казалось, собираясь
что-то сказать, но не сказала. Легкий румянец окрасил ее щеки. Чтобы  только
поддержать разговор, она спросила:
     - Ты идешь в церковь? Забавно послушать, как дядя Боб читает  Поучения,
особенно когда он будет путаться... Не надо надевать длинный сюртук до того,
как пойдешь в церковь. Я этого не потерплю!
     Пирсон послушно отложил сюртук.
     - Ну, теперь можешь взять мою розу. А  нос  твой  много  лучше!  -  Она
поцеловала его в нос и воткнула розу в петлицу его куртки.
     - Вот и все. Пойдем!
     Он взял ее под руку, и они вышли вместе. Но он гнал: она пришла сказать
ему что-то и не сказала.
     Бобу Пирсону, как человеку наиболее состоятельному  из  всех  прихожан,
оказывалось уважение: он всегда  читал  библию;  читал  он  высоким,  глухим
голосом, не всегда  соразмеряя  дыхание  с  длиннотами  некоторых  периодов.
Прихожане привыкли слушать его,  и  их  это  особенно  не  смущало;  он  был
человеком  полезным  и  желательным  компаньоном  в   любом   деле.   Только
собственную семью он этим чтением всегда приводил в смущение. Сидя во втором
ряду, Ноэль важно взирала на профиль  отца,  сидевшего  впереди,  и  думала:
"Бедный папа! У него, кажется,  вот-вот  глаза  на  лоб  вылезут.  О,  папа!
Улыбнись, нельзя же так!" Сидевший с ней рядом юный Морленд,  подтянутый,  в
военной форме, размышлял: "Она и не думает обо мне". Но в то же мгновение ее
мизинчик зацепился за его палец. Эдвард Пирсон волновался: "Ох! Этот старина
Боб! Ох!" А рядом с ним Тэрза соображала: "Бедный милый Тэд, как хорошо, что
он устроил себе полный отдых. Его надо подкормить - он так исхудал!"  А  Ева
думала: "О господи!  Пощади  нас!"  Сам  же  Боб  Пирсон  прикидывал:  "Ура!
Кажется, осталось всего только три стиха!"
     Мизинец Ноэль разжался, но  она  то  и  дело  украдкой  поглядывала  на
молодого Морленда, и в ее  глазах  все  время,  пока  длились  песнопения  и
молитвы, светился какой-то огонек.  Наконец  прихожане,  стараясь  не  очень
шуметь, стали рассаживаться, и на кафедре появилась фигура в стихаре.
     "Не мир пришел я принести, но меч!"
     Пирсон поднял голову. Он был весь погружен в ощущение  покоя.  Приятный
свет в церкви, жужжание больших деревенских мух -  все  только  подчеркивало
удивительную тишину. Ни одно сомнение не волновало его душу, но  не  было  и
экстаза. Он подумал: "Сейчас я услышу  нечто,  что  пойдет  мне  на  пользу;
хороший текст взят для проповеди; когда это я в последний раз читал на  этот
текст?" Чуть повернув голову,  он  не  видел  ничего,  кроме  простого  лица
проповедника над резной дубовой  кафедрой;  давно  уже  не  приходилось  ему
слушать проповедей,  так  же  давно,  как  не  было  у  него  отдыха!  Слова
доносились  отчетливо,  проникали  в  сознание,  как  бы  поглощались  им  и
растворялись.
     "Хорошая простая проповедь, - подумал он. - Мне кажется,  я  становлюсь
черствым; словно я не..."
     - Не следует думать, дорогие братья, - убежденно гудел  проповедник,  -
что господь наш,  говоря  о  мече,  который  он  принес,  имел  в  виду  меч
материальный. Упомянутый им меч был меч духовный, тот светлый  меч,  который
во все века разрубал путы, налагаемые людьми на себя во  имя  удовлетворения
своих страстей, налагаемые одними людьми на  других  во  имя  удовлетворения
своего честолюбия; разительный пример  тому  -  вторжение  нашего  жестокого
врага в маленькую соседнюю страну, которая не причинила ему никакого  вреда.
Братья, все мы должны нести меч!
     У Пирсона дернулся подбородок; он поднял руку и провел ею по лицу. "Все
должны нести мечи, - подумал он. - Мечи... Я не сплю; да, это так!"
     - Но мы должны быть уверены,  что  наши  мечи  светлы;  что  они  сияют
надеждой и верой; тогда мы увидим, как сияют они среди  плотских  вожделений
сей бренной жизни, как прорубают нам  дорогу  в  царство  божие,  где  царит
только мир, подлинный мир. Помолимся!
