оора. Он крутил из афиши собачью. ножку для махорки,
и, когда курил, на его красивом блед-ном лице сияло удовольствие. Может,  он
вспоминал Ниц-цу или  Неаполь и  дорогую Гаванну, но судя по  выраже-нию его
лица, не жалел о  прошлом. Зато,  когда он  вместе с другими  своими тонкими
пальцами  чистил  картошку,  лицо  его  принимало  суровое,  сосредоточенное
выражение. Ночевали на телеге, под телегой, на земле, на  театральных коврах
и  рогожах. Изорину, изнеженному, ночью и, осо-бенно, под утро, особенно  во
время  холодной росы дро-жавшему  в своем  пиджаке и  ругавшемуся вполголоса
по-французски, кто-нибудь давал свое пальто или рогожу, а
     длинный белобрысый  простак Белов, шедший всю дорогу в  желтой парчовой
кофте свахи из "Русской свадьбы", на ночь снимал ее и клал под голову, чтобы
не испачкать.

x x x

     В  Кирсанове  театр  был в заброшенном  амбаре,  где  до  нас  то  хлеб
складывали,  то  ветчину солили.  Кроме нас, пришедших пехтурой; приехали из
Тамбова по железной  дороге  сам Григорьев и его  друзья,  старые  актеры --
ко-мики А. Д. Казаков и Василий Трофимович Островский. Последний был одержим
запоем, а во время запоя страдал страстным желанием  хоть  перед кем-нибудь,
да гово-рить! Он нанимал первого  попавшегося извозчика по ча-сам, приглашал
его к себе в номер, угощал чаем и  вод-кой и  говорил перед ним  целую ночь,
декламируя  сцены  из  пьес,  читая  стихи.  Старый,  красноносый Казаков  с
мо-лодой  женой был  мрачен и  молчалив. Впрочем, он расска-зывал,  как  лет
двадцать назад он приехал с труппой в Кирсанов по пути из Саратова в Воронеж
и дал здесь три  спектакля, но так  как не было помещения в  городе, то  они
играли  на эшафоте.  Накануне их  приезда  преступни-ков наказывали,  кнутом
пороли, и он уговорил  исправни-ка  пока эшафота  не снимать и сдать ему под
представле-ние. Сторговались за четыре рубля в вечер, огородили, по-дставили
скамьи для публики, а сам эшафот служил сце-ной.
     -- С  успехом прошел  третий акт  "Аскольдовой  могилы"! Петя Молодцов,
тогда еще молодой, Торопку пел!-- закончил он свой рассказ.
     Наш репертуар был самый пестрый, пьесы ставили с такими купюрами, что и
узнать их  было нельзя, десятками действующие лица вычеркивались. "Ревизора"
играли мы десять человек, вместо врача Гюбнера посадили портного, у которого
я жил  на  квартире, и  в  первом  акте, когда  го-родничий рассказывает  об
ожидании ревизора, где Гюб-нер говорит только одно слово: "Как, ревизор"? --
порт-ной здорово  подвыпивший, рявкнул  на  весь  театр, уда-рив  кулаком по
столу:
     -- Как, левизор!
     Я  играл   Добчинского,  купца  Абдулина  и  Держиморду,   то   и  дело
переодеваясь  за  кулисами. Треуголка и шпага была на  всех  одна. Входившие
представляться  чиновники брали  за кулисами  их  поочередно у выходящего со
сцены. Все-таки сезон кончили благополучно. Григорьев рассчи-тался, так  что
мне удалось заплатить  за  квартиру рубля два, да рубля два  еще  осталось в
кармане. Поздней ночью труппа разъехалась, кто  куда. Остались в Кирсанове я
и  суфлер С. А. Андреев-Корсиков.  Деньги вышли, делать  не-чего, ехать не с
чем.  Пошли пешком в  Рязань  через Тамбов. В Рязани у Андреева было на зиму
место суфлера. Мы вышли по шпалам ранним утром. Я был одет в пиджак, красную
рубаху и высокие сапоги. Андреев являл жалкую фигуру --  в лаковых ботинках,
в  шелковой,  когда-то  белой  стеганой  шляпе  и  взятой  для  тепла  им  у
сердобольной  или  может быть  зазевавшейся кухарки соседнего  дома,  ватной
линючей  кацавейке  турецкими цветами. Дорогой питались желтыми  переспелыми
огурцами у путевых сто-рожей, которые иногда давали нам и хлебца.
