Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
пожалуйте сюда в директорскую ложу.
Он благодарит, жмет руку. Его спутник называет себя.
-- Дмитриев.
Оба прошли в ложу -- я в партер. А там уже шопот: -- Тургенев в
театре...
В антракт Тургенев выглянул из ложи, а вся публика встала и обнажила
головы. Он молча раскланялся и ис-чез за занавеской, больше не показывался и
уехал перед самым концом последнего акта незаметно. Дмитриев остался, мы
пошли в сад. Пришел Андреев-Бурлак с ре-дактором "Будильника" Н. П.
Кичеевым, и мы сели ужинать вчетвером. Поговорили о спектакле, о Тургене-ве,
и вдруг Бурлак начал собеседникам рекомендовать меня, как ходившего в народ,
как в Саратове провожали меня на войну, и вдруг обратился к Кичееву:
-- Николай Петрович, а он, кроме того, поэт, возьми его под свое
покровительство. У него и сейчас в карма-не новые стихи; он мне сегодня
читал их.
От неожиданности я растерялся.
-- Не стесняйся, давай, читай. Я вынул стихи, написанные несколько дней
назад, и по просьбе Кичеева прочел их.
Кичеев взял их у меня, спрятал в бумажник, сказав:
-- Прекрасные стихи, напечатаем.А Дмитриев попросил меня прочесть еще
раз, очень расхвалил и дал мне свою карточку: "Андрей Михайлович Дмитриев
(Барон Галкин), Б. Дмитровка, нумера Бучумова".
-- Завтра я весь вечер дома, рад буду, если зайдете. Я был в восторге--
"Барон Галкин!" Я читал пре-красные рассказы "Барона Галкина", а его
"Падшая" произвела на меня впечатление неотразимое. Она была переведена за
границей, а наша критика за эту повесть назвала его "русский Золя", жаль
только, что это было после его смерти.
Бывший студент, высланный из Петербурга за беспо-рядки 1862 года и
участие в революционных кружках, Андрей Михайлович, вернувшись из долгой
ссылки, су-ществовал литературной работой.
На другой день я засиделся у Дмитриева далеко за полночь. Он и его
жена, Анна Михайловна, такая же прекрасная и добрая, как он сам, приняли
меня привет-ливо... Кое-что я рассказал им из моих скитаний, взяв слово
хранить это в тайне: тогда я очень боялся моего прошлого.
-- Вы должны писать! Обязаны! Вы столько видели, такое богатейшее
прошлое, какого ни у одного писателя не было. Пишите, а я готов помочь вам
печатать. А нас навещайте почаще.
Прошла неделя со дня этой встречи. В субботу, тогда по субботам
спектаклей не было; мы репетировали "Ца-ря Бориса", так как приехал В. В.
Чарский, который должен был чередоваться с М. И. Писаревым.
Вдруг вваливается Бурлак, -- он только что окончил сцену с Киреевым и
Борисовским.
-- Пойдем-ка в буфет. Угощай коньяком. Видел? И он мне подал завтрашний
номер "Будильника" от 30 августа 1881 г., еще пахнущий свежей краской. А в
нем мои стихи и подписаны "Вл. Г-ий".
Это был самый потрясающий момент в моей богатей-шей приключениями и
событиями жизни. Это мое тор-жество из торжеств. А тут еще Бурлак сказал,
что Кичеев просит прислать для "Будильника" и стихов, и прозы еще. Я
ликовал. И в самом деле думалось: я еще так недавно беспаспортный бродяга,
ночевавший зимой в ночлежках и летом под лодкой, да в степных бурья-нах,
сотни раз бывший на границе той или другой поги-бели и вдруг...
И нюхаю, нюхаю свежую типографскую краску, и смотрю не насмотрюсь на
мои, мои, ведь, напечатанные строки...
Итак, я начал с Волги, Дона и Разина.
Разина Стеньки товарищи славные
Волгой владели до моря широкого...
x x x
Стихотворение это, открывшее мне дверь в литерату-ру, написано было
так.
На углу Моховой и Воздвиженки были знаменитые в то время "Скворцовы
нумера", занимавшие огромный дом, выходивший на обе улицы и, кроме того,
высокий надворный флигель, тоже состоящий из сотни номеров, более мелких.