     Пирсон не стал прикрывать рукой глаза; он еще  шире  открыл  их,  когда
преклонил колени. Сзади Ноэль и юный Морленд тоже опустились  на  колени,  и
каждый прикрыл себе лицо только одной рукой; ее левая рука, как и его правая
были свободны. Они почему-то стояли на коленях  несколько  дольше,  чем  все
другие, и, поднявшись, запели гимн немного громче.

     По воскресеньям газет не было - даже местной, которая  своими  крупными
заголовками вносила благородную лепту в дело победы. Не было газет - значит,
не было известий о солдатах, взлетевших на воздух при взрывах артиллерийских
снарядов; ничто не всколыхнуло тишины жаркого июльского дня  и  не  помешало
усыпительному действию воскресного завтрака, изготовленного тетушкой Тэрзой.
Одни  спали,  другие  думали,  что  бодрствуют,  а  Ноэль  и  юный   Морленд
поднимались через лесок к раскинувшемуся на  холмах,  заросшему  вереском  и
дроком лугу, над которым возвышались так называемые Кестрельские  скалы.  Ни
слова о любви не было еще сказано между  молодыми  людьми;  их  влюбленность
выражалась только во взглядах и прикосновениях.
     Молодой  Морленд  был  школьным  товарищем  братьев  Пирсонов,  которые
сражались на фронте. У него не было семьи - родители его умерли;  сейчас  он
не впервые появился в Кестреле. Три недели назад он приехал сюда в последний
отпуск перед отъездом на фронт; возле станции он увидел встретившую  его  на
маленькой тележке девушку и почувствовал сразу, что это его судьба. А что до
Ноэль, то, кто знает, когда влюбилась она. Надо полагать,  она  была  готова
отозваться  на  это  чувство.  Последние  два  года  она  заканчивала   свое
образование   в   аристократическом   учебном   заведении;    несмотря    на
предусмотренные программой занятия спортом, а может быть,  именно  благодаря
им, там всегда ощущался некий  скрытый  интерес  к  лицам  другого  пола;  и
никакие, даже самые строгие меры не могли  воспрепятствовать  этому.  Потом,
когда почти вся молодежь мужского пола исчезла, брошенная в мясорубку войны,
интерес к мужчинам усилился. Мысли  Ноэль  и  ее  школьных  подруг  невольно
обратились к тем, кто в довоенное время, по  их  уверениям,  играл  для  них
весьма второстепенную роль. Над этими юными созданиями нависла  угроза,  что
они будут лишены  любви,  замужества,  материнства,  от  века  предуказанных
судьбой миллионам женщин. И совершенно естественно, девушки тянулись к тому,
что, как им казалось, ускользает от них.
     Ноэль нравилось, что юный Морленд все время провожает ее взглядом, явно
показывая, что с ним творится; затем это приятное чувство  сменилось  легким
волнением; волнение - мечтательностью. Потом, примерно за неделю до  приезда
отца, она уже сама начала украдкой заглядываться на молодого  человека.  Она
стала капризной и чуточку злой. Будь здесь другой юноша, которому можно было
бы  отдать  предпочтение...  но  такого  не  было;  поэтому   она   отдавала
предпочтение рыжему сеттеру дяди Боба.  В  душе  Сирила  Морленда  нарастало
отчаяние. В последние три дня бес, которого так страшился отец, окончательно
овладел Ноэль. Однажды вечером, когда они с Морлендом возвращались с  лугов,
она посмотрела на него искоса; тот так и ахнул:
     - О Ноэль, что я такого сделал?
     Она схватила его руку и на мгновение сжала ее.  Боже,  какая  перемена!
Какая счастливая перемена!..
     Теперь  в  лесу  юный  Морленд  шел  молча,  только  всячески  старался
прикоснуться к ней. Ноэль тоже молчала и думала: "Я  его  поцелую,  если  он
поцелует меня". Какое-то нетерпеливое томление ощущала она в  крови,  но  не
смотрела на Морленда из-под  своей  широкополой  шляпы.  Сквозь  просветы  в
листве пробивались солнечные лучи, придавая густой зелени леса  удивительную
теплоту;  они  вспыхивали  на  листьях  буков,  ясеней,  берез,   маленькими
ручейками струились на землю, расписывали яркими полосами  стволы  деревьев,
траву, папоротники; бабочки гонялись  друг  за  другом  в  солнечных  лучах,
мириады муравьев, комаров, мух, казалось,  были  охвачены  неистовой  жаждой
бытия. Весь лес был одержим ею, словно вместе с солнечным светом сюда пришел
Дух счастья. На середине пути, в том месте, где деревья расступались и вдали
была уже видна сверкающая река, Ноэль села на буковый пенек; молодой Морленд
стоял, глядя на нее. Почему именно это лицо, а не другое, этот голос,  а  не
другой, заставляют так биться его сердце? Почему прикосновение  именно  этой
руки пробуждает восторг, а прикосновение другой не вызывает ничего? Он вдруг
опустился на колени и прижался губами к ее ноге. Ее глаза  засияли;  но  она
вскочила и побежала - она никак не думала, что  он  поцелует  ее  ногу.  Она
слышала, как Морленд спешит за ней, и остановилась, прислонившись  к  стволу
березы. Он рванулся к ней и, не говоря ни слова, прижался губами к ее губам.