     Шли весело. Ночевали на воздухе около будок. Погода стояла, на счастье,
все  время  теплая  и  ясная.  В  Тамбове  Григорьева  не было,  у  приятеля
прихватили рублишко и дошли до Ряжска. Здесь непривычный к походам Анд-реев,
окончательно  лишившись лаковых  ботинок,  обезно-жил,  и мы остановились  в
номере,  отдав вперед  полтин-ник,  и  стали ходить на  вокзал, где  Андреев
старался как-нибудь устроить проезд до Рязани. Хозяин постоялки на другой же
день, видя  наши  костюмы, стал  требовать  день-ги и не  давал самовара, из
которого  мы  грелись простым  кипятком с  черным  хлебом, так как о  чае  с
сахаром мы могли только мечтать. Андреев днем ушел и скрылся. Я ждал  его до
вечера, сидя  дома.  Шел  холодный  дождь. Наконец,  вечером  ко мне стучат.
Молчу. Слышу, посыла-ют за  полицией. Беспаспортным это неудобно.!  На улице
дождь,  буря,  темь непроглядная.  Я  открыл  окно и, спу-стившись  на руках
сколько возможно, плюнул с высоты  второго  этажа  в лужу,  и  с  той минуты
оставил навсегда этот гостеприимный кров. Куда девался Андреев,  здесь я так
и не узнал. Он оказался  потом  в Рязани, куда  уехал с приятелем,  случайно
встреченным  на вокзале. Впрочем,. я за  это был ему  благодарен: дорогой он
меня  стеснял своей слабостью. Мокрый и  голодный,  я вскочил  на  пло-щадку
отходившего товарного поезда и благополучно ехал всю ночь, иногда, подъезжая
к станции,  соскакивал  на ходу и  уходил вперед, чтобы не обращать внимания
жандарма, а когда поезд двигался, снова садился.
     Цель моего стремления была Рязань, театр  и Андреев. Как бы то ни было,
а до Рязани я добрался благополуч-но. Были сумерки, шел дождь. Подошвы давно
износились,  дошло до  родительских, которые  весьма  и весьма  страда-ли от
несуразной рязанской  мостовой. Добрался до те-атра. Заперто кругом. Стучу в
одну дверь, в другую и, на-конец, слышу голос:
     -- Какого там дьявола леший носит?
     И никакое ангельское пение не усладило бы так мой слух, как эта ругань.
     -- Семен, отпирай! -- гаркнул я в ответ, услыхав голос Андреева.
     -- Володя,  это ты! --  как-то сконфуженно ответил  мой .друг,  отпирая
дверь.
     -- Я, брат, я!
     Мы вошли в уборную, где в золоченом деревянном канделябре горел сальный
огарок и освещал полбутылки водки, булки и колбасу. Оказалось, что Андреев в
громад-ном  здании  театра  один одинешенек.  Антрепренер  Воро-нин,  бывший
кантонист, уехал в деревню, а сторожа про-гнали за пьянство.
     Обменявшись  рассказами о  наших  злоключениях,  мы  завалились  спать.
Андреев в уборной  устроил постель из пачек ролей и закрылся кацавейкой, а я
на сцене, еще  не  просохший,  завернулся в небо и  море, сунул  под  голову
крышку  гроба  из  "Лукреции  Борджиа"  и  уснул  сном  са-мого  счастливого
человека, достигшего  своей цели. У Андреева деньги были, и мы зажили вовсю.
