Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
о наш бичевник!.. Пароходы съели бур-лака... Только наш
Пантюха все еще по старой вере.
-- Народом кормился и отец мой и я. Душу свою не-чистому не отдам. Что
такое пароходы? Кто их возит? Души утопленников колеса вертят, а нечистые их
огнем палят...
Этот разговор я слышал еще накануне, после ужина. Путина, в которую я
попал, была случайная. Только один на всей Волге старый "хозяин" Пантелей
из-за Утки-Майны водил суда народом, по старинке.
Короткие путины, конечно, еще были: народом под-нимали или унжаки с
посудой или паузки с камнем, и наша единственная уцелевшая на Волге
Крымзенская расшива была анахронизмом. Она была старше Ивана Костыги,
который от Утки-Майны до Рыбны больше два-дцати путин сделал у Пантюхи, и
потому с презрением смотрел и на пароходы и на всех нас, которых бурлака-ми
не считал. Мне посчастливилось, он меня сразу по-ставил третьим, за
подшишечным Уланом, сказав:
-- Здоров малый, -- этот сдержить! И Улан подтвердил: сдержить! И
приходилось сдерживать, -- инда икры болели, грудь ломило и глаза наливались
кровью.
-- Суводь (Суводь -- порыв встречного течения.), робя, держись.
О-го-го-го... -- загремело с расшивы, попавшей в водоворот.
И на повороте Волги, когда мы переваливали пес-чаную косу, сразу
натянулась бичева, и нас рвануло на-зад.
-- Над-дай, робя, У-ух! -- грянул Костыга, когда мы на момент
остановились и кое-кто упал:
-- Над-дай! Не засарива-ай!.. -- ревел косной с прясла.
Сдержали. Двинулись, качаясь и задыхаясь... В гла-зах потемнело, а
встречное течение, суводь -- еще крути-ла посудину.
-- Федька, пудиля! -- хрипел Костыга. И сзади меня чудный высокий тенор
затянул звонко и приказательно:
-- Белый пудель шаговит...
-- Шаговит, шаговит... -- отозвалась на разные голо-са ватага -- и я
тоже с ней.
И установившись в такт шага, утопая в песке, мы уже пели черного
пуделя.
-- Черный пудель шаговит, шаговит... Черный пудель шаговит, шаговит.
И пели, пока не побороли встречное течение.
А тут еще десяток мальчишек с песчаного обрывисто-го яра дразнили нас:
-- Аравушка! аравушка! обсери берега!
Но старые бурлаки не обижались, и никакого внима-ния на них:
-- Что верно, то верно, время холерное!
-- Правдой не задразнишь,-- кивнул на них Улан. Обессиленно двигалась.
Бичева захлюпала по воде. Расшива сошла со стержня...
-- Не зас-сарива-ай!..-- и бичева натягивалась.
-- Еще ветру нет, а то искупало бы! -- обернулся ко мне Улан.
-- Почему Улан? -- допытывался я после у него. Ока-зывается, давно это
было -- остановили они шайкой трой-ку под Казанью на большой дороге, и по
дележу ему до-стался кожаный ящик. Пришел он в кабак на пристани, открыл, --
а в ящике всего-на-всего только и оказалась уланская каска.
-- Ну и смеху было! Так с тех пор и прозвали Ула-ном.
Смеется, рассказывает.
Когда был попутный ветер-- ставили пару и шли легко и скоро, торопком,
чтобы не засаривать в воду бичеву.
x x x
Давно миновали Толгу -- монастырь на острове. Солнце закатывалось,
потемнела река, пояснел песок, а тальники зеленые в черную полосу слились.
-- Засобачивай!
И гремела якорная цепь в ответ.
Булькнули якоря на расшиве... Мы распряглись, отхлестнули чебурки
лямочные и отдыхали. А недалеко от берега два костра пылали и два котла
кипятились. Ка-шевар часа за два раньше на завозне прибыл и ужин варил.
Водолив приплыл с хлебом с расшивы.
-- Мой руки, да за хлеб-- за соль!
Сели на песке кучками по восьмеро на чашку. Сперва хлебали с хлебом
"юшку", т. е. жидкий навар из пшена с "поденьем", льняным черным маслом, а
потом густую пшенную "ройку" с ним же. А чтобы сухое пшено в рот лезло--
зачерпнули около берега в чашки воды: ложка каши-- ложка воды, а то ройка
крута и суха-- в глотке стоит. Доели. Туман забелел кругом. Все жались под
дым, а то комар заел. Онучи и лапти сушили. Я в пер-вый раз в жизни надел
лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь: легко и мягко.