Для обоих наступила та минута, которую не передать словами. Они  нашли  свое
заколдованное место и не уходили отсюда, а сидели  обнявшись  и  их  охранял
добрый Дух леса. Война - поразительный ускоритель Любви: то, на  что  должно
было уйти полгода, совершилось в три недели. Час  пролетел,  как  минута,  и
Ноэль промолвила:
     - Я должна рассказать папе, Сирил. Я хотела сделать это сегодня  утром,
но решила, что лучше подождать", а вдруг ты не...
     - О Ноэль! - воскликнул Морленд. Это было все, что он мог сказать, пока
они сидели здесь. Прошел еще один мимолетный час, и Морленд проговорил:
     - Я сойду с ума, если мы не поженимся до моего отъезда.
     - А сколько это потребует времени?
     - О, совсем немного! Надо только поспешить. У меня шесть дней до явки в
часть; и, может быть, командир даст мне еще неделю, если я попрошу его.
     - Бедный  папа!..  Поцелуй  меня  еще.  Крепко.  Когда  долгий  поцелуй
кончился, она сказала:
     - А потом я смогу приехать и быть с тобой, пока ты не уйдешь на  фронт?
Ах, Сирил!
     - О Ноэль!
     - А может быть, ты не уедешь так скоро? Не уезжай, если можешь.
     - Если бы я мог, дорогая! Но я не могу.
     - Да, я знаю.
     Юный Морленд схватился за голову.
     - Все мы сейчас плывем  в  одной  лодке;  но  не  вечно  же  это  будет
продолжаться! А теперь, когда мы  помолвлены,  мы  сможем  быть  вместе  все
время, пока я не получу разрешения или как это там называется. А потом...
     - Папа захочет, чтобы мы повенчались в церкви. Но мне все равно.
     Глядя сверху на ее закрытые глаза, на опущенные ресницы,  юный  Морленд
думал: "Бог мой, я в раю!"
     И еще один короткий час  прошел,  пока  она  не  высвободилась  из  его
объятий.
     - Надо идти, Сирил. Поцелуй меня еще раз. Было время обеда, и они бегом
начали спускаться с холма.

     Эдвард Пирсон возвращался с вечерней службы, на которой читал библию, и
увидел их издали. Он сжал губы. Их долго не было, и это сердило его. Но  что
он может сделать?  Перед  этой  юной  любовью  он  чувствовал  себя  странно
беспомощным. Вечером, открыв дверь своей комнаты, он увидел  на  подоконнике
Ноэль; она сидела в халате, освещенная лунным светом.
     - Не зажигай огня, папочка! Я должна тебе что-то сказать.
     Она потрогала золотой крестик и повернула его.
     - Я помолвлена с Сирилом; мы хотим пожениться на этой неделе.
     Пирсону показалось, что его ударили под ребра; у него вырвался какой-то
нечленораздельный звук. Ноэль торопливо продолжала:
     - Видишь ли, это необходимо; он каждый день может уехать на фронт.
     Как он ни был ошеломлен, он должен был признать, что в ее  словах  есть
доля здравого смысла. Но он сказал:
     - Милая моя, ты ведь еще ребенок. Брак - самое серьезное дело в  жизни.
А вы и знакомы-то всего три недели!
     - Я все это понимаю, папа. - Ее голос звучал на удивление  спокойно.  -
Но нам нельзя ждать. Он ведь может никогда не вернуться, понимаешь? И  тогда
получится, что я сама отказалась от него.
     - Но, Ноэль, представь себе, что он действительно  не  вернется.  Тогда
тебе будет еще хуже.
     Она выпустила крестик, взяла его руку и прижала к сердцу. Но  голос  ее
был все так же спокоен.
     - Нет. Так будет гораздо лучше; ты думаешь, что я не знаю своих чувств.