Я  даже  сде-лал  новые подметки к  своим сапогам, а пока их чинили, ходил в
красных  боярских,  взятых  из  реквизита.  Андреев,  его  настоящая фамилия
Корсиков, впоследствии  был суфлером  в Александрийском театре,  откуда  был
удален за принадлежность к нелегальной партии, потом служил у Корша и жив до
сего времени, служа в каком-то теат-ральном деле в провинции.
     --  Семен Андреевич,  не обижайтесь,  что я  вспомнил ваши злоключения,
ведь что было, того из жизни не вы-кинешь!
     Благодаря ему Воронин меня принял помощником ре-жиссера. Я подружился с
труппой,  очень   недурной,  и  осо-бенно  сблизился   с  покойным  Николаем
Петровичем  Киреевым,  прекрасным  актером и переводчиком Сарду.  Сво-бодные
вечера  я  проводил  у  него,  в  то  время, когда  он кончал перевод  драмы
"Отечество",  запрещенной тот-час  же по выходе. Он жил в номерах  вместе  с
своей же-ной, прекрасной  "гранддам" Е.  Н. Николаевой-Кривской.  Киреев был
отставной артиллерийский офицер, ранее кон-чивший университет.
     Приехали  на  гастроли  актеры  из  Москвы,  дела  шли  недурно,  но  я
поссорился с Ворониным, поколотил его на сцене при всей труппе, заступившись
за обиженного им хориста, и уехал в Москву, где тотчас же, благодаря ак-теру
Лебедеву,  который  приезжал  на  гастроли  в  Рязань,  я  устроился  вторым
помощником  режиссера  в  "Артисти-ческий  кружок"  к Н. Е. Вильде.  Старшим
помощником режиссера был Я. И. Карташев, и мне часто приходилось работать за
него. Кружок помещался в доме Бронникова на углу Охотного ряда и Театральной
площади,  и  это был тогда единственный театр  в России,  где играли великим
постом.  Мудрый  Вильде  обошел  закон,  и  ему  были  раз-решены  спектакли
генерал-губернатором  В.  А.  Долгору-ковым  с тем, чтобы на  афишах  стояло
"сцена  из пьесы", а не драма, комедия и  т. п. Например, сцена  из трагедии
"Гамлет", сцена из комедии "Ревизор", сцена из оперетки "Елена Прекрасная" и
т.  д., хотя пьеса  игралась  полно-стью. Н.  Е.  Вильде  очень плохо платил
актерам, и я  долго был без квартиры. Иногда ночевал я в "Чернышах", у М. В.
Лентовского, иногда у  В. И.  Путяты в "Челышах", над Челышевскими банями, в
этом старом барском доме, где теперь на месте новой гостиницы "Метрополь" --
2-й Дом  Советов. Ночевал и у других актеров, которые меня уво-дили прямо со
спектакля  к  себе. Если таких  благоприят-ных  случаев не  было,  я  иногда
потихоньку  устраивался  или на сцене,  или  в залах  на диване.  Раз  вышла
неприят-ность. Часу  в  третьем  ночи, когда спектакль кончился ра-но и  все
ушли, я улегся на кушетке в уборной С. А. Бельской, которая  со своим мужем,
первым  опереточным ко-миком Родоном, имели  огромный успех, как опереточные
артисты.  Вдруг  меня будят. Явился со свечой  смотритель кружка, только что
поступивший  на службу, и выгнал ме-ня на улицу. В кармане ни  гроша, пальто
холодное, ка-лош нет, а мороз градусов двадцать, пришлось  шляться по улицам
и бульварам, пока не услыхал звон к заутрене в Никитском  монастыре, побежал
туда и простоялдо утра.