Кое-кто из стариков уехал ночевать на расшиву.
Федя затянул было "Вниз по матушке"...-- да не вышло. Никто не
подтянул. И замер голос, прокатившись по реке и повторившись в лесном
овраге...
А над нами, на горе, выли барские собаки в Подберезном.
Рядом со мной старый бурлак, седой и почему-то без-ухий, тихо
рассказывал сказку об атамане Рукше, кото-рый с бурлаками и казаками
персидскую землю завое-вал... Кто это завоевал?.. Кто этот Рукша? Уж не
Стенька ли Разин? Рукша тоже персидскую царевну увез.
Скоро все заснули.
Моя первая ночь на Волге. Устал, а не спалось. Из-мучился -- а душа
ликовала -- и ни клочка раскаяния, что я бросил дом, гимназию, семью, сонную
жизнь и ушел в бурлаки. Я даже благодарил Чернышевского, который и сунул
меня на Волгу своим романом "Что делать".
x x x
-- Заря зарю догоняет!-- вспомнил я деда, когда во-сток белеть начал --
и заснул на песке, как убитый.
И как не хотелось вставать, когда утром водолив еще до солнышка орал:
-- Э-ге-гей. Вставай, робя... Рыбна не близко еще... Холодный песок и
туман сделали свое дело: зубы стучали, глаза слипались, кости и мускулы
ныли.
А около водолива два малых с четвертной водки и стаканом.
-- Подходь, робя. С отвалом!
Выпили по стакану, пожевали хлеба, промыли глаза -- рукавом кто, а кто
подолом рубахи вытерлись... Лодка подвезла бичеву. К водоливу подошел
Костыга.
-- Ты никак не с расшивы пришел? Опять что ли?
-- Двоих... Одного, который в Ярославле побывшился, сегодня ночью
прикащиков. племянник, мальченко... Вонища в казенке у нас. Вон за косой, в
тальниках, в песке закопали... Я оттуда прямо сюда...
-- Н-да! Ишь ты, какая моровая язва пришла.
-- Рыбаки сказывали, что в Рыбне не судом народ валит. Холера, говорят.
-- И допрежь бывала она... Всяко видали... По всей Волге могилы-то
бурлацкие. Взять Ширмокшанский пе-рекат... Там, бывало, десятками в одну яму
валили...
Уж я после узнал, что меня взяли в ватагу в Ярослав-ле вместо умершего
от холеры, тело которого спрятали на расшиве под кичкой -- хоронить в городе
боялись, как бы задержки от полиции не было... Старые бурлаки, люди с бурным
прошлым и с юности без всяких паспор-тов, молчали: им полиция опаснее
холеры. У половины бурлаков паспортов не было. Зато хозяин уж особенно
ласков стал: три раза в день водку подносил: с отвалом, с привалом и для
здоровья.
Закусили хлебца с водицей-- кто нападкой попил, кто горсткой-- все
равно с песочком.
-- Отда-ва-ай!..
"Дернем-- подернем, да ух-ух-ух!"-- неслось по Волге, и якорь стукнул
по борту расшивы.
-- Не засарива-ай! О-го-го-го!
-- Ходу, брательники, ходу!
-- Ой, дубинушка-- ухнем. Ой, зеленая, подернем, подернем-- да ух!
Зашевелилась посудина... Потоптались минутку, пока-чались и зашагали по
песку молча. Солнце не показыва-лось, а только еще рассыпало золотой венец
лучей.
Трудно шли. Грустно шли. Не раскачались еще...
Укачала -- уваляла,
Нашей силушки не стало...
Затягивает Федя, а за ним и мы.
О-о-ох... О-о-ох...
Ухнем да ухнем... У-у-у-х!..
Укачала -- уваляла,
Нашей силушки не стало...
Солнце вылезло и ослепило. На душе повеселело. По-судина шла спокойно,
боковой ветерок не мешал. На расшиве поставили парус... Сперва полоскал--
потом на-дулся, и как гигантская утка боком, но плавно покачи-валась
посудина, и бичева иногда хлопала по воде.
-- Ходу, ходу! Не засаривай!
И опять то натягивалась бичева, то лямки свободно отделялись от груди.
Молодой вятский парень, сзади меня уже не раз бе-гавший в кусты,
бледный и позеленевший, со стоном упал... Отцепили ему на ходу лямку-- молча
обошли лежачего.