Но я их знаю.
     Сердце Пирсона-человека смягчилось, но он был еще и священник.
     - Нолли, настоящий брак - это союз душ; а для этого нужно время. Время,
чтобы убедиться, что вы оба чувствуете и думаете одинаково и любите  одно  и
то же.
     - Да, я знаю. Но у нас так и есть.
     - Ты еще не можешь этого сказать, дорогая; да и никто не может  за  три
недели.
     - Но ведь теперь не обычное  время,  правда?  Теперь  людям  приходится
спешить во всем. О папа!  Будь  же  ангелом!  Мама,  наверно,  поняла  бы  и
позволила мне, я знаю!
     Пирсон отнял у нее руку; эти слова  ранили  его,  напомнив  об  утрате,
напомнив и о том, как плохо он заменял ей мать.
     - Послушай, Нолли, - сказал он. - Столько лет прошло с тех пор, как она
покинула нас, а я все оставался одиноким; это потому,  что  мы  с  ней  были
действительно одно целое. Если вы поженитесь с этим молодым человеком,  зная
о своих сердцах только то, что вы могли узнать за такое короткое время,  вы,
возможно, потом страшно раскаетесь; вы можете вдруг убедиться, что все  было
лишь маленьким пустым увлечением; или же, если с ним случится что-нибудь  до
того, как у вас начнется настоящая  семейная  жизнь,  твое  горе  и  чувство
утраты  будут  гораздо  сильнее,  чем  если,   бы   вы   оставались   просто
помолвленными до конца войны. И потом, дитя мое, ты ведь слишком еще молода!
     Она сидела так неподвижно, что он с испугом посмотрел на нее.
     - Но я должна!
     Он закусил губу и сказал резко:
     - Ты не можешь, Нолли.
     Она встала и, прежде чем  он  успел  ее  удержать,  ушла.  Когда  дверь
закрылась за ней, гнев его испарился, вместо него  пришло  отчаяние.  Бедные
дети! Что же  делать  с  этими  своевольными  птенцами,  -  они  только  что
вылупились из яйца, а уже считают себя вполне оперившимися. Мысль о том, что
Ноэль сейчас лежит у себя, несчастная, плачущая,  может  быть,  проклинающая
его, не давала покоя Пирсону; он вышел  в  коридор  и  постучал  к  ней.  Не
дождавшись ответа, он вошел. В комнате было темно, только смутный свет  луны
пробивался сквозь штору; он увидел Ноэль - она лежала на кровати лицом вниз.
Он осторожно подошел и положил руку ей на голову. Она не шевельнулась. Гладя
ее волосы, он мягко сказал:
     - Нолли, родная, я вовсе не хочу быть жестоким. Если бы на  моем  месте
была твоя мать, она  сумела  бы  убедить  тебя.  Но  я  ведь  только  старый
брюзга-папочка.
     Она повернулась на спину и скрестила  ноги.  Он  видел,  как  сияли  ее
глаза. Но она не произнесла ни слова, словно зная, что сила ее в молчании.
     Он сказал с каким-то отчаянием:
     - Позволь мне поговорить с твоей тетушкой. Она очень разумный человек.
     - Хорошо.
     Он наклонился и поцеловал ее горячий лоб.
     - Спокойной ночи, милая, не плачь! Обещай мне. Она кивнула и потянулась
к нему; он почувствовал, как горят ее мягкие губы, коснувшиеся  его  лба,  и
вышел, немного успокоенный.
     Ноэль сидела на кровати, обхватив руками колени, и вслушивалась в ночь,
пустую, безмолвную; каждую минуту она  теряла  еще  частичку  из  крохотного
времени, которое она еще могла быть с ним.

ГЛАВА III

     Пирсон проснулся после тяжелой, полной беспокойных  сновидений  ночи  -
ему снилось, что он потерянно блуждает в небесах, словно грешная душа.
     Вчера он вернулся к себе от Ноэль особенно подавленный и  обеспокоенный
тем, что его слова: "Не плачь, Нолли!" - оказались совершенно ненужными.  Он
убедился, что она и не собиралась плакать; нет, она была далека от этого! Он
и сейчас живо представлял себе: полумрак в комнате,  Нолли  лежит,  скрестив
ноги, сдержанная, загадочная, точно какая-нибудь китаянка; он еще чувствовал
лихорадочное прикосновение ее губ. Лучше  бы  ей  по-детски  выплакаться:  и
самой было бы легче и в него это вселило бы  какую-то  уверенность.  И  хотя
было неприятно признаваться себе, но он с горечью убеждался в том,  что  его
отказ прошел мимо ее сознания, словно он ничего и не говорил. В тот  поздний
час он не мог отдаться музыке, а потому провел остаток ночи  в  молитве,  на
коленях прося у бога наставления, но не удостоился получить его.