     В  кружке  бывало  ежедневно  великопостное  собрание  артистов, где  с
антрепренерами  заключались контракты. Ряды зал этого огромного помещения до
круглого  белого  колонного зала включительно  великим постом переполня-лись
вычурными  костюмами  первых  персонажей  и  очень  бедными  провинциальными
артистками  и  артистами.  Сю-да гостеприимно допускали всех  провинциальных
артистов в это время, и это было главным местом  их встреч с ан-трепренерами
и единственным для артисток,  так как  мужчины  могли встречаться и  днем  в
Щербаковском  трактире  на Петровке, против Кузнецкого  Моста,  в  ресторане
Вельде, за Большим театром и в ресторане "Ливорно" в Га-зетном переулке. Как
эти трактиры, так и кружок  посе-щали артисты и московских театров, особенно
Малого: Са-марин,  Шумский, Живокини, Решимов и другие, где встре-чались  со
своими старыми товарищами по провинции. М.  П. Садовский, тогда еще молодой,
бывал каждый  ве-чер в  кружке, а его  жена, Ольга  Осиповна,  участвовала в
спектаклях кружка. Бывали и многие писатели среди них: А. Н. Островский,  Н.
А. Чаев, С. А. Юрьев, который как раз в это время ставил в Малом театре свой
перевод  с  ис-панского  "Овечий  источник".  Чаще  других  бывали Лен-ский,
Музиль,  Рябов,  а  три брата Кондратьевых не про-пускали ни одного  вечера.
Артисток  Малого театра  я  ни-когда  не  видал в  кружке,  а  петербургские
знаменитые ак-теры специально для дружеских встреч приезжали на это время из
Петербурга, и чаще других И. Ф. Горбунов.
     Бывали   и  артисты  "Сосьете",  французского  театра.  Иг-рали  они  в
Солодовническом театре. Бывали и артисты об-щедоступного частного театра  на
Солянке, где  шла  тогда  с  огромным  успехом  драма  "Убийство  Коверлей",
пере-веденная с английского Н. П. Киреевым, который с Е. Ф. Критской служили
там на первых ролях.
     Только   одного  человека   не   пускали,  по  распоряжению   какого-то
театрального  начальства,  а  человека дорогого  и  близкого  провинциальным
актерам. Место  этого  человека было на подъезде кружка  в  зимний  холод  и
только  иног-да,  благодаря любезности капельдинера,  в раздевальне. К  нему
сюда спускались по широкой  лестнице по мягким коврам один за другим артисты
и артистки всех  рангов. Я узнал  об этом,  уже прослужа  несколько месяцев.
Как-то  в минуту карманной  невзгоды я  пожаловался  моему старшему товарищу
Карташеву:
     -- Яков Иванович, а, видно, опять денег не дадут!
     -- А ты бы пошкамордил! Я тебя на воскресенье от-пущу.
     И повел  он меня  вниз  в  вестибюль. За вешалкой сто-яла очень пожилая
крошечная женщина с живыми гла-зами, глядевшими из-под ушастого  капора. Над
ней, со-гнувшись в три погибели, наклонился огромный актер Никанор Балкашин,
поцеловал ей  руку  и пошел навстречу к нам. Следующее  воскресенье вместе с
Балкашиным и другими был на Морозовской фабрике  в  Орехово-Зуеве суфлировал
за  десять рублей в  вечер.  Это тогда и  назы-валось шкамордить.  Теперь --
халтурить.  Шкаморда --  мать халтуры. Она  уверяла,  и  это  подтвердили ее
зем-ляки  -- украинские актеры, что она происходит из громкой малороссийской
фамилии  и  что  предок  ее  был  Богдан  Хмельницкий.   Когда-то   недурная
водевильная актриса, она  сделалась первой летучей  антрепренершей, стала по
ближайшим  к  Москве  уездным  городам  и  на  больших  фабриках  устраивать
спектакли  для  рабочих, актерам платила разовые  и возила их на свой счет в
Серпухов,  Богородск, Коломну и  на  московские большие  фабрики.. Она  была
далекая предшественница А. А.  Бренко--  про-светительницы  рабочих с начала
90х  годов. Хорошо за-рабатывала,  хорошо  платила  актерам, но сама  всегда
бы-ла без копейки. Добрая и отзывчивая, она отдавала иног-да последний рубль
нуждающейся актерской семье и не-редко голодала сама.