-- Лодку! Подбери недужного! -- крикнул гусак рас-шиве.
И сразу окликнул нас:
-- Гляди! Суводь! Пуделя!
x x x
Особый народ были старые бурлаки. Шли они на Вол-гу-- вольной жизнью
пожить. Сегодняшним днем жили, будет день, будет хлеб!
Я сдружился с Костыгой, более тридцати путин сде-лавшим в лямке по
Волге. О прошлом лично своем он говорил урывками. Вообще, разговоров о себе
в бурла-честве было мало -- во время хода не заговоришь, а ночь спишь, как
убитый... Но вот нам пришлось близ Яковлевского оврага за ветром простоять
двое суток. Добыли вина, попили порядочно, и две ночи Костыга мне о бы-лом
рассказывал...
-- Эх, кабы да старое вернуть, когда этих пароходищ было мало! Разве
такой тогда бурлак был? Что теперь бурлак? -- из-за хлеба бьется! А прежде
бурлак вольной жизни искал. Конечно, пока в лямке, под хозяином идешь,
послухмян будь... Так разве для этого тогда в бурлаки шли, как теперь, чтобы
получить путинные да по домам. разбрестись? Но и дома-то своего у нашего
брата не бы-ло... Хошь до меня доведись? Сжег я барина и на Волгу... Имя
свое забыл: Костыга да Костыга... А Костыгу вся бурлацкая Волга знает. У
самого Репки есаулом был... Вот это атаман! А тоже, когда в лямке, и он, и я
хозяину подчинялись -- пока в Нижнем али в Рыбне расчет не получишь. А как
получили расчет -- мы уже не лямошники, а станишники! Раздобудем в Рыбне
завозню, собе-рем станицу верную, так, человек десять, и махить на низ... А
там по островам еще бурлаки деловые, знаемые, найдутся -- глядь, около Камы
у нас станица в полсот-ни, а то и больше... Косовыми разживемся с птицей --
парусом... Репка, конечно, атаманом... Его все боялись, а хозяева уважали...
Если Репка в лямке-- значит посуди-на дойдет до места... Бывало-че идем в
лямке, а на нас разбойная станица налетает, так, лодки две, а то
три...Издаля атаман ревет на носу:
-- Ложись, дьяволы!
Ну, конечно, бурлаку своя жизнь дороже хозяй-ского добра. Лодка
атаманская дальше к посудине ле-тит:
-- Залогу!
Испуганный хозяин или прикащик видит, что ни-чего не поделаешь, бросит
якорь, а бурлаки лягут носом вниз... Им что? Ежели не послушаешь, -- самих
перебьют да разденут до нага... И лежат, а станица очищает хо-зяйское добро
да деньги пытает у прикащика. Ну, с Репкой не то: как увидит атаман Репку
впереди -- он завсегда первым, гусаком ходил-- так и отчаливает... Раз
атаман Дятел, уж на что злой, сунулся на нашу ватагу, дело бы-ло под
Балымерами, высадился, да и набросился на нас. Так Репка всю станицу разнес,
мы все за ним, как один, пошли, а Дятла самого и еще троих на смерть уложили
в драке... Тогда две лодки у них отобрали, а добра всякого, еды и одежы было
уйма, да вина два бочонка... Ну, это мы подуванили... С той поры ватагу, где
был Репка, не трогали... Ну вот, значит, мы соберем станицу так чело-век в
полсотни и все берем: как увидит аравушка Репку-атамана, так сразу тут же
носом в песок. Зато мы бур-лаков никогда не трогали, а только уж на посуде
дочиста все забирали. Ой и добра, и денег к концу лета наберем...
Увлекается Костыга -- а о себе мало; все Репка да Репка.
-- Кончилась воля бурлацкая. Все мужички деревен-ские, у которых жена
да хозяйствишко... Мало нас, воль-ных, осталось. Вот Улан да Федя, да еще
косной Никашка... Эти с нами хаживали.
А как-то Костыга и сказал мне:
-- Знаешь что? Хочется старинку вспомнить, разок еще гульнуть. Ты, я
гляжу, тоже гулящий... Хошь и мо-лод, а из тебя прок выйдет. Дойдем до
Рыбны, а там со-берем станицу, да махнем на низ, а там уж у меня кое-что на
примете найдется. С деньгами будем...
