москве. Здесь
познакомился с его сы-ном Сашей, и потом много лет спустя эта наша
встречаему пригодилась.
Когда я занимал уже хорошее положение в москов-ской печати, ко мне
зашел Саша Яковлев в какую-то тя-желую для него минуту жизни. Я не помню
уже, что именно с ним случилось, но знаю, что положение его бы-ло далеко не
из важных. Я обрадовался ему, он у меня прожил несколько дней и в тот же
сезон служил у Корша, где вскоре стал премьером и имел огромный успех. Не
помню его судьбу дальше, уж очень много разных встреч и впечатлений было у
меня, а если я его вспом-нил, так это потому, что после войны это была
первая встреча за кулисами, где мне тут же и предложили остаться в труппе,
но я отговорился желанием повидать-ся с отцом и отправился в Вологду, и по
пути заехал в Воронеж, где в театре Матковского служила Гаевская.
Явился домой ровно в полночь к великой радости от-ца, которому в числе
гостинцев я привез в подарок луч-шего турецкого табаку, добытого мною в
Кабулетах. От отца я получил в подарок дедовскую серебряную таба-керку.
-- Береги, она счастливая! -- сказал мне отец.
Недолго я пробыл дома. Вскоре получил письмо от Далматова из Пензы,
помеченное 5 октября 1878 года, которое храню и до сих пор. Он пишет:
"Мне говорили, что Вы уже получили отставку, если это так, то
приезжайте ко мне трудиться... Я думаю, что отец доволен Вашим поступком --
он заслуживает при-знательности и похвалы. Что касается до меня, то в
слу-чае неустойки я к Вашим услугам. Хотя я и вновь обза-велся семейством,
но это нисколько не мешает мне не за-бывать старых товарищей".
И вот я в Пензе. С вокзала в театр я приехал на "удобке". Это
специально пензенский экипаж вроде из-возчичьей пролетки без рессор, с
продольным толстым брусом, отделявшим ноги одного пассажира от другого. На
пензенских грязных и гористых улицах всякий другой экипаж поломался бы, --
но почему его назвали "удобка" -- не знаю. Разве потому, что на брус
садился, скор-чившись в три погибели, третий пассажир?
В 9 утра я подъехал к театру. Это старинный барский дом на Троицкой
улице, принадлежавший старому бари-ну в полном смысле этого слова, Льву
Ивановичу Горсткину, жившему со своей семьей в половине дома, вы-ходившей в
сад, а театр выходил на улицу, и выходили на улицу огромные окна квартиры
Далматова, состоя-щей из роскошного кабинета и спальни. Высокий каби-нет с
лепными работами и росписью на потолке. Старин-ная мебель... Посредине этой
огромной комнаты большой круглый стол красного дерева, заваленный пьесами,
афишами, газетами. Над ним, как раз над серединой, висела толстая бронзовая
цепь, оканчивавшаяся огром-ным крюком, на высоте не больше полутора аршин
над столом. Наверно здесь была люстра, когда-то, а теперь на крюке висела
запыленная турецкая феска, которую я послал Далматову с войны в ответ на его
посылку с гос-тинцами, полученную мной в отряде.
Дверь мне отпер старый-престарый, с облезлыми ры-жими волосами и такими
же усами отставной солдат, сто-рож Григорьич, который, увидя меня в бурке,
черкеске и папахе, вытянулся по-военному и провел в кабинет, где Далматов --
он жил в это время один -- пил чай и раз-бирался в бумагах. Чисто выбритый,
надушенный, в до-рогом халате, он вскочил, бросился ко мне целоваться...
Григорьич поставил на стол к кипящ