Все номера сдавались помесячно, и квар-тиранты жили в нем десятками лет:
родились, выраста-ли, старились. И никогда никого добродушный хозяин-старик
Скворцов не выселял за неплатеж. Другой жи-лец чуть не год ходит без
должности, а потом получит место и снова живет, снова платит. Старик
Скворцов говаривал:
-- Со всяким бывает. Надо человеку перевернуться дать.
В надворном флигеле жили служащие, старушки на пенсии с моськами и
болонками и мелкие актеры казен-ных театров. В главном же доме тоже
десятилетиями квартировали учителя, профессора, адвокаты, более крупные
служащие и чиновники. Так, помню, там жил профессор-гинеколог Шатерников,
известный детский врач В. Ф. Томас, сотрудник "Русских ведомостей", док-тор
В. А. Воробьев. Тихие были номера. Жили скромно. Кто готовил на керосинке,
кто брал готовые очень деше-вые и очень хорошие обеды из кухни при номерах.
А многие флигельные питались чайком и закусками.
Вот в третьем этаже этого флигеля и остановилась приехавшая из Пензы
молодая артистка Е. О. Дубровина-Баум в ожидании поступления на зимний
сезон.
15 июля я решил отпраздновать мои именины у нее. Этот день я не был
занят и сказал А. А. Бренко, что на спектакле не буду.
Закупив закусок, сластей и бутылку Автандиловского розоватого
кахетинского, я в 8 часов вечера был в Скворцовых номерах, в крошечной
комнате с одним окном, где уже за только что поданным самоваром сидела
Дубровина и ее подруга, начинающая артистка Бронская. Обрадовались, что я
свои именины справляю у них, а когда я развязал кулек, то уж радости и конца
не бы-ло. Пили, ели, наслаждались, и даже по глотку вина выпили, хотя оно не
понравилось.
Да, надо сказать, что я купил вино для себя. Дам вообще я никогда не
угощал вином, это было моим все-гдашним и неизменным правилом...
Два раза менял самовар, и болтали, болтали без умолку. Вспоминали с
Дубровиной-Баум Пензу, первый дебют, Далматова, Свободину, ее подругу М. И.
М., только что кончившую 8 классов гимназии. Дубровина чи-тала монологи из
пьес и стихи, -- прекрасно читала... Чи-тал и я отрывки своей поэмы,
написанной еще тогда на Волге, -- "Бурлаки", и невольно с ним перешел на
рас-сказы из своей бродяжной жизни, поразив моих слуша-тельниц, не знавших
как и никто почти, моего прошлого.
А Вронская прекрасно прочитала Лермонтовское:
Тучки небесные, вечные странники...
И несколько раз задумчиво повторяла первый куплет, как только смолкал
разговор...
И все трое мы повторяли почему-то:
Тучки небесные, вечные странники...
Пробило полночь... Мы сидели у открытого окна и го-ворили.
А меня так и преследовали "тучки небесные, вечные странники".
-- Напишите стихи на память, -- начали меня про-сить мои собеседницы.
-- Вот бумага, карандаш... Пишите... А мы помол-чим...
Они отошли, сели на диван и замолчали... Я расположился на окне, но не
знал, что писать, в голове Лермонтовский мотив мешался с воспоминания-ми о
бродяжной Волге...
Тучки небесные, вечные странники...
Написал я в начале страницы. Потом отделил это чертой и начал:
Вето мне грезится Волга широкая...
Эти стихи были напечатаны в "Будильнике".
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. РЕПОРТЕРСТВО
Н. И. Пастухов. Репортерская работа. Всероссийская выставка. Мать
Ходынки. Сад Эрмитаж и Лентовский. Сгоревшие рабочие. В Орехово-Зуеве. Князь
В. А. Долгоруков. Редактор в секретном отделении. Разбойник Чуркин. Поездка
в Гуслицы. Смерть Скобе-лева. Пирушка у Лентовского. Провалившийся поезд. В
министер-ском вагоне. На месте катастрофы. Почему она "Кукуевская". Две
недели среди трупов. В имении Тургенева. Поэт Полонский. Полет в воздушном
шаре. Гимнастическое общество. Савва и Сергей Мо-розовы. Опасное знакомство.