А потом задумался и сказал:
-- Эх, Репка, Репка! Вот ежели его бы -- ну прямо по шапке золота на
рыло... Пропал Репка... Годов восемь на-зад его взяли, заковали и за бугры
отправили... Кто он-- не дознались...
И начал он мне рассказывать о Репке:
-- Годов тридцать атаманствовал он, а лямки никогда не покидал, с весны
в лямке, а после путины станицу по-ведет... У него и сейчас есть поклажи
зарытые. Ему зо-лото плевать... Лето на Волге, а зимой у него притон есть,
то на Иргизе, то на Черемшане... У раскольников на Черемшане свою избу
выстроил, там жена была у не-го... Раз я у него зимовал. Почет ему ото всех.
Зимой по степенному живет, чашкой-ложкой отмахивается, а как снег таять
начал -- туча тучей ходит... А потом и уйдет на Волгу...
-- И знали раскольники -- зачем идет?
-- И ни-ни. Никто не знал. Звали его там Василий Ивановичем. А что он
-- Репка, и не думали. Уж после воли как-то летом полиция и войска на скит
нагрянули, а рас-кольники в особой избе сожгли сами себя. И жена Репки тоже
сгорела. А он опять с нами на Волге, как ни в чем не бывало... Вот он какой
Репка! И все к нему с уваже-нием, прикащики судовые шапку перед ним ломали,
всяк к себе зовет, а там власти береговые быдто и не видят его... -- знали,
кто тронет Репку, -- тому живым не быть, коли не он сам, так за него
пришибут...
* * *
И часто по ночам отходим мы вдвоем от ватаги и все говорит, говорит,
видя, с каким вниманием я слушал его... Да и поговорить-то ему хотелось,
много на сердце было всего, всю жизнь молчал, а тут во мне учуял верного
че-ловека. И каждый раз кончал разговор:
-- Помалкивай. Быдто слова не слышал. Сболтнешь раньше, пойдет
блекотанье, ничего не выйдет, а то и беду наживешь... Станицу собирать надо
сразу, чтобы не осты-ли... Наметим, стало быть, кого надо, припасем лодку--
-да сразу и ухнем...
-- Надо сразу! -- Первое дело, не давать раздумы-ваться. А в лодку
сели, атамана выбрали, поклялись стоять всяк за свою станицу и слушаться
атамана-- дело пойдет. Ни один станишник еще своему слову не изменял.
Увлекался старый бурлак.
-- Молчок! До Рыбны ни словечка... Там теперь мно-го нашего брата,
крючничают... Такую станицу подбе-рем... Эх, Репки нет!
Этот разговор был на последней перемене перед са-мым Рыбинском...
-- Ну, так идешь с нами?
-- Ладно, иду, -- ответил я, и мы ударили по рукам.
-- Иду!
-- Ладно.
И прижал Костыга палец к губам -- рот запечатал.
А мне вспомнился Левашов и Стенька Разин.
* * *
Рассчитались с хозяином. Угостил он водкой, покло-нился нам старик в
ноги:
-- Не оставьте напередки, братики, на наш хлеб-соль, на нашу кашу!
И мы ему поклонились в ноги: уж такой обычай ста-ринный бурлацкий был.
Понадевали сумки лямошники, все больше мужички костромские были, --
"узкая порка", и пошли на пароход-ную пристань, к домам пробираться, а я,
Костыга, Федя и косной прямо в трактир, где крючники собирались. На-роду еще
было мало. Мы заняли стол перед открытым окном, выходящим на Волгу, где в
десять рядов стояли суда с хлебом и сотни грузчиков с кулями и мешками
бы-стро, как муравьи, сбегали по сходням, сверкая крюком, бежали обратно за
новым грузом. Спросили штоф сивухи, рубца, воблы да яичницу в два десятка
яиц заказали:
-- С привалом!
-- С привалом!
Не успели налить по второму стакану, как три широ-коплечих богатыря в
красных жилетках, обшитых галу-ном, и рваных картузах ввалились в трактир.
Как су-масшедший, вскочил Костыга, чуть стол не опрокинул. Улан за ним...
Обнимаются, целуются... и с ними, и с Фе-дей...
-- Петля! Балабурда!! Вы откуда, дьяволы? Составили стол. Сели. Я
молчал. Пришедшие на меня покосились и тоже молчали -- да выручил Костыга:
-- Это свой... Мой дружок, Алеша Бешеный. Нужно сказать, что я и в
дальнейшем везде назы-вался именем и отчеством моего отца, Алексей Иванов,
нарочно выбрав это имя, чтобы как-нибудь не спутаться, а Бешеным меня
прозвали за то, что я к концу путины со-вершенно пришел в силу и на отдыхе
то на какую-нибудь сосну влезу, то вскарабкаюсь на обрыв, то за Волгу
спла-ваю, на руках пройду или тешу ватагу, откалывая сальто-мортале, да еще
переборол всех по урокам Китаева. При-шедшие мне пожали своими железными
лапами руку.