     Юные преступники вели себя за завтраком очень скромно. Никто не  сказал
бы, что они только что целый час сидели, крепко обнявшись, любовались  рекой
и очень мало разговаривали, так как губы у них  были  заняты.  Пирсон  пошел
вслед за невесткой в комнату, где она каждое  утро  разбирала  цветы.  Он  с
минуту смотрел, как она  отделяет  розы  от  анютиных  глазок,  васильки  от
душистого горошка, а потом заговорил:
     - Я очень встревожен, Тэрза. Вчера  вечером  ко  мне  приходила  Нолли.
Представь себе! Они хотят пожениться - эта пара!
     Тэрза принимала жизнь такой,  как  она  есть,  и  поэтому  не  выказала
особого удивления, только щеки ее чуть-чуть  порозовели  и  глаза  удивленно
округлились. Она взяла веточку резеды и промолвила безмятежно:
     - Ах, ты, моя милочка!
     - Подумай, Тэрза, она совсем еще ребенок. Ведь всего год или два  назад
она сидела у меня на коленях и щекотала мне своими кудрями лицо!
     Тэрза продолжала разбирать цветы.
     - Ноэль старше, чем ты думаешь, Эдвард; она много старше своих  лет.  И
настоящая семейная жизнь у них начнется лишь после войны, если только вообще
начнется.
     Пирсон почувствовал, что у него словно отнимается язык. То, что сказала
невестка, было преступно легкомысленным!
     - Но... но... - пробормотал он, запинаясь. -  Ведь  это  же...  брачный
союз,  Тэрза!  Кто  знает,  что  может  случиться,  прежде  чем  они   снова
встретятся?
     Она посмотрела на его вздрагивающие губы и сказала мягко:
     - Я знаю, Эдвард; но если ты не дашь  согласия,  боюсь,  как  бы  Нолли
чего-нибудь не натворила - вспомни, в какое время мы живем. Говорю  тебе,  в
ней есть что-то отчаянное.
     - Ноэль послушается меня.
     - Ты уверен? Ведь сколько их сейчас, этих браков военного времени!
     Пирсон отвернулся.
     -  Это  ужасно.  О  чем  думают  эти  молодые?  Только  о  том,   чтобы
удовлетворить свою чувственность! С таким же успехом можно было бы  и  вовсе
не жениться.
     - Сейчас, как  правило,  думают  о  военной  пенсии,  -  сказала  Тэрза
спокойно.
     - Тэрза, это цинично! К тому же  это  не  имеет  никакого  отношения  к
Ноэль. Я не могу даже подумать, чтобы моя маленькая Нолли поступила так  под
влиянием минуты, да еще зная, что это ни  к  чему  не  приведет  или  станет
началом несчастливого брака. Кто он, этот мальчик, что он такое? Я ничего  о
нем не знаю. Как я могу  ее  отдать  ему  -  это  невозможно!  Если  бы  они
некоторое время были помолвлены, если бы я знал что-нибудь о нем, тогда брак
был бы возможен, пусть даже  они  еще  очень  юные.  Но  такая  опрометчивая
влюбленность - нет, это нехорошо, недостойно. Я не  понимаю,  право  же,  не
понимаю, как может такой ребенок, как она, желать этого? Тут дело в том, что
она сама не понимает, о чем меня просит, моя маленькая Нолли! Она просто  не
знает, что означает брак, и не может постигнуть, что он священен.  Ах,  если
бы была жива ее мать! Поговори с Нолли, Тэрза, ты сумеешь сказать  то,  чего
не умею я.
     Тэрза посмотрела ему вслед. Несмотря на свое одеяние,  а  отчасти  даже
благодаря ему, он казался ей ребенком, который  приходил  показать  ей  свой
больной пальчик. Кончив разбирать цветы, она пошла искать племянницу. Ей  не
пришлось далеко ходить. Ноэль стояла в прихожей, явно поджидая кого-то.  Они
вместе пошли по аллее.
     Девушка сразу заговорила:
     - Бесцельно убеждать меня, тетя. Сирил собирается просить разрешение.
     - О, значит, у вас все уже договорено?
     - Окончательно.
     - А ты думаешь, что это честно по отношению  ко  мне,  Нолли?  Разве  я
пригласила бы его сюда, если бы знала, что случится такая история?