Осенью 1881 года, после летнего сезона Бренко, я окончательно бросил
сцену и отдался литературе. Писал стихи и мелочи в журналах и заметки в
"Русской газе-те", пока меня не ухватил Пастухов в только что от-крывшийся
"Московский листок".
Репортерскую школу я прошел у Пастухова суровую. Он был репортер, каких
до него не было, и прославил свою газету быстротой сведений о происшествиях.
В 1881 году я бросил работу в "Русской газете" Смирнова и Желтова и
окончательно перешел в "Ли-сток". Пастухов сразу оценил мои способности, о
кото-рых я и не думал, и в первые же месяцы сделал из ме-ня своего лучшего
помощника. Он не отпускал меня от себя, с ним я носился по Москве, он возил
меня по трак-тирам, где собирал всякие слухи, с ним я ездил за Москву на
любимую им рыбную ловлю, а по утрам дол-жен был явиться к нему в Денежный
переулок пить се-мейный чай. И я увлекся работой, живой и интересной,
требующей сметки, смелости и неутомимости. Это рабо-та как раз была по мне.
1882 год. Первый год моей газетной работы; по нем можно видеть всю суть
того дела, которому я посвятил себя на много лет. С этого года я стал
настоящим мо-сквичом. Москва была в этом году особенная, благодаря
открывавшейся Всероссийской художественной выставке, внесшей в
патриархальную столицу столько оживления и суеты. Для дебютирующего
репортера при требова-тельной редакции это была лучшая школа, отразившая-ся
на всей будущей моей деятельности.
-- Будь как вор на ярмарке! Репортерское дело та-кое, -- говаривал мне
Пастухов.
Сил, здоровья и выносливости у меня было на семе-рых. Усталости я не
знал. Пешком пробегал иногда от Сокольников до Хамовников, с убийства на
разбой, а иногда на пожар, если не успевал попасть на пожарный обоз. Трамвая
тогда не было, ползала кое-где злополуч-ная конка, которую я при экстренных
случаях легко пешком перегонял, а извозчики-ваньки на дохлых кля-чах
черепашили еще тише. Лихачи, конечно, были не по карману и только изредка в
экстреннейших случаях я позволял себе эту роскошь.
Помню, увидал пожар за Бутырской заставой. Огонь полыхает с колокольню
вышиной, дым, как из Везувия; Тверская часть на своих пегих красавцах
промчалась далеко впереди меня... Нанимаю за два рубля лихача, лечу... А там
уж все кончилось, у заставы сгорел сарай с сеном... Ну, и в убыток сработал:
пожаришко всего на пятнадцать строк, на семьдесят пять копеек, а два руб-ля
лихачу отдал! Пастухов, друживший со всеми началь-ствующими, познакомил меня
с оберполицмейстером Козловым, который выдал мне за своей подписью и
пе-чатью приказание полиции сообщать мне подробности происшествий, а
брандмайор на своей карточке напи-сал следующее: "Корреспонденту
Гиляровскому разре-шаю ездить на пожарных обозах. Полковник Потехин".
И я пользовался этим правом вовсю, и если не успевал попасть на
пожарный двор во время выезда, то прямо на ходу прыгал на багры где-нибудь
на повороте. Меня знали все брандмейстеры и пожарные, и я, памятуямою
однодневную службу в Ярославской пожарной команде и Воронеж, лазил по
крышам, работал с топор-никами, а затем уже, изучив на практике пожарное
дело, помогал и брандмайору. Помню-- во время страш-ного летнего пожара в
Зарядье я спас от гибели оберполицмейстера Козлова, чуть не провалившегося в
под-горелый потолок, рухнувший через минуту после того, как я отшвырнул
Козлова от опасного места и едва вы-скочил за ним сам. Козлов уехал, опалив
свои огромные красивые усы, домой, а в это время дали сбор частей на
огромный пожар в Рогожской и часть команд отря-дили из Зарядья туда.
-- Гиляровский, пожалуйста, поезжайте, помогите там Вишневскому, а я
буду здесь с Алексеевым, -- по-слал меня Потехин.