-- Удалой станишник выйдет! -- похвалил меня Ко-стыга.
-- Жидковат... Ручонка-то бабья, -- сказалБала-бурда.
Мне это показалось обидно. На столе лежала сдача-- полового за горячими
кренделями и за махоркой посы-лали. Я взял пятиалтынный и на глазах у всех
согнул его пополам -- уроки Китаева, -- и отдал Балабурде:
-- Разогни-ка!-
Дико посмотрели на меня, а Балабурда своими огром-ными ручищами вертел
пятиалтынный.
-- Ну тя к лешему, дьявол! -- и бросил. Петля попробовал -- не вышло.
Тогда третий, моло-дой малый, не помню его имени-- попробовал, потом
за-кусил зубами и разогнул.
-- Зубами. А ты руками разогни,-- захохотал Улан. Я взял монету, еще
раз согнул ее, пирожком сложил и отдал Балабурде, не проронив ни слова. Это
произвело огромный эффект и сделало меня равноправным.
* * *
Пили, ели, спросили еще два штофа, но все были со-вершенно трезвы. Я
тогда пил еще мало, и это мне в вину не ставили:
-- Хошь пьешь -- не хошь, как хошь, нам же лучше, вина больше
останется.
Пили и ели молча. Потом, когда уже кончали третий штоф и доедали третью
яичницу, Костыга и говорит, на-клонясь, полушепотом:
-- Вот што, робя! Мы станицу затираем. Идете с на-ми?
-- Какая сейчас станица, ежели пароходы груз за-брали. А ежели сунуться
куда вглубь, народу много на-до.... Где его на большую станицу соберешь? --
сказал Петля.
-- Опять холера... теперь никакие богатства ни к че-му... а с деньгами
издыхать страшно.
-- А ты носи медный пятак на гайтане, а то просто в лапте, никакая
холера к тебе не пристанет... -- посовето-вал Костыга. -- Первое средство,
старинное... Холера только меди и боится, черемшанские старики сказывали.
Как-то на минуту все смолкли. А Петля нам вдруг:
-- Брось станицу! Поступай к нам в артель крючни-чать.
-- А ну вас! Пойду я крючничать! -- рассердился Ко-стыга.
-- Ишь ты какой. Почище тебя крючничают. У нас сам Репка за старшего.
-- Как, Репка?! -- и Костыга звякнул кулачищем по столу, так что посуда
запрыгала.
-- Да так, сам атаман Репка... -- подтвердили слова Петли его товарищи,
* * *
И выяснилось, что Петля встретил Репку весной в Са-маре, куда он только
что прибыл из Сибири, убежав из тюрьмы, и пробирался на Черемшаны, где в
лесу у него была зарыта "поклажа" -- золото и серебро. Разудалый Петля
уговорил его "веселья для ради" поехать в Рыбну покрючничать -- "все на
народе",-- а на зиму и в скит можно. И вот Репка и Петля захватили с собой
слоняв-шегося по пристани Балабурду, добывшего где-то даже паспорт,
подходящий по приметам, и все втроем прибы-ли в Рыбинск. В Рыбинске были
хозяйские артели грузчи-ков, т. е. работали от хозяина за жалованье. К
хозяевам обращались судовщики с заказом выгружать хлеб, кото-рый приходил то
насыпью в судах, а то в кулях и меш-ках. В артелях грузчиков главной силой
считались "батыри"; их обязанность была выносить с судна уже гото-вые кули и
мешки на берег. Сюда брались самые лов-кие и самые сильные: куль муки 9
пудов, куль соли 12 пу-дов и полукуль 6 пудов. Конечно, хозяева брали
львиную долю и наживали с каждого рабочего иногда половину его заработка.
Работать от хозяина Репке было не к лицу; он привык сам верховодить и
атаманствовать над удалыми станицами и всю добычу рискованных набегов
поровну тырбанить между товарищами. Собрал он здесь при помощи Петли и
Балабурды человек сорок знако-мых бурлаков и грузчиков, отобрав самых
лучших, голов-ку, основал неслыханную дотол