     Я еще  два раза  съездил  с ней суфлировать  на  фабри-ки  в Коломну  и
Серпухов и получал по десять рублей чистеньких, не имея никаких расходов:  и
возила,  и  кор-мила.  Для  спектаклей  со  строгим выбором брала  Шка-морда
актеров,  которых знала  на перечет. Страшно  боя-лась скандала  в последнее
время  со стороны провинци-альных трагиков, после  того, как Волгин-Кречетов
на-пился пьян в Коломне и после спектакля переломал все кулисы и декорации в
театре купцов Фроловых, и когда Фроловы подали в суд  на  Шкаморду, она  уже
сцен  из трагедии не ставила,  а обходилась комедиями и водеви-лями.  У  нее
игрывали и читывали почти все знаменитости того времени, нередко нуждавшиеся
в красненькой, а вот, -- в кружок ее не пускали.
     Когда я не участвовал  в спектакле кружка, я обяза-тельно бывал в Малом
театре. Служа в кружке, я пере-знакомился со всеми лучшими силами московских
и про-винциальных сцен и вообще много приобрел интересных знакомств.
     Прошел пост, окончился сезон. Мне опять захотелось простора и  разгула.
Я имел приглашение на  летний  се-зон в Минск и Смоленск, а тут  подвернулся
старый зна-комый, богатый казак Боков, с которым я познакомился еще во время
циркового  сезона,  и предложил мне ехать к нему на  Дон  в его имение,  под
Таганрогом.  Оттуда  мы  поехали  к  Кабарду  покупать  для его  коневодства
произ-водителей.
     Опять новые знакомства... Побывал у кабардинцев  Урузбиевых, поднимался
на Эльбрус, потом опять  очутился на  Волге и случайно  на пароходе прочел в
газете,  что в Саратове играет первоклассная труппа под управлени-ем старого
актера А. И. Погонина, с которым я служил в Тамбове у Григорьева. В Саратове
я  пошел прямо на  репетицию в  сад Сервье на окраине,  где  был  прекрасный
летний  театр,  и сразу был принят на  вторые роли.  Пер-вые персонажи  были
тогда  еще тоже молодежь: В.  П. Далматов,  В.  Н.  Давыдов, уже  начинавшие
входить  в  славу, В.  Н.  Андреев-Бурлак,  уже окончательно поступив-ший из
капитанов парохода в  актеры, известность-- Аркадий Большаков, драматическая
А. А. Стрельская, затем Майерова, жена талантливого музыканта-дирижера А. С.
Кондрашова,   Очкина,   Александрова.  Первым  дра-матическим  любовником  и
опереточным певцом был мо-лодой  красавец Инсарский, ему в  драме дублировал
Ни-кольский,  впоследствии  артист Александрийского  театра...  Труппа  была
большая  и хорошая.  Все  жили  в  недорогих  квартирах  местных обывателей,
большинство  столовалось  в театральном буфете, где все вместе обедали после
репе-тиции и потом уже расходились по квартирам. Я жил не-подалеку от театра
с маленькими  актерами  Кариным  и Симоновым.  Первый был  горький  пьяница,
второй-- уха-жер писарского типа.