Но я не мог бывать на всех пожарах, потому что имел частые командировки
из Москвы, и меня стал за-менять учитель чистописания А. А. Брайковский,
страст-ный любитель пожаров, который потом и занял мое ме-сто, когда я ушел
из "Листка" в "Русские ведомости". Брайковский поселился на Пречистенке
рядом с пожар-ным депо и провел с каланчи веревку к себе на кварти-ру, и
часовой при всяком начинающемся пожаре давал ему звонок вместе со звонком к
брандмейстеру. Так до конца своей жизни Брайковский был репортером и
ак-тивным помощником брандмайора. Он кроме пожаров ни о чем не писал.
x x x
Когда еще Брайковский, только что поступившнй, стал моим помощником, я,
приезжая на пожары и за-ставая его там, всегда уступал ему право писать
замет-ку, потому что у меня заработок был и так очень хоро-ший.
Кроме меня в газете были еще репортеры и иногда приходилось нам
встречаться на происшествиях. В та-ких случаях право на гонорар оставалось
за тем, кто раньше сообщит в редакцию или кто первый явился.
Помню такой случай.
В номерах Андреева на Рождественском бульваре убийство и самоубийство.
Офицер застрелил женщину и застрелился сам. Оба трупа лежали рядом, посреди
ком-наты, в которую вход был через две двери, одна у одного коридора, другая
у другого.
Узнаю. Влетаю в одну дверь, и в тот же момент вхо-дит в другую дверь
другой наш репортер Н. С. Иогансон. Ну, одновременно вошли, смотрим друг на
друга и молчим... Между нами лежат два трупа. Заметка строк на полтораста.
-- Ты напишешь? -- спрашивает меня Иогансон.
-- Вместе вошли, -- как судьба, -- отвечаю я, выни-мая пятак и хлопая,
о стол.
-- Орел или решка?
-- Орел! -- угадывает Иогансон.
-- Ну, пиши, твое счастье.
Мы протянули через трупы руки друг Другу, распро-щались, и я ушел.
В этом году к обычной репортерской работе приба-вилась еще
Всероссийская художественно-промышленная выставка, открывшаяся на Ходынке,
после кото-рой и до сего времени остались глубокие рвы, колодцы и рытвины,
создавшие через много лет ужасы Ходынской катастрофы...
А тогда громадное пространство на Ходынке сияло причудливыми
павильонами и огромным главным домом, "от которого была проведена ветка
железной дороги до товарной станции Москвы -- Брестской. И на выставку.
Быстро купцы потянулись станицами,
Немцев ползут миллионы,
Рвутся издатели с жадными лицами,
Мчатся писак эскадроны.
Все это мечется, возится, носится,
Точно пред пиршеством свадьбы,
С уст же у каждого так вот и просится
Только -- сорвать бы, сорвать бы...
Россия хлынула на выставку, из-за границы понаеха-ли. У входа в
праздничные дни давка. Коренные москви-чи возмущаются, что приходится
входить поодиночке сквозь невиданную дотоле здесь контрольную машину,
турникет, которая, поворачиваясь, потрескивает. Разы-грываются такие сцены:
-- Я, Сидор Мартыныч, не пролезу... Ишь в какое узилище! -- заявляет
толстая купчиха такому же мужу и обращается к контролеру, суя ему в руку
двугривенный:
-- Нельзя ли без машины пройтить?
Выставка открылась 20 мая. Еще задолго до откры-тия она была главной
темой всех московских разговоров. Театры, кроме Эрмитажа, открывшегося 2
мая, пустова-ли в ожидании открытия выставки. Даже дебют Волгиной в Малом
театре прошел при пустом зале, а Семей-ный сад Федотова описали за долги.
Пастухов при своем "Московском листке" начал выпускать ради выставки, в
виде бесплатного приложения к газете, иллюстрированный журнал "Колокольчик",
а редактор "Русского курьера" Ланин открыл на выставке павильон "шипучих
Ланинских вод", и тут же в розницу продавал свой "Русский курьер".
Кислощейная газета, -- как называл ее Пастухов, по-мещая в
"Колокольчике" карикатуры на Ланина и толь-ко расхваливая в иллюстрациях и
тексте выставочный ресторан Лопашова. А о том, что на выставке, сверкая;
роскошными павильонами, представлено более пятиде-сяти мануфактурных фирм и
столько же павильонов. "произведений заводской обработки по металлургии" -
"Колокольчик" ни слова. Пастухов на купцов всегда был сердит.