     У  меня было особое  развлечение. Далеко за  городом, под  Лысой горой,
были  пустыри  оврагов, населенных  ле-том галаховцами,  перекочевавшими  из
ночлежного дома Галахова на эту самую летнюю  дачу. Здесь  целый день кипела
игра  в орлянку.  Пьянство,  скандалы,  драки. Иг-рали  и  эти  оборванцы, и
бурлаки,  и  грузчики,  а  по вос-кресеньям шли  толпами разные  служащие из
города и обитатели "Тараканьих выползков" этой бедняцкой окра-ины города. По
воскресеньям,  если  посмотреть  с  горки,  всюду  шевелятся  круглые  толпы
орлянщиков. То  они на-клоняются одновременно все  к земле-- ставят деньги к
круг  или  получают  выигрыши, то  смотрят в  небо,  задрав головы, следя за
полетом брошенного метчиком пятака, и стремительно бросаются в сторону,  где
хлопнулся  о зем-лю  пятак. Если выпал  орел,  то метчик один наклоняется  и
загребает все деньги,  а остальные готовят новые ставки, кладут новые стопки
серебра или медяков, причем серебро кладется сверху, чтобы сразу было видно,
сколькоденег. Метчик оглядывает кучки,  и если ему не по силам, просит часть
снять, а если хватает в кармане денег на расплату, заявляет:
     -- Еду за все!
     Плюнет на орла,  --  примета такая,  -- потрет его о  по-дошву  сапога,
чтобы блестел ярче, и запустит умелою рукою  крутящийся  с визгом  в воздухе
пятак, чуть видно его, а публика опять головы кверху.
     -- Дождя просят! -- острят неиграющие любители.
     Вот я по старой бродяжной  привычке любил ходить "дождя просить". Метал
я ловко, и мне за  эту метку особенно  охотноставили: "без обману--  игра на
сча-стье".
     Но и обман бывал: были пятаки, в Саратове, в  ост-роге их один арестант
работал, с пружиною внутри, как бы ни хлопнулся, а обязательно перевернется,
орлом квер-ху упадет. Об  этом  слух уже был,  и  редкий метчик ре-шится под
Лысой  горой  таким пятаком  метать. А пользу-ются  им у  незнающих  пришлых
мужиков, а если здесь заметят -- разорвут на части тут же, что и бывало.
     После репетиции ходил играть в орлянку, иногда при-носил полные карманы
медяков и серебра, а иногда, ко-нечно, и проигрывал. После спектакля -- тоже
развлече-ние. Ужинаем компанией  и разные шутки шутим.  Прежде с нами ужинал
Далматов,  шутник  не  последний,  а  сми-рился,  как  начал   ухаживать  за
Стрельской; ужинал с ней вдвоем на отдельном столике или в палатке на кругу.
И  вздумали  мы  как-то подшутить над ним.  Сговорились за  столом, сидя  за
ужином, я, Давыдов, Большаков, Анд-реев-Бурлак  да Инсарский. Большаков взял
мою  таба-керку,  пошел к  себе  в уборную в  театр,  нам сказал,  что-бы мы
выходили, когда пойдет парочка  домой  и следо-вали издали за ней. Вечер был
туманный, по  небу  ходили тучки, а дождя  не было.  Встала парочка, пошла к
выхо-ду  под  руку,  мы  за  ней.  Стрельская  на  соседней  улице  нанимала
хорошенькую дачку в три комнаты,  где жила со своей горничной.  Единственная
дверь  выходила  прямо  в сад  на  дорожку, усыпанную  песком  и  окруженную
си-ренью.
     Идет  парочка  под  руку,  мы  сзади... Вдруг  нас  перего-няет  рваный
старичишка с букетом цветов.
     -- Сейчас начнется! --  шепнул он нам. Перегоняет па-рочку и предлагает
купить цветы. Парочка остановилась у  самых ворот. Далматов дает деньги, оба
исчезают  за  загородкой. Мы стоим  у забора.  Стрельская  чихает и смеется.
Что-то  говорят,  но  слов  не  слышно.  Наконец,  зверски  начинает  чихать
Далматов, раз, два, три...
     -- Ах, мерзавцы,-- гремит Далматов и продолжает чи-хать на весь сад. Мы
исчезаем. На другой  день,  как  ни  в  чем не  бывало,  Далматов  пришел на
репетицию, мы  тоже ему вида не подали, хотя он подозрительно посматривал на
мою табакерку, на Большакова  и на Давыдова. Мно-го посл