И вот целый день пылишься на выставке, а вечера от-дыхаешь в саду
Эрмитажа Лентовского, который забил выставку своим успехом: на выставке, --
стоившей толь-ко правительству, не считая расходов фабрикантов, бо-лее двух
миллионов рублей, -- сборов было за три меся-ца около 200000 рублей, а в
Эрмитаже за то же самое время 300 000 рублей.
x x x
Трудный был этот год, год моей первой ученической; работы. На мне
лежала обязанность вести хронику про-исшествий, -- должен знать все, что
случилось в городе и окрестностях и не прозевать ни одного убийства, ни
од-ного большого пожара или крушения поезда. У меня везде были знакомства,
свои люди, сообщавшие мне все. что случилось: сторожа на вокзалах, писцы в
полиции, обитатели трущоб. Всем, конечно, я платил. Целые дни на выставке я
проводил, потому что здесь узнаешь все городские новости.
Из Эрмитажа я попал на такое происшествие, кото-рое положило основу
моей будущей известности, как ко-роля репортеров.
x x x
-- Московский маг и чародей.
Кто-то бросил летучее слово, указывая на статную фигуру М. В.
Лентовского, в своей чесучевой поддевке и высоких сапогах мчавшегося по
саду.
Слово это подхватили газеты, и это имя осталось за ним навсегда.
Над входом в театр Эрмитаж начертано было
Сатира и Мораль.
Это была оперетка Лентовского, оперетка не такая, как была до него и
после него.
У него в оперетке тогда играли С. А. Бельская, О. О. Садовская, Зорина,
Рюбан (псевдоним его сестры А. В. Лентовской, артистки Малого театра),
Правдин, Родон, Давыдов, Ферер -- певец Большого театра...
И публика первых представлений Малого и Большо-го театра, не
признававшая оперетки и фарса, наполня-ла бенефисы своих любимцев.
Лентовским любовались, его появление в саду при-влекало все взгляды
много лет, его гордая стремитель-ная фигура поражала энергией, и никто не
знал, что, пря-чась от ламп Сименса и Гальске и ослепительных свеч
Яблочкова, в кустах, за кассой, каждый день, по очереди, дежурят три черных
ворона, три коршуна, терзающие сердце Прометея...
Это были ростовщики -- Давыдов, Грачев и Кашин. Они, поочередно, день
один, день другой и день тре-тий, забирали сполна сборы в кассе.
Как-то одного из них он увидел в компании своих знакомых ужинавших в
саду, среди публики. Сверкнул глазами. Прошел мимо. В театр ожидался
"всесильный" генерал-губернатор князь Долгоруков. Лентовский торо-пился его
встретить. Возвращаясь обратно, он ищет глазами ростовщика, но стол уже
опустел, а ростовщик разгуливает по берегу пруда с регалией в зубах.
-- Ты зачем здесь? Тебе сказано сидеть в кустах за кассой и не
показывать своей морды в публике)..
Тот ответил что-то резкое и через минуту летел вверх ногами в пруд.
-- Жуковский! Оболенский! -- крикнул Лентовский своим помощникам, -- не
пускать эту сволочь дальше кассы, они ходят сюда меня грабить, а не
гулять... И швырнул франта-ростовщика в пруд. Весь мокрый, в тине, без
цилиндра, который так и остался плавать в пруде, обиженный богач бросился
пря-мо в театр, в ложу Долгорукова, на балах которого бывал, как почетный
благотворитель... За ним бежал по са-ду толстый пристав Капени, служака из
кантонистов, и догнал его, когда тот уже отворил дверь в губернатор-скую
ложу.
-- Это что такое? -- удивился Долгоруков, но подо-спевший Лентовский
объяснил ему, как все было. Ростовщик выл и жаловался.
-- В каком вы виде?.. Капени, отправьте его просу-шиться... -- приказал
Долгоруков приставу, и старый солдат исполнил приказание по полицейски: он
про-держал ростовщика до утра в застенке участка и про-сохшего, утром,
отпустил домой.
И эти важные члены благотворительных обществ, домовладельцы и помещики,
как дворовые собаки про-бирались сквозь контр